краткий гайд семьи Гэвинов по незабываемому знакомству с родителями

Аполло кажется, что он тонет в ледяном озере, и его лёгкие разрываются от нехватки воздуха— или, может, что он лежит в лихорадочном жаре, и кровь в его венах кипит и булькает. Сложно подобрать слова, чтобы описать это ощущение, но оно определённо не из приятных.

 Его тело его не слушается: кто-то как будто перерезал связь между конечностями и мозгом, и он может сколько угодно желать пошевелить пальцем, но ни одной мышцы не сокращается в его руке; напротив же, его мозг как отдачей словно закручивается вокруг своей оси — бесконечно долго и тошнотно, и перед взглядом всё смазывается в нечто неразличимое, с мазками цветов, принимающих причудливые формы — кажущиеся почти узнаваемыми, но лишь почти. Их очертания будто смеются над ним издевательски, дразня кажущейся понятливостью, а затем с хохотом выскальзывая с края сознания, оставив после себя ощущение липкой мерзкости. Хуже быть может тогда, когда попытаешься на них сфокусироваться: мозг вспыхивает резкой и острой болью, словно его проткнули насквозь иглой, и у этого тоже есть отдача — что-то тогда обращает свой взгляд на него, и ничто не чувствуется так, как это. На считанные секунды — ровно столько внимания ему уделяют, но кажется, что каждая длится столетье — всё его существо, до каждой мысли и каждого атома, оказывается предметом интереса для бытия, которому он — как муравей под лупой. Незначительная мелочь, такой же, как миллиарды других, и примитивно-понятный, изученный до каждой малейшей мелочи — и всё-таки достаточно забавный, чтобы взглянуть на него ненадолго перед тем, как раздавить пальцем — или сжечь лучём солнца, пойманным призмой.

Да, дело вот в чём: самая большая проблема Аполло не в том, что он не может пошевелить и пальцем — а в том, что в его теле присутствует то, что шевелит пальцами за него.

***

Мысль, что это плохая идея, приходит ему ещё тогда — в то утро, когда Клавьер нагибается над его плечом и шепчет ему на ухо бархатно и вкрадчиво:

— Хей, Herzblatt.

— М-да? — отзывается Аполло рассеянно, всматриваясь в лежащие перед ним стопками документы — заполненные аккуратным почерком и рассортированные по датам и содержанию, но тем не менее. По-хорошему, все они должны были быть переведены в цифровой формат годы назад — но мистер Райт, имеющий трудности с современными технологиями даже не уровне включить-и-выключить, сослался на загадочные обстоятельства, не позволявшие ему выполнить эту работу, и, уже выходя из дверей Агенства, свалил её на Аполло.

Клавьер, прицокнув языком, садится на край стола. Его обтянутая джинсами задница со звяканьем цепочки на ремне приземляется прямо на край тонкой стопки бумаг; его, однако, это явно не беспокоит.

— У меня есть одна идея, — сообщает Клавьер. Он смотрит на Аполло выжидательно, и в уголках его рта не слишком старательно прячется улыбка — на всем его лице написано предвкушение.

Аполло вскидывает на него брови. Он предпринимает попытку вытащить документы из-под Клавьера, но не достигает успеха — только насмешливого, откровенно подначивающего взгляда. Аполло сдаётся и спрашивает со вздохом:

— Какого рода?

— Ну, — Клавьер щёлкает пальцами, — мы с тобой встречаемся уже четыре месяца и пять дней.

Аполло поднимает глаза к потолку, морща лоб в сверке со своим внутренним календарём.

— Да, наша... четырёхмесяцовщина, — Клавьер сентиментально относится к датам, а ещё лёгок на подъем и любит свидания; ещё были, например, недельновщина, месяцовщина, полуторамесяцевщина, стодневщина и так далее, — была пять дней назад, — Аполло вскидывает брови, изо всех сил стараясь, чтобы растягивающая уголки его губ улыбка выглядела скептической. — Сегодня какая-то ещё какая-то круглая дата, которую ты выдумал сегодня утром?

— Nein, — Клавьер выглядит слишком уж довольным. — Пока что.

Аполло вздыхает.

— Мне нужно разобрать все эти документы — желательно до того, как у мистера Райта появится очередной повод забросить их на пару лет.

— Я думаю, тебе пора встретить моих родителей, — говорит в ответ Клавьер, разве что не сияя.

Аполло таращится на него, обрабатывая это утверждение.

