Надевай

— Не это… Нет, это тоже не подходит. А это тем более!

Отто поймал летящий в него ворох батиста, отороченного атласными лентами и кружевом, и бережно отложил платье в сторону. Каллен в это время уже подбирала новый наряд.

— Может, это будет лучше… Эй, как оно вообще застёгивается?

— Там есть такой крючок… Постой секунду, не двигайся.

Сухо зашелестела ткань юбок, и через мгновение Каллен придирчиво изучала собственное отражение, поправляя оборки на лифе. Покачала головой:

— Нет, слишком короткое, не смогу в нём свободно двигаться. Расстёгивай этот свой крючок обратно.

Отто уже даже не пытался играть в джентльмена и отводить взгляд каждый раз, когда Каллен выпрыгивала из очередного платья и вышагивала по комнате в одном исподнем. Ей, впрочем, на приличия было плевать — и это казалось Отто плохим признаком. Это значило, что она воспринимает его как друга. Очень близкого друга — и на этом всё. Осознание было болезненным, но привязанность была сильнее — потому он и не мог отказать ей в помощи.

Отто вздохнул и выудил из глубин гардероба ещё один наряд.

— Как насчёт вот этого?

Нечто тяжёлое и чуждое, дремлющее на краю сознания, пошевелилось и издевательски хмыкнуло. Отто проигнорировал это и решительно протянул платье Каллен.

— Примерь, прошу.

— О-о-о, какое красивое!

Ещё бы: наряд из лилового и чёрного венецианского шёлка с полосатой креповой вставкой и лиловыми же розочками из лент смотрелся просто потрясающе и сам по себе, но Каллен он бы наверняка пошёл непередаваемо, подчёркивая её сияющую красоту.

"Ты правда ей позволишь?"

Отто тряхнул головой, будто отгоняя назойливую мошку, и с мягкой улыбкой помог подруге облачиться. Лиловый шёлк обтянул стройные ноги, а белая и чёрная ткани ласково обхватили стройный стан. Застёгивая наряд на затянутой в нижний корсет пышной груди, Каллен слегка поморщилась и с силой выдохнула — но тут же широко улыбнулась, когда застёжка поддалась, и от этого дыхание перехватило уже у Отто. Пока Каллен надевала перчатки, повернув голову в сторону, он поправил ей накрахмаленный воротничок, заколол его булавкой с розой из сиреневой ленты — и замер, не в силах оторвать взгляда от изгиба бледной шеи, покрытой нежным белёсым пушком у самого ушка. Каллен была так близко, что тонкий аромат её волос будоражил воображение, заставляя представлять, как приятно было бы их коснуться, отвести толстую косу в сторону и запечатлеть невесомый поцелуй на бархатистой коже…

— Ну вот, другое дело! — Каллен резко повернулась всем телом, разглядывая себя в зеркало, тяжёлая коса хлопнула Отто по бедру, и он очнулся от наваждения. — О чём задумался, Отто?

Он помотал головой, приходя в себя.

— Ничего особенного. У тебя прядь из причёски выбилась, — соврал он и мимоходом провёл пальцами от виска Каллен за ухо, в последний момент не позволив себе коснуться шеи.

Каллен хихикнула, не отрывая взгляда от своего отражения, покрутилась на месте и, кажется, наконец осталась довольна.

— Мне нравится. Оставим его!

Отто не удержался от ласковой улыбки. Он и подумать не мог, что его могла осчастливить такая малость: искренняя радость Каллен и то, что она нарядилась именно в предложенное им платье.

