— Нам ещё долго идти?

   Оба юноши блуждают в лесу уже очень долго. Они делают перерывы на небольшие перекусы, но их силы скоро должны иссякнуть.

   — Мы тут торчим очень долго. Кажется, несколько часов.

   — Я не могу вспомнить точное место, где я её нашёл.

   Корекиё аккуратно несёт мешок с останками сестры, постоянно задирая голову. Его взгляд скользит от ветки к ветке, словно наверху находится какой-то ориентир. Будто есть какая-то метка, которая может подсказать верный путь.

   — А что ты ищешь вообще? — Рантаро крепко держит лопату и идёт позади, но иногда поднимает голову, чтобы найти что-то, что ищет его попутчик.

   — Следы верёвки. Кто знает, может, то дерево уже срубили, может, оно сгнило, а может, та ветка отломилась уже очень-очень давно. В любом случае, эта ветка будет уже достаточно высоко.

   — Потому что за это время деревья выросли?

   — Да, именно.

   Они продолжают осматриваться, но вряд ли здесь можно что-то найти. Ветки действительно оказываются слишком высоко. Стоит обнаружить хотя бы одну более-менее подходящую, как Корекиё быстрыми прыжками поднимается по другим ветвям и проверяет.

   Не та верёвка.

   Не та.

   Снова не та.

   — Может, будет проще отыскать что-нибудь ещё, что могло бы указывать на нужное место? — спрашивает Рантаро, достав телефон, чтобы посмотреть время. — Если мы не найдём нужное место до заката, придётся ночевать здесь, а я не то чтобы готов!

   — Я знаю, — отвечает ему Корекиё, спрыгивая с очередного дерева. — Я-то смогу продолжить поиски, но тебе и спать особо негде. Вряд ли ты приспособлен к ночёвке в суровых условиях.

   — Я и в школе, и даже сейчас иногда бываю в походах! — возмущается Амами. — Только вот у меня при себе есть как минимум спальный мешок, а максимум — палатка, котелок и провизия.

   Шингуджи закатывает глаза и не продолжает спор:

   — Да, верю, верю, только давай не будем сейчас ругаться.

   Внезапно цзянши спотыкается.

   — Аргх! — он летит вниз и вот-вот распластается по хвойной подстилке.

   Но парень тут же его ловит и не даёт упасть.

   — Держу!

   — Спасибо, Амами-сан.

   Под их ногами мягкая голубоватая хвоя продавливается, словно свежее одеяло. Сквозь подстилку пробиваются трава и тенелюбивые цветы. Рантаро невольно заглядывается на кусты можжевельника, издающие приятный хвойный аромат. На ветках гроздями созревают уже первые ягоды.

   Но под кустом Амами замечает что-то блестящее.

   — Хм? Что это?

   — Амами-сан, ты же сам говорил: нам надо поскорее искать место.

   — Погоди, я что-то нашёл.

   Рантаро отпринимает колючие ветви кустарника, то и дело шипя и вздрагивая от иголок. Он продолжает расчищать себе проход к находке, пока не добирается до корней.

   Крепкие корни оплетают сломанный фонарь, да так надёжно, что кажется, его не высвободить так просто. Тонкие нити обвивают железный каркас. Фонарь в некоторых местах покрыт ржавчиной, на его дне растёт немного мха, а в уголках ещё остаются кусочки стекла.

   — Тут какой-то старый фонарь. Весь погнутый и разбитый.

   В обычной ситуации, будь это не Рантаро, Корекиё бы сказал оставить эту вещь и продолжить поиски, но он всё же садится на корточки и присматривается к фонарю.

   — Погоди, — Шингуджи разрывает корни можжевельника так, чтобы не слишком сильно повредить сам кустарник, и достаёт остатки светильника.

   — Шингуджи-сан?

   — Это же… Это наш фонарь.

   Его тонкие пальцы расчищают дно светильника внутри и снаружи. Там выгравированы иероглифы — Рантаро изучает их внимательнее, и там действительно написана фамилия Корекиё.

   — Да, точно он.

   Цзянши встаёт с колен и осматривает поляну, где они остановились. Тут всё устлано мягкой душистой хвоей. И сосны, и можжевельник источают приятный аромат, почти усыпляющий. Редкие травы, пробившиеся сквозь подстилку, уже не цветут.