— Твоих родителей?

— Ja. Я уже позвонил им. Они будут рады видеть нас за ужином, — Клавьер небрежно отбрасывает со лба пряди. — Кристоф тоже там будет.

— Э, — говорит Аполло. И повторяет: — Э.

Он, конечно, знает Кристофа. Он должен был быть его ментором как адвоката, но что-то изменилось в последнюю минуту — смена планов, слишком плотное расписание, — и ментором Аполло стал другой человек, Феникс Райт, потерявший свой значок адвокат, в чьё агентство, непонятно зачем нуждающееся в юристе, Аполло вбросило, как в бурные воды. С Кристофом внятного знакомства у них так и не вышло, но порой они пересекались — взгляд Аполло цепляет его всегда: костюм с иголочки, запах лака для волос и вечно приклеенная к лицу вежливая улыбка, юрист должен всегда держать свои эмоции в узде, мистер Джастис. Закон есть разум, свободный от страсти.

В Кристофе есть что-то... странное. Он не может найти точную причину этого странного — нет никакой конкретной детали, на которую он может указать, заявив о противоречии; просто каждый раз, как они обмениваются пусть и парой слов, Аполло кажется, будто в его кишках запутался рыболовный крючок, и кто-то слабо — пробно — дёргает за него вверх.

Аполло никогда не говорил об этом с Клавьером, однако: это грубо, в первую очередь, а кроме, Клавьер сам говорит о своём брате скупо, но всегда положительно, так что дело, наверное, только в Аполло.

Если подумать, о родителях Клавьера он знает ещё меньше: их Клавьер упоминает чаще и, может быть, с большей теплотой, но это всегда что-то несущественное, слишком общее, чтобы сделать выводы. По сути, вся информация о них, что есть у Аполло, сводится к трём пунктам: 1) Клавьер любит их, 2) они каким-то образом вырастили одновременно воплощение бога рок-н-ролла и человека, выглядящего так, словно он вышел из утробы в синем костюме и 3) они феноменально, чудовищно, неприлично богаты.

— Э-э-э, — наконец говорит снова Аполло. — Внезапное предложение. Почему сейчас?

— М-м-м, — Клавьер барабанит пальцами по столу, отстукивая подозрительно знакомый ритм идеально ровно отполированными ногтями, покрытыми баклажановым лаком; в уголках его губ прячется почти виноватая улыбка. — Я проснулся этим утром и, — Аполло одаривает его взглядом, и он не слишком старается сдержать хохот, — ja, я решил, что встречаться с любовью всей моей жизни уже четыре месяца и до сих пор и не представить её моей семье — это ужасно не по-джентельменски.

— Ты рок-звезда, — напоминает ему Аполло, старательно игнорируя то, что по его шее бежит жар.

Клавьер приподнимает брови:

— Не вижу противоречия, герр Лоб.

Аполло раздраженно фыркает, смешно — слова Клавьера — морща нос.

— Рок-н-роллу положено быть о бунтарстве, разве нет? Не о формальных знакомствах с родителями... ну знаешь, с костюмами и длинным столом.

Губы Клавьера трогает лёгкая улыбка:

— И что может быть более бунтарским, чем бунт против представлений о том, каким может быть рок-н-ролл? 

Аполло хочет возразить, но, взглянув на Клавьера, со вздохом сдаётся. Даже стараться не стоит.

Клавьер тем временем оценивающе скользит взглядом по Аполло:

— И тебе не обязательно носить костюм. Ты можешь надеть свою...м-м, о! Толстовку с кошачьими ушками. Попросту очаровательная вещь, позволь сказать — моя мама будет просто без ума.

— Чт!.. —Аполло — и шею, и уши, и щёки — заливает обжигающим жаром. Он взмахивает руками от неожиданности, и документ, лежащий перед ним на столе, взмётывается в воздух и планирует на пол. — Я не покажусь твоим родителям в... этой... этой толстовке! У меня есть отличные костюмы! 

Он поднимает с пола лист и трясет — ему приходится привстать со стула, и он это ненавидит, — им в смеющееся лицо Клавьера:

— И вообще-то, мне надо закончить с документами! 

Клавьер мельком смотрит на ткнутый ему почти в нос документ, затем изящно — что попросту глупо, он буквально вытаскивает их из-под своей задницы, как ему это удаётся?!... — вытаскивает стопку документов, на которой сидит, и, также мимолетно их просмотрев, щёлкает по ним пальцем:

— Они за 2020 год, — он щёлкает языком. — Ну и годик был, а? 

