Олежа уже собирается спать. Честно собирается. Он уже переоделся в ночное, уже залез в постель, установив ноутбук на колени. Ноутбук приятно гудит, сохраняя десяток свеженаписанных страниц. 

Остается дописать всего две.

Олежа потягивается, зевая, и позволяет себе отвлечься на телефон. Всего на секундочку: проверить время.

На часах уже почти четыре часа ночи (или утра?). Не так плохо: иногда он сидит намного дольше. Олежа привычным движением заходит в мессенджер, привычно открывает диалог с Антоном. Последнее сообщение — еще днем. Простой разговор, пара мемов с котиками. Хочется написать что-нибудь еще — но Олежа откладывает эту мысль подальше.

Хочется снова увидеться с ним. Закончить поскорее работу и назначить встречу — но Олежа сдерживает себя. У него еще полно дел, а с Антоном они гуляли совсем недавно, в Олежин день рождения. Может быть, Антону вообще нужно отдохнуть от его компании.

Потянувшись, Олежа возвращается к работе. Правда, теперь все мысли забиты Антоном, и сосредоточиться становится тяжелее.

Недавно Олежа заметил, что Антон стал вести себя... Необычно. Антон теперь первым приглашает на встречи. Антон интересуется, как дела. Дарит подарки без повода.

Тяжело вздыхая, Олежа старательно печатает последние две страницы. Осталось немного, и можно будет спать. Лежать, смотреть в потолок и думать про Антона сколько влезет.

Слова почти складываются в независимые предложения, когда телефон вдруг... Звонит.

Олежа смотрит на номер. Это Антон. Антон, который всегда писал сообщения, Антон, который не звонил ему почти ни разу, Антон звонит ему по телефону.

Стараясь унять дрожь (почему Антон вообще звонит в четыре часа?!), Олежа осторожно подносит телефон к уху.

— Привет?

— Олежа, здравствуй, тут такое дело... — Антон звучит обеспокоенно. Антон звучит напуганно, Антон прочищает горло и говорит шепотом: — Здесь человек, и он... Не дышит.

***

— В общем… Кажется, мы убили человека, Олеж, — говорит Антон прижатой к щеке мобиле. — Да не переживай раньше времени, ну! Мы — это мы с Димой. Да. Да. Не спрашивай. Это тоже не спрашивай.

Голос у Антона такой же бухущий, как Дима предполагает у самого себя — это радует. Но когда Антон говорит все это вслух, до Димы наконец доходит. Расплывшаяся склизкой медузкой реальность обретает скелет. Во рту снова формируются осознанные, членораздельные слова — в основном слово «пиздец».

 — Мы… Как бы тебе сказать? Наверное, это парковка. Дим, это «Ашан»?

— Нет, это «Леруа Мерлен».

— Дима говорит, это «Леруа Мерлен». Геопозицию? Ой, да, я скину сейчас… В смысле Люберцы? Как мы, черт возьми, оказались в Люберцах?

Дима заходится истерическим смехом. Скручивается пополам, едва не соскальзывая задницей с гладкого капота Антоновой тачки. Дышать больно, ржать больно — а не ржать не получается.

— Нет, ну он не дышал, когда мы сложили его в багажник. А сейчас проверять уже страшно, потому что если он жив, это похищение. Дима, хватит ржать, нас могут посадить!

— Да Дип-ло-ма-то-ра включишь, до… до… допиздишься! — отвечает Дима, пытаясь отдышаться сквозь смех.

В последний раз в подобных ситуациях он оказывался курсе эдак на первом, и почему-то тоже с Антоном. Судьба, сучка такая, не иначе. Кто ж виноват, что Оля умотала на хехлавинский шабаш «строго-никаких-мужиков». Кто ж виноват, что Антон своего бесценного то ли стремался таскать на прогулки через день, то ли у бесценного какие-то дела нарисовались — Антон про какое-то эссе говорил. Кто ж виноват, что Дима с Антоном оба остались на праздник в гордом одиночестве, а в свете только-только начавших налаживаться отношений решили вспомнить бурную юность. И кто ж виноват, что эта их совместная тусовка закончилась так же, как и все остальные на далеком Димином первом курсе — в предрассветье в ебенях в неизвестном состоянии, опционально с трупом. Ну да, они сами и виноваты.