Всегда ли она была так прекрасна в его глазах? Мысленно заглядывая в прошлое, Отто мог с готовностью это подтвердить. Каллен была безупречна, подобно чистейшему бриллианту, и сияла для него так же ярко, как луна в ясную ночь. Он любил её с первой встречи, с первого взгляда, с первой участливой улыбки девочки, которой единственной было не плевать на маленького изобретателя. Любил кротко и молчаливо, относясь к ней словно к священной реликвии, к воплощённому божеству, что снизошло к нему, смиренному почитателю, и благословило его жалкую жизнь своим присутствием. Но по мере взросления никак не получалось избежать и отнюдь не монашеских помыслов — это было закономерно, однако Отто держал их при себе, не позволяя преходящим плотским страстям разрушить их возвышенную дружбу. Он был готов ждать, сколько понадобится, хоть до самой смерти, чтобы в ней пробудилось ответное чувство, чтобы богиня обратила внимание на своего слугу, а если этого не случится — что ж, он благодарен судьбе хотя бы за то, что Каллен Каслана вообще есть в его жизни.

Кажется, он снова отвлёкся на собственные размышления — и очнулся, лишь когда Каллен утомлённо вздохнула, опустившись на пол:

— Ох, Отто, и откуда у тебя столько женских нарядов? Ещё и так хорошо подогнанных…

Она провела ладонью вдоль бокового шва, что прилегал к её талии, и Отто понадеялся, что у него не вспыхнули щёки и кончики ушей. Он притворно закашлялся и помахал ладонью:

— Кхм, пусть это останется моим секретом, Каллен. Взгляни лучше вот на что…

Её было так легко отвлечь простенькими шпионскими игрушками. Ясные глаза Каллен загорелись, как при виде витрины кондитерской. Пока она возилась с приспособлениями, придирчиво их изучая, Отто решил наконец раскрыть последнюю козырную карту, чтобы окончательно привести подругу в восторг.

— А чтобы отвлечь стражу, на помощь нашей экстраординарной разбойнице придёт её знакомая фройляйн… — он подхватил и приложил к себе платье нежного фисташкового оттенка, а на голову нахлобучил широкополую шляпу и надвинул её на лицо, обрамлённое выпущенными из причёски локонами.

Каллен рассмеялась так звонко, так искренне, что его сердце забилось в ответ подобно птице в клетке.

— Ты правда это сделаешь? Отто, я тебя обожаю! — она порывисто его обняла, и улыбка застыла на лице Отто болезненной маской.

Он осторожно обнял Каллен в ответ — деликатно, за плечи, не позволяя себе пересечь грань, за которой перестал бы быть просто хорошим другом. Рано. Слишком рано. Когда-нибудь она наиграется в разбойницу, задумается о семье и… хочется верить, что поймёт, кто предан ей по-настоящему, искренне, до глубины сердца и души. И, возможно, тогда она перестанет быть недосягаемой, словно луна, для того, кто готов ради неё на всё. Когда-нибудь. А пока… пусть наслаждается игрой — а Отто проследит, чтобы это не стало для неё слишком опасным.

Уже позже, переодеваясь в одиночестве, пока Каллен упорхнула готовиться к ночной вылазке, Отто в задумчивости застыл перед зеркалом, стоя в наполовину зашнурованном платье — том самом, нежно-зелёном. Он вздрогнул, когда у него в голове негромко зазвучал скучающий голос:

— А если она его не вернёт?

Отто мысленно отмахнулся:

— Это всего лишь платье.

— Но ты бы простил ей и большее, — продолжил подначивать тот. — Видал я немало примеров самоотверженной любви, и, поверь, ни одна из этих историй не получила хорошей концовки.

— Я не буду ждать, пока кто-то свыше одарит меня счастливым финалом, — глухо проговорил Отто, сам удивлённый своей серьёзностью. — Я создам его сам.

Он взглянул в глаза собственному отражению и поймал уверенный прямой взгляд, так не вяжущийся с его нелепым внешним видом. Впрочем, нелепым он был до поры: Отто уже привык к таким неподобающим для мужчины нарядам и умело преображался в них, когда требовалось. Это тоже был инструмент, обнаруженный случайно благодаря его неуёмному любопытству — тому немногому, чего у него было не отнять.