Клавьер возвращает внимание к Аполло. Его брови складываются домиком, а взгляд становится совершенно щенячьим— и о, Аполло знакомо это выражение лица так, так хорошо.

— Herzblatt, ты правда собираешься пропустить знакомство с моими родителями ради... — его взгляд опускается к документам, и он удивленно хмыкает, — отчёта о расходе гелиевых шариков за 2020? Впечатляющее количество, замечу.

— Дай сюда, — Аполло выдёргивает стопку из его рук. Он трёт лицо, старательно притворяясь, что не избегает так взгляда Клавьера, а затем вновь утыкается в бумаги и, всё также не глядя в его сторону, отмахивается от него рукой: — Я приду, приду.

Со стороны Клавьера слышен лёгкий звонкий смех. Рука ложится на плечо Аполло, ему слышится цитрусовый запах парфюма, в поле зрение попадают светлые пряди — а макушки касаются мягкие губы.

Аполло думает: его щёки однажды покроются хрустящей корочкой из-за него.

Клавьер смеётся ему в волосы и шепчет:

— Я заберу тебя в пять. Не забудь застегнуть куртку и крепко держаться за меня, а не то тебя сдует от моей скорости, — он хлопает Аполло по плечу и высовывает голову совсем рядом, — и от силы моей любви.

Аполло медленно заслоняет лицо документами.

— Ты никогда в жизни не нарушал скоростной режим, — бубнит он из-за них тихо и неразборчиво.

Клавьер в ответ только смеётся снова и ерошит волосы на его голове — а затем, развернувшись, идёт к выходу. Его цепочка мелодично позвякивает при каждом шаге.

На последнем шаге он поворачивается, крутанувшись вокруг своей оси:

— Кстати, если они её сохранили, то я покажу тебе свою самую первую гитару, Herzblatt, — он подмигивает. — Считай это экстра-бонусом. Auf Wiedersehen!

Аполло долго смотрит на дверь, из которой он вышел.

Семья Клавьера.

Что-то в нём — древне-инстинктивное, сохранившееся в человеке ещё с первобытных времен, отзывающееся не на знание, но на чутьё — от этих слов подбирается.

***

У Аполло не так чтобы много опыта посещений домов богатых людей, чтобы вывезти из этого какую-то закономерность. Всего один опыт, строго говоря — квартира Клавьера: большая студия на шестидесят девятом этаже современного небоскрёба в стиле хай-тек — скругленные углы, линии и много стекла. Внутри студии — ровно так, как и ожидается каждому, кто хоть раз бывал у Клавьера в гримёрке или офисе, разве что ещё дороже, с широким балконом, большим количеством розового, постеров и кожаных курток. Аполло иногда хочется расследовать, есть ли там хоть одна вещь, чей дизайн не связан с чем-то музыкальным: у этого выпендрёжника даже на кухонных тумбах — розовый мрамор! — вырезан узор в виде гитар, а кнопка слива унитаза при нажатии проигрывает часть нового сингла Гэвиннеров. Потому дом родителей Клавьера воображается Аполло чем-то похожим, разве что с меньшим количеством гитар, но также полным чудовищным количеством вещей монструозного вида, буквально кричащих, что стоили они немереную сумму денег.

На первый взгляд, однако, их дом выглядит довольно скромным — в сравнении с фантазиями Аполло, то есть: участок приличного размера, в отдалении от остального пригорода и среди вековых сосен явно дорогой, где-то в стороне в вечернем сумраке угадываются очертания бассейна, газон и кусты подстрижены ровно, но в саду не видно каких-нибудь нелепых статуй, а сам дом не такой уж большой и выглядит даже уютно.

— Они будут от тебя в восторге, Herzblatt, — повторяет Клавьер уже, кажется, четвёртый раз за вечер. Он включает камеру на своем телефоне — за чехлом в блестках лежит их с Аполло фото, — и, всматриваясь в своё лицо на экране, приглаживает свои волосы, распространяющие запах лака на всю округу.

— И с чего бы мне им не понравится? — приподнимает Аполло брови, но всё-таки не удерживается от того, чтобы снова окинуть себя взглядом и поправить галстук. Он затем снова возвращает внимание к Клавьеру, занятому изучению своих бровей, и легонько пихает его локтем в бок:

— Эй, ты волнуешься об этом больше, чем я.