— Да какая скорая? Они же полицию вызовут! — распинается Антон в мобилу.

— Мусора — позор России! — гордо кричит Дима, потому что на пустынной парковке в ночи такое кричать почти совсем не страшно.

— А мусора нас загребут за убийство! Да нет же, не то чтобы преднамеренно… Скажем так, он случайно ударился головой. Наверное… Но выглядел он… не очень…

Дима достает из куртки пачку сигарет и подцепляет одну, измяв ногтями фильтр. Прикуривает, раз восемь щелкнув непослушным колесиком зажигалки. С тяжелым дымом в голову сначала пробирается иллюзия трезвости, а потом — уносит еще сильнее.

Парень был в костюме зомби — это ясно. Костюм был пиздатейший, от живого зомбака не отличишь. И они с этим зомбаком пили на какой-то понтовой хехлавинской тусовке — это тоже ясно. А потом… Что было потом, неясно совершенно.

— Да, приезжай, пожалуйста. Мы будем ждать. Да. Аккуратнее.

***

Антон заканчивает звонок. Прислоняется к капоту, прячет лицо в ладонях. В голове мутное и противное месиво — такое же, как в желудке. Чертов алкоголь, чертов Хэллоуин, чертов Дима со своим «Да че от одного стаканчика будет». Чертовы, мать их, Люберцы. Как Олежа сюда поедет? Среди ночи, уставший со своим эссе, испуганный.

Дима выдыхает дым — дым окрашенным от вывески пятном оседает на всем Антоне.

Они среди ночи стоят с выключенными фарами где-то в Люберцах, Дима протягивает ему сигарету из пачки, следом зажигалку, Олежа наверняка судорожно одевается или уже даже ждет такси, чтобы ехать сюда, в эти трижды клятые Люберцы, к нему. Не на автобусе же он поедет, правда? Антон бы предложил его довезти, да только одна беда — у него в багажнике лежит труп.

И едет Олежа не к нему — он едет к этому самому телу в его собственном багажнике.

Антон затягивается глубоко, закрывает глаза — тут же начинает кружить. От холода пальцы почти не гнутся, и пробирает зябкая дрожь, а залезть в теплый салон к трупу страшнее, чем ждать, что вместе с Олежей приедет полиция, скорая и ГИБДД. Может, они еще и пожарных для полного комплекта захватят.

Олежа приедет, и все обязательно станет хорошо. Обязательно. Он умеет в первую помощь, умеет в успокоение, в эссе на десять тысяч знаков и в курсач за три штуки и день до сдачи. Антон думает — а вот придет Олежа, сразу все решит. Скажет: «Хорошо, что вы около Леруа стоите, здесь можно купить лопату недорого». Скрутят вместе номера с машины — и отвертку в Леруа тоже купят, доедут до леса и закопают — и парня того, и номера. А потом сбегут, будут прятаться, жить в палатке, которую Дима им в условленное место привезет. Станут почти как Кристофер Найт, только вдвоем.

Дима поджигает еще одну сигарету, качает головой, говорит тихо и глубокомысленно:

— Пиздец.

Антон свой бычок затаптывает.

— Знаешь что? — начинает Антон. Дима издает неопределенный звук. Такой и желудок утром, наверное, будет издавать. — Если нас не посадят, я ему обязательно признаюсь. Обязательно.

Дима стряхивает пепел — кажется, прямо на полы Антонова плаща, но и черт бы с ним. Если они будут жить в лесах, то кашемировый плащ лучше сменить на что-то другое. Олежа подскажет, он придумает на что.

— А если посадят? — Дима говорит медленно и вдумчиво. Антон задумывается тоже. Думает он не долго — что тут думать-то на самом деле.

— Если посадят, то все равно признаюсь.

Над «Леруа Мерленом» медленно наливается рассвет. «Ебаный, сука, нахуй!» — слышится из багажника.