— А эту книгу уже проверяли? —

Норман, с тех пор как позволил себе называть рыжую подружку Рэя по имени, так и не придумал другого плана, как вывести Рэя с фермы, кроме разве что безвкусной обнадеживающий лжи о том, что Изабелла позволит девушке выбирать между смертью и ролью мамы, что обязательно её вылечит, а им только и нужно будет сломать её достаточно, чтобы выбрала жизнь. План до безобразия прост и лишён всякого изящества — заключить сделку с мамой, сдаться в обмен на то, что та вылечит Эмму, предварительно обвести её вокруг пальца, заставив признаться, что действие яда обратимо.

А после того, как девчонку отправят, поставить Рэя перед фактом, что они убегают — все вместе, как того хотела Эмма.

Солгать Рэю, что Эмма будет жить и они обязательно за ней вернуться.

Заставить Эмму дать слово Рэю, что станет мамой — пускай пообещает ему дождаться, внушит чувство вины, прикажет заботиться в её отсутствие о семье и уйдёт на верную смерть…

— Сборник задач по классической механике? — Норман улыбается шире, куда как шире, чем за все время, проведённое в библиотеке, сцепив руки в замок за спиной.

 Он стоит поодаль от Эммы, так, чтобы та, возбужденная, не дай бог не коснулась его холодными пальцами.

Ну и, разумеется, выполняя обещание не поддевать Рэя слишком уж жестоко. Потому что нет ничего слаще, чем смотреть в полутьме в безразличные глаза мальчишки и замечать едва различимый отблеск раздражения в тусклом аметистовом свете, после того как они в очередной раз вцепились друг другу в глотки, меряясь оскалом, пока Норман делился самыми бесполезными сведениями о фермах из всех, которыми располагает.

В конце концов, ему не нужно от этих детей ничего, и особенно безразличны их глупые идеи. Единственное, что имеет значение — это его, Нормана, план, и пускай самому он кажется варварским, не идущим ни в какое сравнение с его любимой Лямбдой — его всегда можно усложнить, ведь в итоге именно он взялся улучшать систему безопасности.

Снова играет сам с собой.

А что поделаешь, если ни демоны, ни тем более лабораторные крысы не могут с ним сравниться? Бедному старому Норману только и остается, что развлекаться самому.

Губы от улыбки немеют, трескаются от сухости, но когда это имело значение? Норман не перестанет улыбаться даже когда наконец доберутся до его ядра, и никакие пытки не сотрут дьявольскую ухмылку.

Но картинки перед глазами сменяют друг друга слишком быстро для человеческого глаза — вот он стоит слева от рыжей, вот на Рэя как-то по особенному падает жёлтый свет лампы, так, что Норман видит его усмешку, хотя Рэй усмехаться и не думает — только наблюдает, как девчонка тянется за книгой с верхней полки. Сверкнув рыжими прядями, и с азартом в зелёных глазах, она кажется настолько увлечённо бессмысленным шифром Менервы, рассказавшим им в сотню раз меньше того, чем поделился Норман.

И все хорошо, книга уже у Эммы в руках, её пальцы крепко сжимают переплет, и девчушка тянется сразу же её открыть, пробегая по титульному листу в поисках шифра, как сборник задач летит на пол, а Эмма тяжело хватается за стеллаж, едва не потянув его за собой туда, к груде макулатуры.

— Черт, сейчас страницы рассыпятся! — её голос звучит приглушенно, среди грохота и скрипа старого стеллажа.

— Ну что, наигралась в героя, Эмм? Или хочешь ещё? — Рэй переступает через рухнувшую книгу, подходит к девчушке вплотную, по-прежнему держа руки в карманах и полностью игнорируя чужое присутствие. Он не говорит, шепчет скорее, прерывая мысль Нормана, позабавленного тем, что Эмма, оказывается, умеет и так выражаться. Рэй тут же цепляет его отчаянным «Эмм» и тем, как не сдерживаясь он кривит губы, пока мрачно горящим взглядом скользит по Эмминой бледной кожи.

— Это всего лишь простуда, — на Рэя смотрят спокойно, поджимают губы от боли, но все равно стараются улыбнуться, пока в зелёных глазах отражается отбросивший всякие маски Рэй.

— Значит, не надоело. Ладно, проехали, — Рэй хмыкает, только вот Норман не видит ничего, кроме жёлтого огня лампы в потемневших глазах, разбивающего реальность на кадры старой человеческой плёнки — была у Нормана такая, и вот она снова здесь, и на ней Рэй резко разворачивается. Так, что подошва жалобно скрипит по дощатому полу, и в пару шагов оказывается у стола.

