Лена рыдала, спрятав лицо в ладонях, и время от времени начинала буквально выть. Витя отрешённо курил, не обращая на меня никакого внимания. Я же в свою очередь вообще не понимал, что происходит.

— Мне кто-нибудь объяснит, чё за хуйня творится?

В ответ Лена громко всхлипнула и еле шевеля языком проревела:

— Гера умер.

— Чё? — я тупо уставился на Витю в ожидании хоть чего-то, но он молчал.

— Короче, он когда ушёл… Он напился очень сильно… И… И вмазался… И дозу не рассчитал… — Лена разрыдалась с новой силой. — Ты знал, что он колется?..

Я покачал головой, пытаясь переварить информацию, которая совершенно не хотела восприниматься. Гера кололся? Они часто говорил, что хочет, но я был против категорически. Видимо, поэтому он мне и не говорил.

— Ты не мог не знать, — хрипло проговорил Витя и сжал кулаки. — Вы постоянно трахались, ты его голым видел тысячу раз. Ты не замечал синяки? Ты ёбаный пиздабол, сука. Из-за тебя это всё произошло, ты, блять, всем жизнь портишь, пидор грёбаный. Гера до тебя и не смотрел на мужиков, а ты его на днище ёбаное утянул и довёл до передоза.

И что я мог ответить? Что не обращал на тело уже умершего любовника никакого внимания, что мы ебались только когда я вообще не соображал от количества наркоты в организме? Кому я что могу доказать и зачем? Витя встал из-за стола и направился к двери. Уже на пороге он обернулся и процедил сквозь зубы:

— Надеюсь, ты тоже сдохнешь, чмо тупое!

Подруга продолжала выть, а я почувствовал, как ноги подломились, и опустился на пол, ничего не видя перед собой, глаза заволокло туманом. Рядом тут же оказалась Лена и обняла меня, не прекращая плакать, я вцепился в её спину пальцами и не смог сдержать слёз, которые ливанули с такой силой, что я никак не смог сдержать их. В груди как будто перетягивали канат, который пульсировал болью и не давал дышать. Я уткнулся лицом в её плечо и, сам того не ожидая, закричал, словно выпуская из себя всё, что творилось внутри. Перед глазами мелькал образ Геры, его рыжие кудри, зелёные глаза и… И всё. Внезапно я понял, что толком и не помню, как он выглядит. Помню рубашки в клетку, джинсы затасканные помню и конверсы красные. Запах его помню. А лицо — нет. Я отшатнулся от Лены. Истерика прекратилась так же внезапно, как и началась, внутри снова разверзлась до боли знакомая пустота.

— Лен, вставай. Хватит ныть, — проговорил я, поднимаясь на ноги. Она вытерла слезы и, всхлипывая, пошла к раковине умыться, я же закурил сигарету, наблюдая за ней.

— На похороны пойдёшь? — Лена рассеянно водила дрожащими пальцами, смоченными в воде, по лицу.

— Не знаю. А ты?

— Я точно пойду. И ты пойдёшь. Нельзя не идти, это неправильно. — Она подошла к дивану и обессиленно опустилась на него. Затем подняла на меня красные от скуренного и выплаканного глаза и повторила:

— Надо сходить.

Я лишь равнодушно дёрнул плечом, отворачиваясь к окну. В небе собирались тёмные низкие тучи.

***

Ещё через день я, стоя перед зеркалом, застёгивал пуговицы на единственной чёрной рубашке, которую еле нашёл в недрах шкафа. Вид у меня был не важный — тёмные круги под глазами стали ещё чернее, губы засохли и потрескались. Всё это время я бухал так, что не помнил практически ничего, Лена то и дело бегала в магазин за добавкой, я же раз за разом засыпал прямо на столе лицом, просыпался, и мы квасили дальше, почти не разговаривая друг с другом.

Отряхнув какую-то пыль с джинсов, таких же траурно-чёрных, как рубашка, моё настроение и вообще этот день, я посмотрел на подругу. Она, тоже закутанная в чёрное, собирала волосы в хвост и нервно грызла фильтр дымящейся сигареты. Тишину прервал звук уведомления, я взглянул на телефон и сообщил:

— Такси подъехало, давай быстрее. Надо ещё за цветами заехать.

Побыстрее не получилось. Лена долго завязывала шнурки на кроссовках, путаясь в шнурках, затем я на полпути к машине вспомнил, что не взял телефон — пришлось, матерясь, возвращаться. И уже сидя на заднем сидении такси я понял, что не взял с собой подвеску.