 – А? – Клавьер моргает, держа между тонких пальцев прядь. Он затем, спохватившись, откидывает волосы со лба небрежным жестом, разрушая уложенные волосинка к волосинке локоны, и выключает телефон, засунув его в задний карман: ­­­­­­­ – Ja, ja, ты прав. Я… – он описывает ладонью полукруг в воздухе, – я не беспокоюсь, что ты им не понравишься. Ты совершенно, абсолютно, до кончиков мизинцев замечательный, в этом нет проблемы, просто… – на его лице появляется сложнорасшифруемое выражение. Он потирает пальцы так, как будто собирается ими щёлкнуть, но что-то его останавливает.

– Просто? – Аполло спрашивает с подозрением.

Клавьер немного мнётся перед ответом, что никогда не было хорошим знаком. Аполло мысленно приготавливает себя: с тем, как с ним всё происходит, он сейчас узнает, что его родители готовят на ужин младенцев.

– Просто, – Клавьер прикусывает губу, – в прошлом у нас было несколько… точек разногласия. Не такие уж серьёзные, но… – он смахивает с плеча Аполло невидимую пушинку – и задерживает там руку, сминая складку ткани. Он вздыхает. – Не знаю. Я просто хочу, чтобы этот вечер прошёл идеально, понимаешь?

— Точек разногласия? — приподнимает Аполло брови.

Клавьер не смотрит на него: он поджимает губы и выглядит… потерянным.

Аполло кладёт руку ему на плечо.

— Эй, — он хлопает его неловко, — всё будет хорошо. Твои родители… они же хорошие люди и тебя любят. Я уверен, они не будут портить твоё знакомство меня с ними и… поднимать старые споры. У нас будет отличный вечер.

Клавьер переводит на его изумлённый взгляд — и искренне, звонко смеётся:

— Боже мой, я тебя обожаю, — он откидывает прядь с лица. — Ja. Ты прав. Всё будет просто супер, — он смотрит на него с нежностью. — Спасибо.

Он затем срывается с места — и вдруг останавливается, полуобернувшись обратно к Аполло и щёлкнув пальцами.

— А, кстати. Мои родители… они немного эксцентричные. С немного непривычными вкусами, verstehen? Не обращай на это внимания, хорошо?

— Эксцентричные? — Аполло переспрашивает недоверчиво, но Клавьер уже взлетает вверх по каменным ступенькам и жмёт на кнопку звонка, расположенную среди ветвей растущего по стенам плюща.

Внутри дома раздаётся колокольный звон, похожий на церковный, но с какой-то неуловимой ноткой фальши. Аполло, поспешно поднимаясь следом за Клавьером, бросает на него вопросительный взгляд – тот лишь вздыхает с улыбкой, просящей о понимании.

– Иду, дорогие! – доносится изнутри дома. Клавьер – в уголках его рта от звуков этого голоса появляется тёплая улыбка – бросает на Аполло быстрый просящий взгляд. Аполло в ответ посылает ему поддерживающую улыбку.

Дверь распахивается, и в нос Аполло ударяет сладкий травянистый запах. На пороге стоит женщина, и первое, что бросается в глаза Аполло – её улыбка. Широкая и счастливая, она словно подсвечивает всё её лицо, наполняя его теплом – при взгляде на неё Аполло и самого тянет улыбнуться в ответ.

– Заходите-заходите, чего стоите, – машет она рукой приглашающе. – Нечего там в темноте стоять – мало ли кто там ходит, а? – она подмигивает им – глаза у неё тёплые, карие – и разражается весёлым звонким смехом.

Клавьер вздыхает тяжело, улыбаясь, однако, при этом широко и радостно, но ему не дают сказать ни слова – женщина подталкивает его за плечо внутрь, в дом, и бросает выразительный взгляд на Аполло: тот поднимает руки в знак сдачи и сам шагает внутрь.

Когда дверь за ними захлопывается – с куда более тяжёлым звуком, чем можно было бы ожидать, – женщина первым делом берёт лицо Клавьера в ладони. Для этого ей приходится встать на цыпочки – даже несмотря на туфли с каблуками.

– Вырос же, а, – ворчит она шутливо, прежде чем поцеловать Клавьера в обе щёки. – Золотко моё, ты совсем уже забываешь про своих престарелых родителей, а? Ни звонка, ни визита от тебя не дождёшься!

