Если я скажу, что поход в клуб не оставил после себя последствий — это будет жалкая и никчёмная ложь. Такая же противная, как отходняки, которые буквально вытрясали из меня душу, если таковая вообще оставалась в моём истерзанном веществами теле.

Всю ночь после визита Влады я пытался спать, но либо снова подрывался от кошмарных образов, которые услужливо подкидывал замученный мозг, либо жрал горстями аспирин, курил совершенно бесполезные в настолько херовом состоянии косяки и пил воду в сумасшедших количествах, а потом блевал в стоящий около дивана таз. Подруга не смогла со мной остаться, как раз выпала ночная смена, поэтому я гнал от себя мысли об одиночестве, снова сгустившемся вокруг меня, чтобы не загнаться. И, надо признать, мне это удавалось. Гораздо больше мои мысли занимал Даня, с его ужасающе притягивающей харизмой, татуировками по всему спортивному худощавому телу и хрипловатым низким голосом. Я даже чуть улыбался, вспоминая, как он завалил меня на диван и сумасшедше-сладко ласкал своими нежными, ухоженными губами мои, обкусанные и сухие. Это помогало мне держаться и не сходить с ума, пока трясучка и адская головная боль едва не разрывали меня на части, дополняя и усиливая друг друга. А вот к утру мне окончательно настал пиздец.

Если мысли о тягучих, сладких поцелуях с Даней спасали меня поначалу, то ближе к рассвету мой мозг, видимо, совсем растратил все запасы серотонина. Я осознавал, что встрял на огромную сумму, что вёл себя как синее уëбище, коим и являлся, что не знаю, как выходить из ситуации. Добавляло жести ко всему ещё безмерное чувство стыда, я пиздец как проебался перед первым в моей жизни человеком, вызвавшим во мне такие чувства. А всё из-за того, что я сраный торчок, запивающий коктейль из спидов и эйфоретиков бухлищем. Тут же в голову лезли все, кому не лень. Саша, который верил в меня до последнего, и его взгляд, который он бросил на меня тогда, в кафе. Словно он увидел огромного уродливого таракана, лежащего на спине и мерзко шевелящего короткими рыжими лапками. Гера, белый от злости и скрывающийся за дверью, пока я кидаю пустую бутылку ему вслед, в надежде попасть в затылок. Илья, насаживающий меня ртом на свой хер и бормочущий грязные нежности в перерывах между харчками в моё лицо, а затем сваливающий за закладкой. И, наконец, Даня. О котором я не помню ровным счётом нихуя, кроме того, что влюблён в него до усрачки. Но всё, что было после допитого мною стакана, нахуй стёрлось из памяти. И во всём этом виноват был только я сам.

Я лежал на спине и тупо глядел в потолок, постепенно светлеющий по мере того, как утреннее солнце заливало комнату. Не было эмоций, не было сил. Была блядская чёрная дыра в области сердца, удушающее чувство вины, адский стыд, который заполнял меня с ног до головы, и чудовищное омерзение от самого себя. Я не плакал, но слёзы лились сами, разъедая воспалённую кожу в уголках глаз солью и оставляя щиплющее ощущение, которое я отчего-то чувствовал на вкус. Оно было горьким и сладковатым одновременно, сводящим скулы от желания сплюнуть и запить мерзкий привкус, даже зная, что от него не избавиться. Каждая мышца болела и заходилась в судороге. Каждый сустав словно исчез и при малейшем движении кости как будто тёрлись друг об друга, мерзко простреливая ноющей болью. Нос не работал вообще, и я жадно втягивал воздух губами, едва справляясь с немой истерикой, странным образом граничащей с овощной безэмоциональностью. Клянусь, если бы я мог встать и повеситься, я сделал бы это не раздумывая ни секунды. Но единственное, что мне удавалось, это смотреть в потолок и надеяться, что я умру просто сам, ничего для этого не делая. Судя по состоянию, я был весьма близок к смерти, но эта мразь не торопилась ко мне. Оставалось только ждать, когда станет хоть чуточку легче.

Вроде снова приходила Влада. Она заглянула ко мне ненадолго, только чтобы удостовериться, что я не умер. Я плохо запомнил её визит, кажется, она налила мне ещё воды и проветрила комнату. Сказала, что не может остаться, потому что сразу идёт на дневную смену, чём-то там сменщик заболел. Хотела скорую вызвать, но я сумел её отговорить, остатки разума вопили, что в дурку мне не нужно и что нарколог нам не друг.

Следующие сутки я не запомнил, боль, тревога, паника слились вместе до того едино, что я даже не осознавал, где нахожусь. Только короткие обрывки воспоминаний о том, как я брожу по квартире и остервенело щупаю стены, словно силясь найти в них какую-то помощь, вспыхивали в моей голове уже на следующий день, когда я открывал глаза и прислушивался к своим ощущениям. И первое, что я понял — мне тяжело думать. Мысли тяжёлыми скользкими червями исполинских размеров ворочались под черепушкой, сталкиваясь и мешая друг другу. Я словно отупел, понял это, когда силился вспомнить, как же именно называется полочка для обуви, куда нужно было отнести кеды, уже несколько дней валяющиеся на полу у дивана. Так и не вспомнил. Физически я чувствовал себя уже не так хуево, но морально был просто уничтожен, всё вокруг стало серым, и даже ебучие цветочки на стенах словно покрылись толстым слоем пыли.