Раскрытый путеводитель по демоническому миру, с десяток других книг с шифрами от Миневры, горящая лампа — Норману все равно, что из этого хлама ему понадобилось, все это одинаково не имеет смысла — ни в перспективе, ни как-либо ещё.

Пускай развлекается, думает Норман, смотря на него остекленевшими глазами, и упорно продолжает давить из себя улыбку.

К Рэю тут же бросается Эмма, честно старается успеть до того, как Рэй допьет принесенный Филом для неё какао, а Норман лишь наблюдает со стороны с застывшей гримасой, должной изображать счастье беззаботного ребёнка с фермы Грейсфилд.

— Остановись!

Когда Эмма понимает, что не успеет, она кричит.

Кричит отчаянно, и так громко, что слышится глухое эхо. Норман наблюдал подобное, и не раз. Именно наблюдал, не слышал, ведь с образцами эрцгерцога всегда разделяло звуконепроницаемое стекло.

Никогда не тяготел к тому, чтобы оказаться по эту сторону клетки. Ведь были и есть развлечения куда как интереснее, и их хватало на сотни лет, а эта не несла за собой практической функции. Потешить садизм? Норману хватало наблюдать через экран, хватало охоты.

А даже если нет…

Норман инстинктивно закрывает уши, чувствует, как дрожат пальцы.

Эмма не может быть такой громкой, голосовые связки попросту не выдержат.

Так почему тогда он стоит сгорбившись, пока перед глазами расплывается библиотека, а взгляд никак не может сфокусироваться на Рэе?

Губы неприятно влажные от крови, когда он наконец соблаговолил ответить на риторический вопрос.

Разумеется, Эмма не может быть такой громкой, его оглушило падение. Ведь у Эммы подкосились ноги, за пару шагов до готового отпить из проклятой кружки Рэя, и она рухнула на пол безвольной марионеткой.

Если бы Рэй не подхватил её в последний момент, закрыв собой, спасая от удара.

Этот грохот и оглушил Нормана.

И это только начало, эрцгерцог! Тебя же никогда не трогало сходство людских лиц с теми куклами, что дарят детям, правда же? Да, ты можешь признать, что это забавно, этакая ирония проклятого мироздания — что демоны находят красивым гладкую фарфоровую кожу, любуются, когда вместо пасти — всего лишь два рудиментарных клыка, а остальные зубы годятся только для того, чтобы улыбка не казалась их хозяевам такой уж бесхребетной.

Можешь признать, но клянешься, что тебе, Норману, все равно на то, как Эмма стеклянными глазами смотрит на деревянный потолок. Как она скользит отрешенным взглядом по стеллажам с сотнями написанными Норманом книгами, будто видит в них совсем не то, чем они являются — не груду макулатуры, собирающую пыль на забытой сестрицей третьей плантации.

Нет, в них Эмма видит преследующие её в этот сладкий миг грёзы.

И готовая поддаться, она закрывает потускневшие от их сладости глаза, но тут холодными, сухими пальцами Рэй убирает с её лба потемневшую от пота рыжую прядь, и Норман малодушно так и остался бы наблюдать за Эммой.

Смотрел бы, как она бездумно тянет дрожащие руки — схватить чужую безвольную ладонь.

— Рэй. Рэй! Рэй! — Эмма повторяет это как заведенная, и ей, наверное, неудобно лежать на спине — механизм, должно быть, давит на девичьи хрупкие ребра.

И, может быть, под рёбрами что-то есть даже у Нормана, но от этого только забавнее становится Эммино представление, когда её резец, сглаженный веками селекции, едва трескается — с такой силой она сжимает свои слабые челюсти.

Но стоит ему наконец раздать сведенные судорогой пальцы, оставив в покое едва не сломанный пополам ушной хрящ, и улыбнуться, как все перечеркнула одна фраза.

— Глупо, Эмм.

Эмма только сильнее сжимает зубы, вцепляясь ногтями в чужую ладонь.

— Но другого выхода нет, мы же с тобой идиоты, — Рэй обнажает десна в особенно уродливом оскале, только глаза открыть не может — ему слишком для этого больно.

— Нет? — она с трудом поднимается на локтях, оступается, едва не летит обратно, но поднимается.

Рыжие волосы закрывают её глаза, а тени скрывают от Нормана выражение лица Рэя. Ему это нравится — можно притвориться, что все ещё себя контролируешь, и скрипящий от твоего веса стеллаж — часть гениального плана.

Нет.

На самом деле Норман в восторге!

Ему кажется, что слабое человеческое сердце стучит у него на языке, его трясет от ели сдерживаемых эмоций, а двух детей на полу он видит так чётко, когда все же удосужился стереть ледяными пальцами слезы.

