Олежа бесчетное количество раз проводил пальцами по процарапанным ручками на партах буквам — «Ю» и «Т» в кабинете математики, «С» и «Д» на второй парте у окна в кабинете географии.

Олежа хмурился и касался, жалея, изрубцованных стволов деревьев в сквере — некий (или некая) «И» на пару с кособокой «К». Олежа смотрел как соседка по парте мечтательно выводит «Р + В» в тетради по русскому.

Олежа думал, что в университете будет иначе — в университете все люди взрослые. На первой же паре по английскому пальцы почти привычно коснулись распотрошенных до древесной трухи букв. Как шрифт Брайля почти — «Л» читается также легко как и «В», ещё проще вслепую ощутить плюсик и равно. На сердечке в самом центре почти сквозная дыра — сколько поколений студентов терпеливо ковыряло здесь ручкой, пока преподаватель также терпеливо читал лекции?

Олежа видит инициалы везде — в метро, в общежитии, на стенах и подоконниках. Олежа считает это глупостью — зачем портить вещи. Это статья, между прочим. В каждой кабинке вон плакатик наклеен.

Писать инициалы где попало глупо, разве что на замочках на мостах есть смысл. Олежа считает это глупостью, и все-таки сжимает во вспотевших ладонях маркер.

Он ни разу не прокалывал кнопками стены, клеил все на скотч осторожно; он ни разу не прожигал лавочку сигаретой — и даже не потому что отродясь не курил; он ни разу не ломал ветки у деревьев.

Олеже отчаянно — и совершенно внезапно для себя самого — захотелось оставить след. Захотелось похулиганить и не думать о двести тринадцатой. Он сжимает маркер крепче.

Это просто чернила — когда-нибудь ремонт все равно будут делать и покроют стены новой краской. Через несколько лет никто и не вспомнит, что тут были две буквы. Олежа завтра утром возьмёт собранные сумки и больше никогда не переступит порог общежития. Он и сам скоро совсем забудет двести тринадцатую комнату. Ещё быстрее забудет про двести тринадцатую статью.

Олежа оглядывается на пустой коридор — его маленького преступления никто не видит. Никто не узнает, только он сам. Никто не узнает, кто написал «О», кто совсем по-детски нарисовал плюсик, кто коротко перечеркнул «Л», чтобы она превратилась в «А». Никто — и особенно Антон. Антон больше порог общежития не переступит, ему здесь делать больше нечего.