Не манили даже небольшие запасы мефедрона, лежащие в отсеке под духовкой, которую разжигали в последний раз, когда я ещё учился на пятёрки. Мне нужен был отдых и любые способы заставить истощённую ЦНС вырабатывать хоть какие-то эндорфины. Я знал, что если приму дозу, то легче мне не станет — в организме нет ресурсов для удовольствия, и меф не выжмет из ничего даже каплю радости, оставив только тупняк и бычий кайф.

К вечеру начала одолевать злость. Бесило состояние, бесило солнце. Бесили мысли, которые не выходили из головы, — деньги, блять, деньги. Мысли о Дане вообще вызывали приступы неконтролируемой агрессии, и в какой-то момент я начал пиздить кулаком шершавую стену. Успокоился, только когда увидел на ней бордовые разводы. И какого хера я решил, что у нас может что-то получиться? Раскатал губу, блять. Он просто потусил в компании обрыгана, такие как я явно не составляли и десятой доли его окружения, наверняка для него это было азартной игрой в крутого парня. А я довыёбывался до того, что теперь придётся почку продавать за ремонт того, что разбил. Хотя кому нахуй нужны мои почки, выжженные синтетикой и цистернами алкоголя?

***

— Что думаешь делать? — Влада, заспанная и опухшая, сидела рядом со мной с сигаретой. Все эти дни она работала на износ за двоих и только в последние сутки смогла отдохнуть, проспав часов двадцать. Пару минут назад она пришла ко мне в пижаме и залезла на диван. Я же сразу накинул на неё одеяло и прижался ледяными ступнями к её ногам — меня кошмарно морозило, а нижние конечности вообще превратились в куски льда.

— Да нихуя. Он же не знает про меня ничего толком, отсижусь дома, глядишь, обойдётся. Сколько я тут подыхал?

— Пятый день идёт вроде… — Влада нахмурилась и, беззвучно шевеля губами, принялась сгибать пальцы. — Да, пятый.

— Ну вот, а меня ещё никто не грохнул. Не буду светиться по городу, он может и не вспомнит потом, как меня зовут. — Я передёрнулся от новой волны холода, пробежавшей по позвоночнику, и укутался плотнее одеялом.

— А как же любовь, все дела? Ты же вроде как там чуть ли не ссался от него?

— Да хуета. Вообще не ебу, что это было, но переживу. В конце концов, что там могло, бля, пойти так? Ты его видела? А меня? Чё пизду смешить? — пожалуй, я сказал это слишком быстро и нервно, выдавая своё волнение. Влада завалилась рядом со мной и залепила мне болючий щелбан, отчего я взвыл и схватился за лоб. Она устроила голову на моём плече и мечтательно проговорила:

— А мне Костя пишет каждый день. Постоянно спрашивает, как я, поела ли, устала или нет. Интересуется, как день прошёл. Хороший такой.

Я завалил голову вбок, утыкаясь носом ей в макушку. Возможно, от неё как всегда пахло вишнёвым Том Фордом и травяным шампунем, но сейчас я этого не чувствовал — нос еле дышал, не воспринимая никаких запахов. Но и без этого внезапно наконец-то стало хорошо, я прижимался к тёплой Владе, в квартире было тихо, тревога отступила и начали слипаться глаза — за всё это время я ни разу нормально не поспал. За секунду до того, как провалиться в сон, я еле заставил себя пробормотать:

— Если он тебя обидит, я его убью.

***

Проснулся я практически живым. Рядом тихо сопела Влада, за окном вовсю светило утреннее солнце, которое уже не казалось таким мразотным в своей яркости. Это было просто обычное утро, разве что небольшая раздражительность, тремор и слабость напоминали о кошмарных отходняках. Я осторожно, чтобы не разбудить подругу, встал с дивана и прошлёпал босыми ногами в ванную. Наконец-то состояние позволило мне хорошенько отмыться и в целом привести себя в порядок.

После всех процедур я почувствовал себя ещё лучше, я даже запустил стирку и прокрался в трусах к шкафу, откуда выудил последнюю чистую футболку и джинсовые бриджи, оставшиеся у меня ещё с подросткового возраста. Сделал чай, открыл пачку каких-то сухариков с нарисованным на упаковке крабом. Затем осторожно растолкал Владу, которая до сих пор топила харю в подушку.

— Доброе утро, страна. Я чай там наебенил, пошли пожрём.

Она нехотя выползла из-под одеяла и села на край, обхватив себя руками. Я пошатал её за плечо.

— Вста-а-а-авай. Надо придумать, как проебать этот день так, чтоб он в канализацию не утëк. — Взгляд подруги стал более осмысленным, и она ухмыльнулась, глядя в одну точку. Явно начала просыпаться.