Он переводит завороженный взгляд вниз, на свою руку, стирает большим пальцем соленую каплю.

Ухмыляется.

И делает то, что не делал уже сотни лет — Норман показывает свои зубы. Теперь, когда голову кружит, как не кружило и на самой безумной охоте, он…

Слышит все приближающиеся шаги из коридора.

Рэй привёл Изабеллу. Нет, Рэй все это время был с ними, и единственный раз, когда у него была возможность попросить маму принести им в библиотеку какао — когда Норман отвлёкся на Эмму.

Это конец, — Эмма не может даже подняться с пола, не то чтобы помешать толкнувшему её Рэю — тот, как ни в чем не бывало встает, не обращая внимание ни на девичьи мольбы, не на собственную кровь.

В тишине библиотеке слишком громко тикают старые часы, только их Норман и слышит, заметив мельком взгляд Рэя.

А дальше — лишь белая вспышка.

Не потеря контроля, нет.

Контроль абсолютен — Норман отталкивается от стеллажа, и в пару секунд подхватывает оставленную Эммой лампу, а после — он делает вид, что в шаге от сворачивания его, Рэя, шеи.

Лампа раздражающе ярко светит в его серые глаза, так, что каждый грязно-фиолетовый штрих отчётливо виден.

— Думаешь, они не позаботились о том, чтобы все тут невозможно было сжечь к чертям этой лампой? — вопрос с самоуничижительной улыбкой, обнажающей клыки, с подтекстом о глупом Нормане.

— Если и есть человек, которому на их заботу плевать, то он перед тобой, глупый Рэй, — Норман улыбается ему точно так же, раскачивает издевательски лампой прямо перед носом, и знает, что Рэю прекрасно слышно как колотится его глупое-глупое сердце.

Рэй больше ничего не говорит — ни когда мама, мягко дернув дверную ручку, обнаруживает, что дверь заперта, ни когда Эмма с болезненной улыбкой признается, что это она украла ключ от библиотеки.

Он просто ждёт, когда мама, вежливо постучав, приступит к недолгим уговорам открыть ей дверь, и так и не поставив сервиз на пол, развернувшись на каблуках уйдёт докладывать штабу.

Он будет молчать, давая Норману и Эмме в полной мере осознать, что за эти двадцать минут они не смогут придумать лучшего плана. Просто потому, что какой бы интересный код от Минервы они не нашли, Эмме он не поможет.

Не поможет ей и спертый у Изабеллы ключ, устроенный Норманом пожар.

Сдаться Изабелле — единственный способ, кроме разве что исполнения Норманом его угрозы.

Норман опускает руки и делает два шага назад — зажатая в левой руке лампа раскачивается так сильно, что дребезжит стекло.

— Ты прав.

Кашель не мешает Рэю смеяться.

— Никто из нас не сможет сделать ничего такого, что бы спасло Эмму.

Норман изо всех сил старается сохранять свой обычный, по-человечески обаятельный тон.

— Но? — у отсмеявшегося Рэя глаза по-настоящему дикие, а гримаса, которая должна быть улыбкой — безумна. Нормана чужое безумие никогда не пугало. Сейчас и подавно, но. Одно маленькое, зловещее но — то, как грубо, охрипшим голосом Рэй его поправляет, без интереса и издевки Нормана, душит сильнее, чем когда-либо душил сам Норман.

— Но моего союзника в этом уравнении не было.

Он уже поставил надоевшую лампу на пол и отвернулся от Рэя, вместо этого наклонившись над стоящей на коленях Эммой, протягивая ей раскрытую ладонь.

Ее мутные глаза зажигаются изнутри надеждой столь яркой, что её неистовое изумрудное пламя способно обратить в пепел все фермы.

— Кто?! Он взрослый? Из мира людей? Он знает, где мы сможем укрыть остальных, пока будем искать лифт? — Эмма, несмотря на отравление, двигается так быстро, что он сам не замечает, как оказывается зажат у книжных полок.

— Эмм…

— А тебя я не хочу слушать, Рэй! И даже не думай, что сможешь умыкнуть ключ, так что будь добр, заткнись и слушай Нормана! — Эмма грубо тыкает указательным пальцем Рэю в грудь, пресекая любую попытку дотронуться до неё первым — лишь сверкает кривой ухмылкой и снова поворачивается к Норману.

— И тогда я, может быть, вас прощу за то, что заврались! — Эмма придвигается еще на шаг, но только затем, чтобы схватить Нормана за руку и протащить его за собой, бросив через плечо. — И, что куда важнее, отлыниваете от чтения книг Мистера Минервы!