Кажется, Архив Пустоты рассмеялся и отпустил едкий комментарий, но Отто не слушал. Он наклонился ближе к зеркалу и, по-женски приоткрывая рот, торопливо нанёс тушь — она прекрасно ложилась на его бледные ресницы и отвлекала внимание на себя. Под колышущейся вуалью только и получится разглядеть гипнотически яркие глаза — обычно все смотрят лишь в них и тут же перестают замечать, что черты его лица грубоваты для женских, а угловатые плечи слишком широки. Большинство людей глупы и с готовностью поддадутся любому внушению, если убедить их, что они этого хотят. И Отто пользовался этим… как давно?

Хотя глупо было строить из себя эксперта: на самом деле ещё несколько лет назад он дрожал от одной мысли об этом — пришла она случайно или была кем-то навеяна, сейчас уже сказать было невозможно. И в тот вечер он не только обзавёлся полезным инструментом в арсенале начинающего интригана, но и узнал немало нового о себе самом.

***

С тем фактом, что его сила кроется в уме, Отто Апокалипсис смирился давно — пожалуй, ещё в детстве. И с тех пор не мог остановиться в поиске применения своему интеллекту. История, искусство, наука теоретическая и прикладная — он без устали бросался изучать всё как до, так и после знакомства с Архивом Пустоты, который изредка, пусть и нехотя, делился бесценными крупицами знаний. А вот общение с людьми у Отто не ладилось. Но он пытался преуспеть и в этой области, старался изо всех сил. Вот только…

Отто с сомнением взглянул на собственное отражение. Он нечасто разглядывал себя в зеркало, но в этот одинокий вечер его огорошила мелькнувшая в голове чуждая мысль: сколько можно пытаться искать способ реализоваться где-то вовне, когда ответ может крыться в нём самом?

Он привык воспринимать себя слабым, ущербным, несовершенным. Слишком тощий, слишком долговязый, слишком хилый, когда речь заходила о физической нагрузке. Через призму мужского идеала своего времени он смотрелся никчёмным и жалким. Естественно, в высших кругах венского общества его не воспринимали всерьёз и закрывали глаза на все его попытки самоутвердиться. Вот почему он не любил смотреться в зеркало: собственный вид напоминал ему о насмешках, которые на него сыпались — за спиной, конечно, но легче от этого не становилось.

Но сегодня всё было иначе. Сегодня голос в его голове нашёптывал нечто, что соблазняло впервые в жизни сменить точку зрения и оценить себя иначе. Как если бы ему не нужно было соответствовать чьим-либо требованиям. Как если бы он со своим нескладным телом был ценен сам по себе. Хотя бы для себя самого.

Странная мысль.

— Не стесняйся.

Вкрадчивый тембр щекотнул сознание. Архив Пустоты соткался из воздуха рядом, впервые копируя нынешнее тело Отто — прежде он всегда представал в облике его же, но совсем юного, как в момент их первой встречи. Видеть копию себя — пусть Отто и понимал умом, что это лишь иллюзия, морок в его голове, — было странно. Почти как в зеркале. Но не совсем.

— Тебе не надоело всё это? Не будь таким жалким. Отто, которого знаю я, не стал бы такое терпеть.

Лже-Отто наклонил голову к плечу, оценивающе глядя на свой оригинал. Окинул его долгим взглядом сверху вниз. А затем гладким до непотребства жестом скользнул ладонью вдоль своего бесплотного тела, заставляя иллюзию одежды исчезнуть.

— Видишь, ничего постыдного. — Архив развернулся вполоборота, прикрывая срам ладонью точно так же, как это сделал бы сам Отто, и слегка прогнулся в спине. Отто часто заморгал и отвёл взгляд. — Ну-ну, смотри на меня, мальчик, — потребовал Архив. — То есть на себя. Что в твоём теле нравится тебе больше всего? Подумай и скажи.