Чай с сухарями залетел на ура. А за ним и шоколадные вафли, которые Влада тут же притащила из дома. Сытые и довольные, мы забили мощный колпак и тут же скурили его на двоих. И меня, и её нихуево расслабило, от чего наш вялый пиздëжь вскоре затих, и мы оба залипли — я в клетчатую изрезанную клеенку, которой был обклеен стол, Влада в собственные ногти.

— Пивка хочу… — наконец протянула она, не отрывая стеклянных глаз от уже отросшего красного покрытия. Я же кивнул и сунул в рот огрызок недоеденной вафли.

— А идти не хочу, — продолжала Влада монотонным голосом. Я снова кивнул, лениво пережёвывая хрустящую сладкую массу. — что делать?

— Идти, чё ещё, — я скомкал и швырнул в неё упаковку от вафель, Влада поймала её и принялась жамкать в ладонях.

— Блять, так колется прикольно эта хуйня. Сгоняй за пивасом, а?

— Да заебёшь ты, ладно, ща, — пришлось собирать своё обмякшее тело в кучу и, кое-как нацепив на ноги многострадальные кеды на манер тапок, спускаться в ларëк.

Тётя Галя опять принялась охать при виде моей осунувшейся физиономии с красными глазами и чёрными тенями, залёгшими под ними, я вздохнул и побарабанил пальцами по деревянному подоконнику.

— Тёть Галь, харе. Дай пива лучше. И сигарет пару пачек тоже посчитай.

— Да как харе? Как харе? Умрёшь ведь так никому не нужным. Что ты хорошего видел, кроме наркотиков своих и пива этого вонючего? Человеком мог стать, ан нет, сам себя в могилу гонишь, — причитала женщина, складывая полторашки в пакет с ручками, — на, я там тебе ещё пирога кусок положила, пекла сегодня утром. Поешь хоть, а то вылитый Кощей.

Я поблагодарил продавщицу, расплатился, ещё раз выслушал лекцию о моём образе жизни и двинул домой, словив пару осуждающих взглядов от мамаш с детьми, гуляющих тут же на детской площадке. Проскользнув мимо них, я уже почти зашёл в подъезд, когда мне под ноги метнулась одетая в розовый комбинезончик девочка лет четырёх и преградила дорогу.

— Чо это у тебя? — она тыкнула пальцем вверх, указывая на блестящие в моих растянутых мочках металлические круги. Светлые, почти незаметные бровки были слегка нахмурены, а огромные голубые глаза смотрели на меня с неподдельным интересом. Я не сдержал улыбки.

— Серёжки такие. Чтобы красиво было, понимаешь? — объяснил я ей, и она приподнялась на цыпочки, чтобы лучше разглядеть их.

— А мне такие? Я тоже хочу! — затараторила было малышка, но тут же рядом материализовалась её мать, высоченная блондинка лет тридцати, похожая на грустного бегемота, и оттащила ребёнка от меня. 

— Не надо к таким дядям подходить, ты куда лезешь? А ты пошёл нахуй отсюда, торчок ебучий! Ещё раз рядом с Алëной тебя увижу, ты землю жрать будешь, усёк?! — последние её слова были обращены ко мне. Я прищурился, окинул взглядом сначала её, затем кивнул на сидящего неподалёку мужика, в костюме-двойке, с блестящей на солнце лысиной. Он расположился на скамейке под деревом напротив детской площадки и влажными от похоти глазами наблюдал за разношёрстной мелюзгой, которая с радостными визгами носилась туда-сюда. Сам он прикрывался портфельчиком, который не очень-то хорошо скрывал возвратно-поступательные движения его руки.

— Иди вон с тем дядей тогда Алену познакомь, он-то явно хороший, выглядит прилично.

Мамаша бросила взгляд на престарелого дрочера и издала вопль, полный возмущения. Я несколько секунд наблюдал, как она, подхватив дочку на руки, шустро перебирает слоновьими ляжками в сторону педофила и яростно кричит на него. Алёна сделала мне рукой «пока-пока» из-за плеча матери, на что я ответил ей тем же. И тут же вздрогнул, когда над моей головой прогремел голос:

— Ста-а-а-ас, здоровчики! Ты с пивком? Мы тоже!

Я и не заметил, как Андрей подкрался ко мне сбоку и практически заорал рядом с моим ухом, отчего я едва не переебал ему от неожиданности. Он стоял как всегда одетый в чёрное, с рюкзаком за спиной, засунув руки в карманы, и лыбился во всё тридцать два. Явно уже был под чём-то, его выдавали бегающие глаза и подергивающаяся мимика. И как обычно, позади стояла Марина, такая же светлая и красивая как всегда. И как всегда она смотрела в пол, от чего я даже не сомневался в причинах того, зачем Андрей снова притащил её ко мне.

— Ещё раз без звонка припрётесь я вас нахуй пошлю, — серьёзно предупредил я, прикладывая магнитик к домофону. Тот издал радостный писк, и я пропустил их в подъезд.