– Мама, я звоню тебе каждые выходные! – возмущается Клавьер и клюет мать в щёку. – У меня две работы, ты же знаешь!

Так – вблизи друг от друга – и впрямь заметно, что они очень похожи: у матери Клавьера тот же тёплый оттенок кожи, то же гармоничное сочетание угловатости с мягкостью в чертах лица и та же выразительно-заражающая дерзкая мимика. Её волосы, тёмные и вьющиеся, лежат по обоим сторонам её головы.  

– Знаю-знаю, чем бы дитя не тешилось… хотя, в самом деле, вот надо же тебе было выбрать эту ужасную музыку, – демонстративно вздыхает она, качая головой, а затем щёлкает Клавьера, открывшего рот, по носу: – И два раза в неделю было бы лучше! 

– Ай-й, мама! Учту-учту.

– То-то же, – довольно кивает она и снова целует, уже в нос. Хлопает по щеке утвердительно напоследок – и, отпустив и опустившись с носочков, резко поворачивается к Аполло. Её юбка –многослойная, из чёрных и красных тканей, выглядящая очень элегантно, – с шорохом описывает круг в воздухе.

– И этот молодой человек?.. – она упирает руки в боки и чуть наклоняется вперёд, прищуриваясь оценивающе, и Аполло не сдерживает в себе порыв бросить возмущённый взгляд на Клавьера, потирающего нос – тот возвращает ему смеющуюся пристыженную улыбку.

Женщина приподнимает брови, и Аполло спохватывается, нелепо выставив вперёд руку.

– Я, э. Аполло. Приятно познакомиться, миссис Гэвин.

Мать Клавьера цокает языком:

– Очень серьёзный молодой человек, не могу не признать. Клавьер, детка, ты наконец решил остепениться с кем-то, кто умеет завязывать галстук? Весь в отца.

– Мама!

Она не обращает на него внимания:

– Можешь звать меня Миранда, дорогой, – женщина улыбается с каким-то особенным теплом– так, как должна улыбаться мать, думает он. 

Миранда жмёт ему руку. Её хватка твёрдая, уверенная и тёплая – в первую секунду, когда её пальцы сжимают ладонь, Аполло даже кажется, будто его обожгло.

(Он — браслет сдавливает запястье с силой и дрожит — вдруг замечает подвеску на её шее, почти сливающуюся с её чёрной блузкой с широкими рукавами: толстая нить, на которой висит старинная серебряная монета с вычерченным на ней символом: перечёркнутая дважды линия, упирающаяся в центр символа бесконечности.)

– Я рада знать, что у нашего расхлябанного оболтуса появился кто-то ответственный, — она подмигивает ему; Аполло моргает, сбитый с толку и чувствующий себя по-странному уязвленным. — Надеюсь, мы сработаемся.

– А-ага, – выдаёт он нелепо. Он таращится на свою ладонь нелепо и выдаёт первое, что всплывает в его голове: — И, э-э, я не думаю, что Клавьер, э-э, расхлябанный оболтус, мис... Миранда.

Она удивлённо смотрит на него, хлопая глазами, а затем смеётся:

— Ах, юная любовь, — она хлопает его по плечу с неожиданной силой и подмигивает ему снова заговорщически и шепчет так громко, что Клавьер точно слышит. — Не льсти ему, он зазнается.

Аполло открывает рот, чтобы возразить, но не успевает: Миранда вновь поворачивается вокруг своей оси на каблуках и хлопает в ладоши.

– Так, мальчики! Стол уже накрыт, можете проходить в столовую. И, — она тыкает Клавьера пальцем в лоб, — тапочки!

– Мам, ты за кого меня принимаешь? – усмехается Клавьер.

– За того, кто считает, что носить в доме уличную обувь нормально, потому что тапочки «не в его стиле», – отрезает Миранда, и Аполло не удерживается от фырканья – та бросает на него одобряющий взгляд.

Клавьер возмущённо хапает ртом воздух, приложив руку к груди – но Миранда смеряет его скептическим взглядом, и он сдувается, только пробормотав себе под нос «Verräter», и без дальнейших возражений плюхается на табуретку рядом и беспрекословно расстёгивает сапоги. Он шарит рукой на полочке, где стоит разнообразие пёстрых тапочек, и достаёт две пары тапок: одни явно ношеные, чёрные и с цепочкой – Аполло не верится, что он на это смотрит, – другие рыжие и меховые с кошачьими ушками. Вторую пару он кидает Аполло – тот ловит их на автомате, прежде чем осознать, и, пунцовея, хочет возмущённо заорать, но Миранда всё ещё смотрит на них обоих с нескрываемым интересом, сложив руки на груди и опёршись о стену, и потому он лишь садится рядом, яростно расшнуровывая ботинки.