Отто нервно сглотнул ставшую слишком вязкой слюну. Глядеть на своё воплощение в исполнении Архива было некомфортно, и он не сразу понял почему. Не из-за наготы, хотя она тоже добавляла смущения. Нет, дело было не в ней. Если сравнить того Отто, что отражался в зеркале, и того, каким его показывал Архив, разница была лишь в одной незначительной и в то же время важной детали.

Взгляд. Отто в зеркале смотрел затравленно, почти испуганно, щурил глаза против света свечей. А Отто-Архив… Его изумрудные глаза сверкали уверенностью и силой, и это меняло всё: осанка сразу стала ровнее и строже, плечи расправились, подбородок держался выше. Ничтожная мелочь — всего лишь другой взгляд — делала его поистине величественным, совсем иным, чем ощущал себя Отто.

Для приличия Отто торопливо пробежал взглядом вдоль иллюзии собственного тела и как можно более твёрдо отчеканил:

— Глаза. Они мне нравятся больше остального.

От смеха Архива — своего смеха — по коже Отто побежали неприятные мурашки.

— И скромник, и хитрец! Даю ещё одну попытку: выбери что-то другое.

Отто потупил взгляд, смущённо комкая манжету рубашки. Было так тихо, что, казалось, можно было услышать, как катятся восковые слёзы по гладким телам догорающих свечей.

— Зачем это всё? Я не полюблю себя в одно мгновение просто потому, что ты пытаешься показать мне, как я красив. Это, в конце концов, не главное.

Архив закатил глаза.

— Уверенность — вот что главное. А тебе её не хватает, мальчик. Если ты сам не веришь в себя, то в тебя — и тебе — никто не поверит. И уж тем более не ответит взаимностью на ту… милую чепуху, которая занимает твои мысли.

Отто вспыхнул.

— Не представляю, о чём ты!

— Как же, как же, — оскалился Архив, но тут же изящно помахал рукой в знак примирения. — Ах, ладно, сделаем вид, что я ничего не говорил. Дело-то не в этом, а в том, что если уж ты так умён, то почему не додумался до одной простой мысли, — он сделал пару выверенных шагов, огибая реального Отто по аккуратному полукругу, — что ты можешь сам стать тем инструментом, который так усердно ищешь.

Отто растерянно заморгал, стараясь не прятать взгляда.

— Инструментом?

— Ну почему даже тебе всё приходится разжёвывать?.. — вздохнул Архив Пустоты, вальяжно перекинув через плечо собранные в ослабленный хвост волосы. — Я же чувствую твои амбиции, мальчик. Вижу, как ты ищешь способ стать значимым. С какой целью — другой вопрос, но я знаю, что в тебе есть потенциал… иначе бы мы с тобой сейчас не разговаривали. И я знаю, что его можно раскрыть. — Отто снова обжёгся о взгляд своих-не-своих глаз и вздрогнул. — Но для этого нужно сначала примириться с самим собой.

Отто знал этот тон, уже привык различать интонации голоса, существующего только в его голове. В таком настроении Архив мог сколько угодно возмущаться, как же ему с Отто тяжело и скучно, но подобные спектакли неизменно заканчивались одним и тем же: он открывал юному Апокалипсису новое знание или помогал ценным советом. Действительно ценным, а не пустыми словами. Отто ценил это и был готов терпеть взбалмошный нрав своего нечаянного учителя, если это сулило новую и новую выгоду.

— Вот, к примеру, — протянул Архив Пустоты, задумчиво глядя сквозь Отто, — ты же знаешь, что тебя ни во что не ставят и порой даже не замечают. Преврати эту слабость в преимущество.

— Как? — растерянно заморгал Отто.

Архив хмыкнул и сухо щёлкнул длинными пальцами.

— Вот так, допустим.

