Кристина уже две недели жила в поместье де Шаньи, которое, как и остальное имущество, вместе с титулов графа перешло к Раулю. За это время в спокойной обстановке и с помощью успокоительных капель прошли кошмары, и Кристина превращалась в настоящую себя. Печалило её лишь то, что Рауль почти всё время был занят, и она оставалась в одиночестве целыми днями в чужом огромном доме. Конечно она понимала, что он старается для них, но боже! Она бы пожертвовала всеми привилегиями и роскошью жизни аристократов ради того, чтобы быть с любимым не два часа после ужина.

Одиночество подчас сводило с ума. Не спасали ни книги, ни прогулки в парке поместья, ни та скромная часть подготовки к свадьбе. На пару дней Кристина погрузилась в выбор свадебного платья, потом пыталась разобраться в блюдах на праздничный стол… Но всё это быстро заканчивалось, как она ни старалась растянуть свои занятия.

И тогда она вспомнила о музыке. О том единственном, что сопровождало её всю жизнь. Музыка сделала её собой и подняла на ту вершину, где её увидел Рауль. А она посмела так легко от неё отказаться!

За ужином Кристина спросила Рауль, есть ли музыкальный инструмент. И реакция жениха её поразила: он скривился так, словно откусил лимон.

— Здесь есть рояль и, кажется, ноты… Они принадлежали моей матери. Не уверен, что всё это в хорошем состоянии.

— Разве нельзя нанять мастера, чтобы он починил рояль? — осторожно спросила Кристина. 

— Можно. Но я не стану этого делать. — Кристина поражённо взглянула на него, и он продолжил: — Вы должны отвлечься от воспоминаний об Опере, музыке и этом чудовище. Вы забыли, что сказал доктор?

— Я помню, — смиренно ответила она.

— Значит, этот вопрос закрыт.

Так была похоронена её последняя надежда. Можно было дожидаться, пока Рауль уедет, или уходить в дальнюю часть дома… Но даже при мысли об этом она чувствовала себя воришкой.

Рауль не хочет напоминаний о том предоставлении «Фауста» и, возможно, не хочет напоминать себе и своему окружению, откуда родом его будущая жена. Всё это логично, и, возможно, так и есть на самом деле, но от этого не менее больно.

Через пару дней Кристина поймала себя на том, что напевает одну из арий «Ромео и Джульетты». Неприятное чувство лжи и ещё какое-то, незнакомое прежде, вновь облепило её, но на этот раз она отмахнулась от него: в конце концов она не делает ничего незаконного. И это стало отдушиной. Она вновь чувствовала себя живой! Хотелось бегать, кружиться танцевать!

Она вспоминала уроки с Ангелом. Призраком. Эриком. И всё чаще думала об их занятиях, разговорах. О том, как он был заботлив в её первый визит в его подземное царство. О том, какое волшебство творили его руки, перебегая с клавиши на клавишу. Он сделал её примой Оперы, и это был воистину лучший день в её жизни. И Кристина поймала себя на том, что скучает по Эрику так, как никогда не скучала по Раулю.

Кристина спрашивала себя: какой выбор она сделала бы теперь? Она была уверена, что теперь, зная, как неумолимо Рауль лишит её музыки и как ещё до брака будет распоряжаться её жизнью, она осталась бы в подвалах Оперы.

А через несколько дней Рауль положил перед ней «Le Moniteur» с некрологом из трёх слов: «Эрик мёртв»*.