С недавних пор в заведении мадам Адель (кокетливое движение плеча, увядшая шея, «Ах, адмирал, называйте меня мадемуазель, пожалуйста!») он выбирал только высоких худощавых блондинок. Тугие кольца искрящихся локонов, узкие плечи, сияющая золотистым светом кожа… помнится, девочки даже сочинили душещипательную сплетню о жестокой возлюбленной, бросившей Фрица-Йозефа буквально в день свадьбы. Дескать, даже в моменты страсти столь несдержанный ранее адмирал теперь молчит, как розенриттер на допросе. А куда делись его изобретательность и раскрепощенность? Все былое богатство позиций, пикантные игры перед зеркалами, стремление испробовать что-то новенькое, «посмотреть на жизнь под другим углом» уступили место даже не скучной обыденности миссионерской позы, но лицемерию коленно-локтевой. Ибо, по словам той же мамы Адель, тогда еще молодой, подающей надежды девчонки: «Даже шлюхе порой хочется знать, что трахают ее, а не ту, которая осталась дома».

На деле же все было гораздо прозаичнее. И… страшнее?

Вколачивая очередное невпопад стонущее тело (и почему эти дурочки считают, что возмущенный мяв кошки, которой оторвали хвост – это эротично?!) в тугой матрас, комкая скользкий шелк простыней, он до последней черточки представлял себе жезл – тот самый, гросс-адмиральский – тяжелый, однако не кажущийся громоздким, ощутимо прогибающий благородный бархат подушки. Идеальные пропорции – резкие черты и мягкие линии приглашают, влекут, манят прикоснуться к ним рукой, стиснуть хозяйским жестом, мягко, но настойчиво-властно приласкать совершенство регалии.

Но – только жезл. Не лицо того, кто – лишь в мечтах, в сиянии несбыточного – собственноручно вручает ему этот символ воинской доблести. Не льдистую глубину глаз, которой так хочется подчиниться. Не узкие ладони, с легкостью удерживающие скипетр и его, Фрица-Йозефа, мятущуюся душу.

И каждый раз, обмякая и заваливаясь вперед, пытаясь отодвинуться от мокрого от пота, враз опротивевшего тела очередной красотки, он очень хотел в это верить.

Уж лучше жезл!