   — Мне кажется, сестре бы тут понравилось, — слабо улыбается Корекиё, вдыхая запах хвои и трав под ногами. — Если бы у нас не было более серьёзных дел в тот момент, конечно.

   Он отходит от куста можжевельника пару шагов, внимательно осматривает подстилку и то и дело поворачивает голову, будто он что-то отмеряет.

   — Дай лопату.

   Рантаро послушно отдаёт инструмент, и Корекиё, вонзая железное полотно в землю и вынимая, отчерчивает небольшими стежками сначала крест в середине, а потом и периметр будущей ямы. Он осматривает выделенный кусок земли ещё раз, и затем возвращает лопату парню.

   — Готово, — цзянши возвращается к мешку с останками сестры. — Можешь копать.

   — Ко… Копать? — Амами прижимает лопату к своей груди.

   — Не переживай, — пытается его успокоить Шингуджи, — если бы я захотел, я бы сначала убил тебя, а потом уже копал бы тебе могилу. Я убийца, не спорю, но я не садист.

   Парень то и дело оборачивается на вампира, ожидая в любой момент предательства с его стороны. Рантаро вскапывает расчерченный участок земли, постепенно погружается всё глубже, но не забывает о перерывах. Он облокачивается на лопату, подкладывая под зардевшее и вспотевшее лицо уставшие руки.

   — Тебя подменить? — в выкопанную яму спрыгивает Корекиё и мягко хлопает юноше по спине. — Ты насквозь вспотел. Было бы неплохо прокопать ещё где-то на полметра, но у тебя уже руки дрожат.

   Амами безмолвно кивает и поднимается наверх, садясь и свешивая ноги в яму. Цзянши замахивается, вонзает лопату во влажную землю и продолжает копать. Он делает перерывы куда реже, но всё же чувствует, что он начинает уставать.

   Иногда он поднимает голову на сидящего недалеко юношу, который старается отдышаться. Получается не очень: Рантаро опускает голову на грудь, удерживая себя в вертикальном положении только с упором руками на колени.

   — Ты там как, Амами?

   — Нормально, нормально… — отмахивается он.

   Через полчаса Корекиё заканчивает копать могилу. Сквозь высокие, как бетонные столбы электросетей, сосны брезжит оранжевое, словно свежий апельсин, солнце. Оно вспыхивает ярким шаром на горизонте, когда крышка небосвода приподнимает плотную пелену синих облаков. Близится вечер, ничем не примечательный.

   Выбравшись из ямы, цзянши тут же высоко подпрыгивает и поднимается рывками по веткам до макушки одной из сосен. Он осматривается вокруг, держась на верхнюю крепкую ветку, которой заканчивается крона. Как только взглядом вампир находит деревню, откуда они позаимствовали лопату, он спускается обратно и, подобрав инструмент, указывает им в сторону поселения.

   — Деревня в той стороне, — уведомляет Рантаро Корекиё. — Как только мы похороним мою сестру, ты отнесёшь лопату туда.

   — А ты? — Амами поднимает голову, глядя на него.

   — Я?

   — Да, ты.

   — Мне нужно провести обряд упокоения души, и тогда я смогу идти.

   Цзянши берёт останки своей сестры и кладёт их в могилу, собирая её скелет заново. Он старается сложить каждую кость на своё место, иногда прерываясь для того, чтобы вспомнить её положение.

   На это ушло гораздо больше времени, чем рассчитывал Корекиё. Солнце уходит всё глубже за горизонт, и небо постепенно сливается с землёй: синие облака и голубоватые хвойные кроны, устланная иголками почва и тёмные промежутки между стволами сгущаются в усталых глазах обоих путешественников.

   Шингуджи вылезает из могилы, и, по его же просьбе, Амами засыпает яму землёй, и цзянши подменяет парня ещё чаще — тот из-за приближающейся ночи чувствует сонливость.

   — Кажется, это всё, — оповещает вампир своего друга, вытирая лоб. — Теперь отнеси лопату в деревню. Тут не так далеко, я проверял.

   — Разве я не могу присутствовать на ритуале?

   — Не думаю.

   Рантаро усталыми глазами изучает новоиспечённое захоронение: Корекиё ставит фонарь у изголовья, совсем недалеко от куста можжевельника. Тот очень сосредоточенно рассматривает место для будущего ритуала.

   С наступлением ночного мрака бумажный амулет на шляпе Шингуджи начинает загораться.

