— На это время ничего не записывай, — кратко распоряжается перспективный политик Шиндо Айноске, сцепляя руки за спиной и с прищуром обращаясь к окну.

Тихий секретарь Тадаши делает, как сказано.

— Готовься. Полагаю, ты понимаешь, что твой хозяин имеет в виду, — восемь часов спустя с легкой улыбкой напоминает молодой наследник семьи Шиндо, одаряя его многообещающим взглядом через зеркало заднего вида.

Верный слуга Тадаши всё прекрасно понимает — и ждет.

— Принимай меня, — горячо протягивает Айноске-сама, толкая его на гигантскую кровать в номере отеля, и седлает его бедра, и для Тадаши, придавленного между матрацем, пробивными желаниями великого матадора любви и заполняющим пространство светом, таким плотным, что его можно разрезать ножом, эти слова слышатся совсем как «теперь попытайся любить меня вечно — если сможешь».

Айноске-сама больше не умеет обнимать и целовать — он умеет сжимать до синяков и упиваться телом, оставляя укусы и засосы везде, до куда дотянется. Всякий раз — как в последний.

Он был хрупким и осторожным, когда Тадаши учил его кататься на скейтборде за семейным особняком, мягким и восторженным, когда Тадаши в него влюбился, и самоотверженно ласковым, когда впервые сам заключил Тадаши в свои объятия. Возможно, в то время они наивно мечтали об одном и том же.

Мечты разрушились вместе с тем, как в мусоросжигателе на заднем дворе догорел его первый скейтборд, и ушли в прошлое, как утонули в дождевой воде два перекрещенных сердечка, нарисованные маркером на бетонном дне бассейна. С тех пор у Тадаши больше не было ничего, в особенности собственного мнения, а Айноске-сама вырос, ожесточился и стал человеком, любить которого для большинства — непосильная задача.

Для большинства, но не для Тадаши.

— Приму, когда пожелаете, — шепчет он, обвивая своего господина руками, и хочет обернуться вокруг него всем телом, устроиться у него на плечах, как домашняя змейка, пока не сбросят. — Только скажите.

— Знаю, — отвечает Айноске-сама, с предвкушением размыкает цепь его рук, целуя каждую в ладонь, и сводит запястья у Тадаши над головой. — Ты всегда будешь моим. Я больше не сомневаюсь.

Все эти годы Тадаши не мог позволить себе мечтать. Айноске-сама — тоже. Отсюда появляется простейший, самый логичный вывод, ради которого и стоило бороться: кто, как не он, сумеет сопровождать Айноске-сама до тех самых пор, пока мечты не станут для него естественной частью жизни?

И Тадаши в который раз думает, что если он и вправду родился для испытаний этой любовью, то он совсем не против такой судьбы.