Теперь на Отто смотрела, мелко хлопая пушистыми ресницами, очаровательная молодая фройляйн: высокая, но в то же время хрупкая, в изящном длинном наряде, подчёркивающем её стройную фигуру. Как если бы у него была сестра-близнец. Или даже…

Отто охнул и отпрянул, чем вызвал кривую улыбку Архива.

— Только не говори, что никогда об этом не думал. Уж мне-то лучше знать, мальчик.

— Перестань, — Отто зажмурился и упрямо помотал головой. — Это непристойно!

Фройляйн приподняла аккуратную тонкую бровь:

— Мне казалось, ты давно понял, что в этом мире хороши любые средства, и уж кому-кому, а тебе должно хватить наглости использовать в свою пользу то, что ты слишком изящен для мужчины. И то, что красивых женщин мало кто воспринимает всерьёз, а значит, такая особа будет идеальной шпионкой.

Отто давно понял, что принципы какой бы то ни было морали Архиву были чужды: он видел лишь цель и двигался к ней несмотря ни на что. И старался привить своему нечаянному подопечному такое же отношение. Не сказать даже, чтобы Отто это смущало: отношение окружающих не оставляло иного выбора, кроме как склониться к подобной линии поведения. В конце концов, его действительно заботило мнение лишь одного человека — а она всегда понимала и принимала любые решения Отто и оставалась на его стороне.

Да и что он потеряет, если разок примерит эту нелепую роль вместе с непривычным нарядом?..

— Никто не узнает, — нетвёрдо выдавил Отто, стараясь убедить прежде всего самого себя.

Архив широко улыбнулся и мгновенно развоплотил иллюзию, вновь уступая ему место у зеркала. Отто шагнул ближе и снова взглянул на собственное отражение, но уже иначе, чем прежде. Теперь он попытался увидеть всё то, о чём говорил Архив: воспринять то, что казалось минусами, как плюсы. Представить себя не хилым юношей, а изящной дамой, уверенной в собственном совершенстве. Яркой. Эффектной. Сильной за счёт своей слабости.

— Я помогу, — прозвучало в голове, и Отто ощутил слабую щекотку от зарождающейся вокруг его тела иллюзии. Не успел он моргнуть, как из отражения на него глядела та же фройляйн, которую совсем недавно изображал Архив, с одним только отличием: взгляд у неё теперь был несчастный и слегка испуганный. И это портило всё.

Отто закусил изнутри нижнюю губу, чтобы привести себя в чувство. Не время раскисать, нужно постараться, чтобы образ удался. Усвоить урок — и показать учителю, что он всё понял и теперь умеет пользоваться новым инструментом в своём арсенале.

Юный Апокалипсис постарался вспомнить, как ведут себя светские дамы — о, в наблюдательности ему не было равных, он и прежде нередко копировал чужие манеры. В основном, правда, мужские, и не всегда результат был убедительным, однако он не сдавался, работал всё тоньше и тоньше… Возможно, теперь, когда ему нужно изобразить женщину, получится лучше?

Уверенность и мнимая лёгкость движений, несмотря на тяжёлый кринолин — пусть и та иллюзия, что была на нём сейчас, не весила ничего. Показательная слабость в тонких руках — и плевать, что они на деле могут переломить чьи-то кости. Пустой, глуповатый взгляд — внемлю каждому вашему слову и ничего не скажу поперёк. И последний штрих…

Отто приподнял подбородок и заставил себя улыбнуться. Поначалу это выглядело жалко, но постепенно улыбка стала искреннее и теплее, глянцевая, словно дешёвая побрякушка — когда он увидел её в отражении и почувствовал, как преображается благодаря ей, как проваливается в омут чуждого, но неожиданно притягательного образа. Он потянул за ленту, что держала волосы, и позволил им рассыпаться золотым потоком по полуобнажённым плечам. Покрутился так и эдак, приподнимая невесомые слои юбки. Щёлкнул пальцами, чтобы на голове появилась изящная шляпка с вуалью — и наконец остался доволен результатом.