– Романтика у молодёжи в наши дни, конечно, – вздыхает Миранда, когда они заканчивают, и призывно машет рукой. – Пошли-пошли.

Тапочки оказываются тяжёлыми, и Аполло запинается в них на первом же шаге. Клавьер подхватывает его под локоть со смеющей улыбкой:

– Проводить тебя под руку до обеденной залы, Herzblatt?

 – Чт!… – Аполло захлёбывается словами.

– Ты слышал мою маму. Больше романтики, а? – Клавьер ему подмигивает.

Он открывает рот, чтобы возразить, но миссис Гэвин – она уже стоит у поворота коридора, — оборачивается и смотрит на них весело, постукивая наманикюренными красными ногтями по стене, и Аполло, пунцовея – на лице Клавьера тоже написано смущение, справедливости вселенской ради, — цепляет предложенную руку сильнее на автомате, краснеет ещё сильнее и так и идёт вперёд.

Ориентацию в пространстве он теряет очень быстро. Аполло делает умозаключение, что, возможно, это причина то ли того, что Клавьер живёт в студии с однотонными серыми стенами: дом Гэвинов состоит из сплетений петляющих и ветвящихся коридоров, пестрящих вещами комнат, резных дверей, задернутых занавесками арок и непонятно зачем нужных маленьких ступенек, и все стены — в мятно-зелёных обоях в мелкий красный цветочек, от которого у Аполло рябит в глазах.

Обои, однако, сейчас волнуют его довольно мало: всё остальное содержимое беспокоит его — и браслет — несколько больше.

Например:

– Третья оленья голова?! — яростно шепчет Аполло Клавьеру на ухо.

— Этого мы звали Кевином, — невозмутимо отзывается Клавьер, почёсывая подвешенной между двух цветочных кашпо с красными фиалками чучело. Он легонько пихает Аполло локтем: — Расслабься.

Легко ему говорить, конечно.

Ладно головы: такое, Аполло полагает, опираясь на опыт из масс-медиа, довольно распространённая причуда богатых. Дом похож на картинку, где среди домашнего уюта мягких диванных подушек нужно найти жуткую рожу: чем больше вглядываешься, тем больше возникает вопросов. Взять вот свечи — ароматические, Аполло полагает, обеспечивающие постоянный запах трав: все — в подсвечниках в виде лебедей, цветов, воркующих голубей, деревьев и кошечек, все — чёрные и расставлены повсюду, куда ни взгляни. «Маме нравится запах.»  Ещё тут полно книг в цветных обложках, красиво расставленных по полкам: любовные романы, кулинарные книги, советы по дому, энциклопедии, старые журналы, но ещё — то и дело глаз цепляется названия, веющие оккультизмом. «Маме нравится иногда читать всякие глупости.» Много статуэток на полках — опять же, кошечки и голуби, но ещё и… нечто более странное: фигурки существ, похожих на демонов, подозрительно напоминающих монстров из какого-то детского мультсериала, который любит смотреть Трюси, куколки в чёрных платьях и странная чёрная фигурка, похожая на очень тощего человека, чья грудь проткнута чем-то острым. «Сувениры» «Интересуешься? О-о, у этого такая потрясающая история, ты знаешь…» «Мама, ужин остынет». Ещё вазочки: в доме полно горшок с цветами, но в разнообразных красивых вазочках цветы либо искусственные, либо совсем засохшие.

— Это зубы?! — шипит Аполло, заглянув в пустую.

Клавьер почти суёт туда нос:

— Хо, какие воспоминания! Искусственные, герр Лоб. Папа иногда прятал их по дому в качестве шутки. Я не уверен, что мы все нашли, кстати.

— Какой шутник, — бормочет под нос Аполло; его передёргивает.

Картин и фотографий в этом доме тоже много — и Аполло, на самом деле, куда сложнее описать, что с ними не так. Картины… не изображают ничего странного сами по себе, но от взгляда на них становится не по себе: люди на портретах смотрят мёртвым взглядом куда-то за раму, животные кажутся немного анатомически неверными, а пейзажи выглядят пустыми, ненастоящими.