   — Мне нужно это сделать одному. Я потрачу все накопленные силы на то, чтобы справиться с ней, и я боюсь…

   — Чего? Чего тебе бояться?

   — Я боюсь ранить тебя. И уж тем более — убить.

   — Я могу постоять на безопасном расстоянии, — приближается к вампиру парень, пытается взять его за рукав. — Мне… Мне просто интересно, как оно выглядит.

   — Я говорю, — Корекиё вырывает руку из крепкой хватки Рантаро, — мне не нужны свидетели. И не нужны лишние жертвы. Ты сделал всё, что мне нужно было от тебя.

   — Это как-то должно меня переубедить? Ты думаешь, что я не знал, что ты меня использовал? Я знал, но я хотел помочь тебе! — Амами не отстаёт от него. — Послушай, я…

   Шингуджи набирает воздух в грудь, стараясь успокоиться и не начать кричать.

   — Амами-сан.

   — Что?!

   — Пожалуйста, скоро совсем стемнеет, просто отнеси лопату и уезжай домой.

   Руки Рантаро дрожат, с трудом удерживая инструмент. Он прижимает его к груди, но не отводит взгляд, пытается заглянуть во внезапно охладевшие глаза собеседника.

   — Тогда ответь мне на один вопрос, Шингуджи-сан.

   Корекиё поворачивается к нему. Амулет сияет золотистым светом ещё ярче — почти так же ярко, как полная луна в ночном небе, которая только сейчас выглядывает из-за туч.

   — Ты ведь не только из безопасности меня прогоняешь, не так ли?

   Цзянши прикрывает рот ладонью.

   — Есть ещё причины?

   — Амами-сан…

   Он падает на колени перед могилой сестры.

   — Амами-сан, тебя ведь ждут дома. Там твоя семья. Твоя мама, твои сёстры…

   — Но…

   — А моя семья здесь, — Корекиё указывает на свежую могилу. — Твоя семья ждёт тебя. И моя ждёт меня тоже.

   — Тогда почему ты не ушёл раньше? — интересуется Рантаро. — У тебя было столько времени, чтобы отыскать её тело. Почему ты не спросил местных, где они похоронили её?

   — Чтобы они не убили и меня? — вампир выгибается спиной кверху. — Я был тогда слаб, я не смог бы защитить себя. Потом я перестал искать и решил привыкнуть к новой жизни, а затем и забыл про это…

   — Но ты уже давно силён, разве нет? — Амами продолжает допрос. — Почему ты не поехал тогда сам? Зачем тебе нужна была моя помощь?!

   — Замолчи, — Шингуджи хватается за плечи, крепко обнимая себя, — замолчи, замолчи, замолчи!

   — Зачем ты поехал упокаивать сестру сейчас? Почему именно тогда, когда я появился в твоей жизни? Почему?

   Цзянши не торопится с ответом.

   У него есть много мыслей, которые он бы мог преподнести как ответ. Но удовлетворил бы такой ответ самого Рантаро?

   — Потому что… По-потому что…

   Однако Амами медленно подходит к Шингуджи и протягивает к нему руку. Тот явно чувствует человеческое тепло: он весь съёживается и чуть ли не шипит, — но не сопротивляется.

   — Прости, Шингуджи-сан, — голос Рантаро начинает дрожать. — Прости, я невовремя заговорил об этом всём…

   — Почему ты не уходишь?.. — тихо шепчет Корекиё.

   — Я… — Амами садится к нему ближе. — На самом деле, мне нужно в кое-чём сознаться.

   — В чём же? — бумажный амулет горит золотом сильнее, подсвечивая бледное лицо Шингуджи; в уголках его глаз что-то блестит. — Говори, пока я не начал ритуал.

   Но вместо слов Рантаро хватает Корекиё и прижимает его голову к своему плечу. Тяжёлая дрожащая рука проникает в длинные смоляные пряди. По шёлковым волосам внезапно текут крупные солёные капли. Амами плачет:

   — Я-Я бы отдал в-всё, чтоб ты о-о-остался…

   — Амами-сан…

   — Я г-готов отдавать тебе всю свою к-кровь… Я не буду против и того, что ты будешь пить чужую кровь…

   — Амами-кун…

   — Я хочу есть с тобой рамен, я хочу учиться с тобой, хочу вырастить с тобой свой сад, я хочу играть с тобой и с сёстрами, хочу собирать урожай всей семьёй и готовить глинтвейн с тобой, хочу отмечать каждый праздник, каждый фестиваль, каждый чёртов вечер с тобой!..