— А ты быстро приноровился. — Отто скорее почувствовал, чем услышал в беззвучном голосе ответную довольную улыбку. Одобрение Архива Пустоты грело душу: добиться этой реакции так быстро удавалось нечасто.

Отто и сам едва ли понимал полностью, почему этот несомненно неподобающий облик так легко и скоро лёг ему к душе. Было ли дело в запретности или в банальном желании хоть ненадолго стать кем-то иным: не наследником дома Апокалипсис, не разочарованием семьи, не безнадёжно влюблённым другом, не способным сократить дистанцию с предметом воздыхания, а лишь случайной дамой, идеальной в своей шаблонности? Определённо, в этих рассуждениях было здравое зерно. Но углубляться в них пока было слишком боязно. Даже опасно. Ведь стоит забрести по этой дорожке немного дальше — и обратно уже будет не вернуться. А что ждало там… Отто ещё не был готов узнать.

***

Теперь же, несколько лет спустя, когда дорожка эта была изучена немного подробнее, Отто уже не сомневался в том, что эта непристойная, но довольно невинная в сравнении с другими его интересами привычка окончательно стала частью него. Неприглядной, вызывающей вопросы к самому себе — но неотделимой от него самого. Потакать ей было несложно: при деньгах дома Апокалипсис не составляло труда то и дело обзаводиться новыми нарядами для своих нужд — и те же деньги легко затыкали рот тем, кто мог бы задаться вопросом, для чего всё это великолепие. Отто, впрочем, и сам едва ли смог бы однозначно ответить на этот вопрос. Несомненно, способность к убедительному перевоплощению стала удобным инструментом, как и советовал Архив. Но было в этом нечто… вызывающее смутное волнение где-то под рёбрами, когда он затягивал очередной корсет и расправлял складки верхнего платья. Он мог бы и вовсе не тратиться на всё это, обратиться к помощи Архива и облачаться в иллюзии, не требующие таких усилий и затрат. Но это была игра, подобная тем уличным спектаклям, что так любила Каллен — и чтобы вжиться в роль, нужно было в неё поверить. Не просто изобразить — а жить ею. Тяжёлые юбки из шершавого жаккарда и врезающаяся в запястья сетка кружев помогали в этом как нельзя лучше.

Отто щёлкнул пряжкой туфли и распрямился, притопнул узким каблуком, проверяя устойчивость. Застегнул на шее лунно мерцающую при свечах нитку жемчуга, призванную привлекать внимание к ключицам, а не к адамову яблоку. Поправил нарочито небрежные светлые прядки на висках и убедился, что сквозь них заметен редкий блеск изумрудных серёжек-гвоздиков в тон глаз. Придирчиво осмотрел отполированные ногти — некогда кожа вокруг них была содрана в кровь от привычки расчёсывать её в моменты нервного волнения, но теперь он следил и за этим, не позволяя таким неприятным мелочам портить образ. Финальным штрихом Отто водрузил на голову широкополую шляпу и опустил тончайшую, бегущую нежной рябью вуаль — тонкую преграду между ним и остальным миром. Между реальностью и насквозь фальшивым образом, который однажды примерил — и уже не смог от него отказаться. В конце концов, в нём было так удобно прятаться. От общества. От несбывшихся желаний. От себя.

Так проще идти к цели — какой бы далёкой она ни казалась.

***

Архив Пустоты стоял перед зеркалом и методично расчёсывал золотистую копну идеальных волос. Безукоризненному солиумному телу не требовались приземлённые людские ритуалы ухода за собой — однако ему они просто нравились. Привычные. Успокаивающие. Позволяющие ненадолго забыться и вообразить себя тем, кем он не является. Всё-таки он немало времени провёл в компании человека с такой же дурной привычкой.