Я купил её вскоре после нашего знакомства, когда шёл откуда-то домой. По пути мне попался ларёк со всякой ерундой типа фенечек и прочего. Обычно я прохожу мимо подобного, но в тот раз меф особенно позитивно меня расквасил, и я подошёл поглазеть на дешёвые безделушки. Тогда-то маленький металлический лисëнок, покрытый оранжевой эмалью, и попался мне в куче ублюдских сердечек, мишек и прочего дерьма. В глаза его были вставлены два зелёных стразика, и я не удержался от покупки, лис очень напомнил мне Германа. А потом мы поссорились, и я не подарил ему подвеску, когда же снова помирились, я и думать про неё забыл. Теперь же что-то внутри требовало, чтобы я отдал ему наконец подарок, хоть было и поздно. Пришлось снова возвращаться, что-то в голове всплыло про плохие приметы, но я быстро отогнал от себя эту чушь.

Цветы я покупал уже буквально первые, которые попались, выхватил из общей вазы восемь пластиковых роз тёмно-красного цвета и вернулся в машину. Лена увидела их и закрыла лицо руками, тихо всхлипнув. Водитель покосился на неё и, ничего не сказав, повёз нас за город, в сторону кладбища — на прощание у морга мы уже не успевали.

Через пятнадцать минут я уже месил кедами грязь, промокнув до нитки — ливень хлестал неимоверный. Никогда не любил кладбища, вечное ощущение скорби и смерти давило на меня, особенно в такую погоду. Уже издалека я видел, что у могилы собралось довольно много людей — вот такая же рыжая женщина лет сорока, утирает слёзы, рыдая в голос, — наверняка, мать Геры. Её за плечи придерживает хмурый мужчина, судя по всему, муж. Здесь же стояли Витя с Филом, ещё несколько знакомых ребят и куча людей, которых я никогда в жизни не видел. Многие из них выглядели так, словно просто вышли прогуляться, лишь несколько человек, включая родителей, были в трауре. Меня почему-то передёрнуло.

Гроб уже закрывали, когда я, прибавив шагу, приблизился и негромко попросил подождать ещё минуту. Гер лежал в окружении цветов, от чего восковая бледность мёртвого лица бросалась в глаза ещё сильнее. Руки его, в которые была вложена небольшая икона, покоились на груди. Я достал из кармана металлического лисёнка и вложил его под одну из ладоней, когда-то тёплых, а сейчас обжигающе ледяных. Розы разложил тут же, возле его головы. Посмотрел на него, в последний раз изучая острый нос, рыжие брови и тонкие бледные губы. Совсем не такой, как на фото, стоящем у головы, с лентой на углу. Там он был совсем другим, с розовыми щеками, широкой улыбкой и ясными глазами. Когда мы познакомились, он выглядел менее здоровым, а сейчас и подавно. 

Сзади подошла Лена и тронула меня за плечо, я тут же отошёл в сторону, тупо наблюдая, как крышку гроба закрывают, фиксируя защёлками, и медленно погружают в вырытую глубокую яму, на дне которой уже набралась грязная лужа. Совсем рядом послышался истерический стон, смешанный с рыданиями, — мать Геры едва не рухнула на землю, задыхаясь от плача и что-то говоря. Я слышал её словно через вату, как будто находился где-то не здесь. В воздухе резко запахло корвалолом — я хорошо знал этот запах, одно время мои вечера проходили в компании ложки, зажигалки и пузырька этих капель. Наркоту тогда достать было тяжело, поэтому приходилось вываривать фенобарбитал из копеечного лекарства. Торч от него мне тогда не понравился, зато запах я запомнил на всю жизнь.

Вереница людей потянулась к могиле, каждый наклонялся и бросал горсть мокрой земли на крышку гроба. Я как сомнамбула последовал общему примеру и вздрогнул, когда сгустки чёрной грязи с громким стуком отскочили от бархатного покрытия — надо же, именно я сумел кинуть в могилу камни. Отовсюду послышался осуждающий шёпот, Лена потащила меня за рукав, отводя в сторону.

— Ты хули творишь? — зашипела она вытирая мои руки влажной салфеткой. — Ещё кирпич бы швырнул, не видишь, что ли, что берёшь?

Я отрешённо покачал головой и снова посмотрел в сторону бесчисленного множества Гериных родственников. Меня затошнило. Выждав, пока могилу закопают, я прошептал:

— Поехали домой. Я не хочу здесь находиться.

Лена кивнула, и едва мы повернулись к выходу из кладбища, меня поймала за руку какая-то бабка в бордовом платке.

— Так, молодёжь, в тот автобус садимся, не тормозим, поминки через час, ещё доехать надо.

Я хотел было возразить, но вдруг понял, что абсолютно все усаживаются в припаркованный неподалёку транспорт — кто в чёрный автобус с надписью «Ритуал», кто в личный транспорт. Отделяться от скорбящих было бы просто невежливо, и мы с Леной молча поднялись по ступенькам в мрачный салон катафалка.

Внутри было душно и тесно. Кто-то плакал, кто-то шептался между собой. Время от времени я ловил на себе какие-то злобные взгляды от совершенно незнакомых людей. Я отвернулся ото всех и уставился в окно, за которым уже не было оградок, венков и памятников, и начали мелькать многоэтажные постройки.