Однажды в студёную зимнюю пору

Я ждал Эсмеральду. В назначенный час

Она пробиралась ночами к Собору

Уже, почитайте, в семнадцатый раз.

В тот вечер, цыганку свою поджидая,

Со скуки я сбацал простой перезвон,

В котором спокойно любой угадает

Всемирно известное Show must go on.

Потом по Нирване прошёлся немного

И даже The Beatles слегка зацепил,

Потом Rolling Stones увлекся настолько,

Что чуть Гросс Мари сгоряча не разбил.

Тут Эсма моя прибегает и с ходу

Взволнованно эдак в глаза мне глядит.

И говорит: "Дорогой Квазимодо!

Твой папенька снова по полной чудит!"

Я глянул на площадь, увидел фигуру,

В которой тотчас же папашку признал —

Из снега лепил тот большую скульптуру,

Как раз непристойности к ней прицеплял

И гаденько ржал на всю площадь так громко,

Что у меня - уж на что я глухой -

Едва не полопались все перепонки!

Со вздохом лицо прикрывал я рукой.

Мы с Эсмой на площадь быстрей побежали,

А Фролло, едва только нас увидал,

Швырнул непристойные эти "детали"

И, словно заяц, петляя, удрал.

Ругаясь в два голоса, бросились следом,

А Фролло тем временем след-то простыл.

Ещё б, у него ж адидасовы кеды,

Ему их на Пасху поэт подарил.

Почти два часа по Парижу гоняли,

Но не догнали, обратно пришли.

С цыганкой, как лошади, страшно устали,

Тут падре с конвоем стрелки привели.

Месье Шатопер, их начальник в мундире,

Прям с лошади нам объявил манифест:

За пьяную драку, мол, в местном трактире

На суток пятнадцать Фролло под арест.

Фролло увели, тот ругался с конвоем,

А мы не спешили его выручать:

Ведь это полмесяца в полном покое!

И, дружно вздохнув, мы отправились спать.