Золотая волна легла на левое плечо, и Архив продолжил скользить по ней щёткой — а затем замер, чуть расширив глаза. Убрал руку и чуть склонил голову в сторону, пытливо изучая отражение. Затем порывисто дёрнул рукой, наспех создавая из ничего ленту, которой перетянул низкий, почти что сползающий хвост — слишком резко, туго, настоящие волосы не потерпели бы такого обращения, но совершенному телу было плевать.

Архиву тоже казалось, что ему самому плевать на те пятьсот с лишним лет. Да и какие у него могут быть эмоции? Какая, к чёрту, ностальгия у ходячего носителя информации — и ничего более? Ключ не может чувствовать.

Так же, как Судья не может встать на сторону человечества?..

Порой ему казалось, что он тоже играет. Как Отто Апокалипсис играл свои бесчисленные роли, в итоге болезненно теряя среди них самого себя. Как Касланы, все как один, до последнего отыгрывают роль героев в неосознанной попытке искупить грехи своего прародителя. Как играли, играют и будут играть все люди, начиная с веснушчатой англичанки на улицах средневековой Вены и заканчивая теми, кого и людьми-то уже не назовёшь, но они продолжают упорно влачить свою застарелую человечность, носятся с ней, как ребёнок со сломанной, но любимой игрушкой, как…

Архив безупречно изобразил судорожный вздох, неожиданно даже для самого себя. Сорвал с волос ленту и откинул их назад, придавая им привычный нарочито небрежный вид. Он знал не понаслышке, что значит жить в плену у прошлого. Лично наблюдал печальный и яркий пример. И всё же мог понять, почему отвернуться и смотреть только вперёд удаётся не всегда. В конце концов, не зря он выбрал именно это тело и довёл его до идеала с минимумом вмешательств. Всё-таки с возрастом тоже заразился людской сентиментальностью — самую малость.

Взгляд его упал на Вельтову бутыль виски, и неизменно услужливая память тут же оживила в голове одну из множества несерьёзных перебранок.

— Ах, Отто, мало того, что эта дурная привычка не доведёт тебя до добра, так ты ещё и вечно выбираешь полумеры. Разве это алкоголь? Так, красный сладкий сироп. Хочешь напиться — выбери что-нибудь посерьёзнее!

Архив не мог не признать, что при всех недостатках Отто, его нездоровой зацикленности и откровенно сомнительных взглядах с ним… действительно было интересно. Архиву нравилось беззлобно подначивать подопечного и наблюдать, как вчерашний забитый мальчик взрослел и матерел, открывал для себя новые горизонты, прибегал ко всё более продуманным ухищрениям. Терял себя по капле, по осколку, чтобы в итоге обрести снова, но совсем в ином виде. Никогда и ни за что не сдавался, даже когда последний одержимый безумец опустил бы руки.

Отто объективно не был хорошим человеком — это Архив понимал прекрасно. Но он был выдающимся — пусть и скорее в отрицательном смысле — и Архив гордился тем, что знал его. Тем, что повлиял на будущего Архиепископа Шикзаля не меньше, чем прочие действующие лица пьесы, которой была его долгая и горькая жизнь. Тем, что смог научить его немалому — и многому научился у него взамен. Что толку в безграничных знаниях, если не можешь обратить их себе на пользу? Эту аксиому они открыли вместе — и вместе же подтвердили её правдивость. Тогда они были нужны друг другу — так или иначе. И так или иначе им дóлжно было в итоге избрать каждому свой путь.

Если бы Архив приблизился к человечности до той степени, на которой смог бы спать и видеть сны, ему наверняка не раз снилось бы бесконечное поле кроваво-багряного песка под мертвенным сиянием Древа. Но, к добру или к худу, он не нуждался ни в отдыхе, ни в снах — в конце концов, он всегда мог в мельчайших подробностях вспомнить всё, чему когда-либо был свидетелем. И всё это, — напомнил он себе, — уже отошло в прошлое. Воспоминания улеглись в памяти подобно невесомой шёлковой ленте, что опустилась на пол. Ещё одна страница перевёрнута. Время двигаться дальше.