— Сама же не заткнешься никак, вместо того, чтобы слушать своего зарвавшегося Нормана, — Рэй, не смотря на собственное плачевное состояние, приобнимает рыжую за плечо и помогает дойти до стула.

Их извечное препирательство заканчивается, стоит усадить Эмму за библиотечный стол, а Норману — собраться с мыслями, и наконец заговорить.

***

Они сами предложили Норману выбирать, кого проткнуть обработанной эрцгерцогом Виидой, не замечая, проглотив столько крючков, что они теперь сверкают в их пасти вместо зубов — для них места уже не осталось.

И Норман, их старых друг Норман, обворожительно улыбнувшись, сказал, что слышал от Смотрителя о ранней отправке проблемного скота.

Сидя за высоким столом эрцгерцог не прячет жажду в стакане — постоянные религиозные трапезы в преддверии Тифари даже в сдержанном Нормане пробуждают инстинкты. Эту иллюзию солидарности с их чревоугодием они проглатывают, даже не моргнув.

— Тогда позвольте показать, как мы забиваем скот, — ему, осмелев, салютуют бокалом так же, как любит делать сам Норман — поведение, поощряемое этим вечером.

— С вашего позволения.

Выход из штаба на свежий ночной воздух не кружит голову — Норман попросту торопливо идёт вперёд, в лабиринты тёмных коридоров, куда не ступала нога человека, пока на затхлой площадке перед грузовиком у него не интересуются, не дали ли наконец старому проекту Нормана ход.

— Боюсь, облагораживание леса нам обойдется куда дороже, чем расширения Лямбды. Но это не значит, что я беру назад свое обещание завершить историю Минервы, — ещё одна улыбка, похожая на оскал, пока внутри эрцгерцогу кружит голову досада — Норман поддался. Норман так близок к тому, чтобы посмотреть, сойдёт ли с рук перебить их всех. Сожрать каждого ребёнка на это ферме, каждого демона, а потом прийти к сестрице во дворец и вкусить наконец её мёртвое сердце. Ведь если нашёл оправдания тому, чтобы так подставиться, рисковать своим положением, лояльностью Ирвека и самой Легоравимы, то почему бы не и нет, да, завравшийся Норман?

— Очень жаль, что религиозные фанатики вставляют вам палки в колеса, Минерва, — Норман замирает. Безо всякой цели наблюдая за незакрытыми воротами. Делает вид, что и в самом деле остекленевший взгляд, от того, что втянули в очередную игру власти. Что все его мысли — об этом завуалированном оскорблении.

Напоминать, как ты зависим от сестры-королевы было бы невежливо.

А фанатики?

А что фанатики, их тут нет, так что за неуважение к ним не сожрут — должен самоуничижительно иронизировать Норман, но вместо этого…

Нет.

Не белая вспышка, как на ферме, и не белый шум, преследующий его с рождения языками сотни безымянных демонов, нет — вопрос к человеческому мальчишке.

Это ли не худшее в разуме живого существа — осознавать каждый свой шаг так ясно, что скинуть за него ответственность не получится. Ни на чувства, ни на обстоятельства, ни на подвергувшегося под руки ближнего.

Только ты сам в ответе за каждую секунду того, что должно произойти.

Мама, сопровождающая девчушку десяти лет, кротко отходит на два шага назад, так, чтобы их разделили поднявшиеся ворота, разворачивается как-то излишне быстро, так и не бросив прощальный взгляд на товар, что только сыграет эрцгерцогу на руку.

Смотритель выходит вперёд, держа наготове цветок Вииды, и радужка таких знакомых, неестественно-бирюзовых глаз темнеет от паники, и ребёнок падает на колени, старается отползти. Ужас слишком сильный для тщедушного детского тела, парализует, а спазмы не дают товару даже закричать. Дрожь предсмертной агонии длится недолго, и вот уже из мёртвого тела торчит соцветье. Но только не насыщенного темно-алого цвета — вместо багряного зарева грудь украшают бледные, словно раскрашенные сильно разведенной водой акварелью соцветия.

Девчушка получает мгновенье безмолвья, как раз хватило бы для лживой молитвы за несчастную душу Смотрителя и надежд на нежнейшее, сладковатое мясо.

— Голод должен был усилить нашу благодарность за праздничный пир? В этом Его замысел? Или это наша Ему благодарность — гнилое, зловонное мясо? — эрцгерцог не утруждает себя притворной беззубой улыбкой. Вместо этого он снимает маску.

Смотритель выходит вперёд, тянется к Вииде, выдергивая её стебель из тела, а когда этот стебель вмиг оказывается в его ядре, безмолвно оседает в руках эрцгерцога, расцветая пышным багрянцем.