После возвращения Эрена у Микасы всё тело – один большой синяк: из чувств остаётся только облегчение, опустошённость и боль. Безумие – так сильно любить и ощущать прямо на пороге смерти только тычок в лицо: хотя между взаимностью и жизнью Микаса всё же выбрала бы второе, обладай она каким-либо выбором вообще. Она не хочет умирать под ногами гигантов с осознанием, что Эрену больно.

Ночь они пережидают на стене, чтобы с утра отправиться в городской госпиталь, но ночью Микаса не спит. Она ощущает, как в голову ей бьют волны пульсирующей боли и медленно отползает к краю стены, чтобы ощутить прилив свежего воздуха.

Как только она вдыхает полной грудью, откуда-то из желудка волной поднимается необычайное чувство лёгкости и Микасу выворачивает – желчью, жалкими комками сухпайка и невыплаканными слезами вперемешку с густыми слюнями. Она судорожно вдыхает, закашливается и тяжело сплёвывает, ощущая, как сокращается ее уже пустой желудок.

– Хорошенький день, да?

Справа под сапогами хрустят случайные камни и песок, а через секунду к слабеющей Микасе, так унизительно стоящей на четвереньках, подсаживается Леви. Вместо ответа она вяло одаривает его неприязненным взглядом и с огромным трудом возвращается в сидячее положение.

– Мы вернули Эрена. Это хорошо.

Леви хмыкает и протягивает ей платок, на который Микаса пялится добрых тридцать секунд, пока не догадывается наконец взять его в руки и обтереть губы.

– Не кривись. Я тоже блевал, когда впервые увидел, как титан сожрал моего коммандора, и тоже несколько часов спустя.

Он умолкает, и Микаса комкает в руках платок, не зная, что с ним ещё сделать, пока не слышит короткое:

– На.

Он опять ей что-то протягивает и Микаса берёт, не глядя, о чем тут же жалеет – она расплёскивает себе на грудь холодную воду из кружки, с трудом находя ее край губами и через силу оттуда отпивая.

Леви благодарить неловко, но, с неохотой признаёт Микаса, если бы не он, обезвоживание этой ночью было бы ей гарантировано. Так что она, опуская кружку на сложенные колени, тихо произносит:

– Спасибо.

Леви поднимается, и Микаса видит ремни креплений на его бёдрах в удивительно чистых брюках, а затем ощущает невозможное: зачем-то опускает ладонь на макушку Микасы и взъерошивает ей волосы. От непривычки и удивления Микаса жмурится, ощущая тепло от сухой руки. Дышать легче совсем не становится.

– Не благодари, лучше не сдохни до утра, – он убирает ладонь так же резко, как и кладёт, и Микаса с облегчением выдыхает, – сегодня ты достаточно постаралась, можешь и другим оставить немного. Иди спать.

Глядя ему вслед, Микаса делает вывод, о том, что он чрезмерно чёрств даже для командующего и делает себе мысленную пометку вернуть платок обратно. До своего спального мешка она не доползает, а даже доходит с некоторым подобием достоинства, и остаток ночи проводит в абсолютно чернильном забытье без снов: время перестаёт течь с черепашьей скоростью, и к утру Микасу уже совсем не тошнит.