   — Т-Таро…

   — Я, чёрт возьми, готов отдать всё, чтобы ты остался со мной, идиота ты кусок!

   Рантаро кричит, рыдает, прячет глаза в плече Корекиё. Его голос дрожит от комка в горле. Сердце бешено бьётся и не сбавляет ритм.

   Холодные руки вампира тянутся к живому телу. Он хочет положить кисти ему не спину и крепко-крепко обнять, стиснуть в объятьях. Он хочет высказать так много мыслей, ещё больше, чем до этого, — но с языка ничего не сходит. Он хочет кричать — но он как будто лишился способности не то, что кричать — даже говорить он не может.

   А в глазах, ярких золотых глазах, словно древний янтарь, горят и жгутся слёзы.

   — Почему… Почему ты так всё усложняешь?..

   Амами ничего не говорит — только дрожит и плачет.

   — Ты… Ты так хотел узнать, почему я решился на это лишь сейчас?

   Рантаро не говорит ни слова, но слушает его.

   — Поначалу я… Я правда видел в тебе лишь очередную жертву. Потом я пустил к себе из жалости — и что-то пошло не так. Я встречал тебя снова, и снова, и снова. Я боролся с желанием убить тебя, но потом… Потом я понял, что ты слишком застрял в моей жизни.

   — Застрял в твоей жизни?..

   — Ты врос туда корнями и не покидал мои мысли. И я подумал, что мне станет легче, если я упокою свою душу. И я смог бы это сделать, упокоив душу моей сестры. Я захотел отправиться с тобой в небольшое путешествие в надежде узнать тебя с более неприятных сторон, чтобы эти чувства ушли, но я только сильнее привязывался…

   — Шингуджи-сан…

   — Я бы с радостью просто покончил с собой, но меня ничего не берёт!

   — Совсем ничего?..

   — Я глотал таблетки, вешался, резался, падал с большой высоты, выходил на проезжую часть, чтобы меня переехало, — я перепробовал всё! И я понял, что только этот ритуал мне поможет…

   — К-Корекиё…

   — Прости, Рантаро, — он кладёт руку ему на спину, и по скулам к подбородку стекают слёзы. — Я просто не хотел, чтобы ты всё это видел и знал… Я не только хотел не навредить тебе своими силами как цзянши — я не хотел ранить тебя как тот, что когда-то был человеком. Таким же живым человеком, как ты, понимаешь?

   Рантаро может лишь кивнуть, глотая свои слёзы.

   — Позволь мне упокоить её. Я и так причинил тебе много боли, не хочу причинять ещё больше.

   Амами напоследок обнимает его ещё раз, вдыхая запах одеколона, который перестал быть таким противным.

   — Обещай, что я встречу тебя живым.

   — Я…

   — Я правда хочу видеть тебя живым, Корекиё. Я хочу провести с тобой остаток своей жизни…

   — Хорошо. Хорошо, Рантаро, я вернусь, если у меня получится.

   Парень берёт лопату и провожает цзянши взглядом. Он уходит в деревню, постоянно оборачивается на поляну с можжевельником. Как только Амами прокручивает все слова Шингуджи в голове, он снова и снова срывается, вытирая глаза рукавом от рубахи. Деревня всё ближе — а Корекиё всё дальше.

   Цзянши делает поклон к земле, уткнувшись лбом в почву. Он молится, едва размыкая липкие от слёз губы. Под руками появляется мягкий золотистый свет. Он становится всё ярче и ярче — как и бумажный амулет на широкополой шляпе.

   — Сестрица, Миядера, прошу, прими меня к себе… Ты просила, чтоб ты лежала здесь, где мы воссоединились после смерти впервые — а теперь мы уснём с тобой здесь. Я твой верный младший брат, и я хочу, чтобы ты приняла меня к себе, в свои объятья.

   Из земли, сквозь хвою прорастают кусты можжевельника. Их ветви быстро прячут молящегося в земном поклоне Шингуджи, прижимают его немеющее тело к холодной земле. Через них постепенно золотой свет перестаёт проходить.

   Миядера, лежащая в земле, что-то шепчет своему младшему брату на ухо. Голос её никто, кроме Корекиё, не слышит.

   Он закрывает глаза и засыпает под кустами можжевельника. Но что-то шепчет ему — сестра, кажется, не торопится принять его так просто.