С фотографиями же…

— Почему у тебя с Кристофом закрыты глаза на каждом фото? — спрашивает Аполло. Ошибки быть не может: вот младенец, повёрнутый спиной к камере, вот сфотографированный сзади ребёнок, ползающий среди пёстрых подушек, вот где-то семилетний ребёнок в парке развлечений, и его лицо закрыто маской-смайликом, вот смеющийся ребёнок, глаза которого закрыт женской ладонью, вот двое детей — один заметно старше другого, уже подросток, и лицо у него мрачное, без капли улыбки, — у обоих на лица надвинуты кепки.

Аполло переводит взгляд в другую сторону:

— И почему у твоей мамы так много футболок с пентаграммами?

— Мама верит, что через глаза можно украсть у ребёнка душу, — Клавьер берет в руку ту самую фотографии с ребёнком с закрытыми глазами. Она вставлена в рамку в форме смешного пушистого монстра, а у ребёнка в тёмных вьющихся волосах виднеется красный ободок с рожками. — И у моих родителей такое чувство юмора.

— Юмора? — приподнимает брови Аполло.

— Да, — Клавьер барабанит пальцами по рамке. — Папа спросил у мамы, — он улыбается, — не сатанистка ли она, потому что она дьявольски хороша, а она ответила, что да — и так они и познакомились. С тех пор и пошло.

— Хах, — Аполло смотрит на него, — Ну, это кое-что объясняет.

Клавьер смотрит на него весело, уже собираясь, что-то сказать, но их обрывают:

— Не урони фотографию, дорогой! — доносится спереди.

— Мам, ты роняла больше вещей, чем я, — отзывается Клавьер.

— Ой да конечно!

Клавьер закатывает глаза, но всё равно ставит аккуратно фотографию на место.

Дальше Аполло почти перестаёт удивляется: когда находит и мягкие игрушки в виде демонов, и вышивки с рунами, с расчёрканный календарь, где сегодняшнее число обведено жирно, «Хо, а нас рады видеть», и странные карты таро — но кое-что всё-таки чересчур цепляет его внимание.

— Это что, ножи? — они проходят мимо полузавешенного занавеской из бусин дверного проема, ведущего в кухню, где всё ещё видны отмокающие в раковине миски, и его вопрос кажется совершенно глупым — но справедливости ради, это и впрямь длинная настенная подставка с ножами. Навскидку, двухметровая — и полная ножей разного размера с разнообразными резными рукоятками.

— М? — Клавьер приподнимает брови со смеющейся улыбкой, явно находя вопрос Аполло забавным, однако в глазах его мелькает и что-то усталое. — Да, Herzblatt, мы храним ножи в кухне. А ты спишь с ними под подушкой? Не удивлён.

Аполло подавляет желание наступить ему на ногу. 

— Да — и нет — но, — он раздражённо кусает губу, — их много.

— Интересуешься моей коллекцией? — низкий голос раздаётся с другой стороны кухни, и Аполло вздрагивает: так в последнее время бывает с ним – сконцентрироваться на чём-то мелком так сильно, что упустить что-то крупное – человека, например.

Мужчина – должно быть, отец Клавьера: его кожа немного светлее, черты лица твёрже, чёрные волосы вьются совсем чуть-чуть и собраны в небольшой хвост на затылке, щетина аккуратно подровнена, размах плеч широкий, одежда неброская, хоть и дорогая – шёлковая чёрная рубашка, с тёмно-красным галстуком и чёрные же брюки, – но в выражении его лица есть присущее Клавьеру обаяние, располагающее к себе людей – быть может, общая семейная черта (к которой у Аполло, возможно, иммунитет) — смотрит на него приветливо. Он протирает бумажной салфеткой огромный нож, по размеру схожий к мачете, с деревянной рукоятью, на которой вырезаны — руны?

— Коллекция? — эхом повторяет Аполло. —- Э-э. Впечатляет.

— Ещё бы, — мужчина демонстративно описывает ножом в воздухе дугу, показывая на подставку. — Некоторым экспонатам тут больше тысячи лет — собраны со всех точек мира! – он смотрит на него пристально, с каким-то непонятным интересом. — Ты знаешь, когда ты собираешь такую коллекцию, ты можешь наткнуться на самые невероятные вещи.

Аполло медлит.

— В с-самом деле? — из его горла это выходит сдавленно — и он сам не понимает, почему. Это очевидно вопрос, который подразумевает, что он сейчас будет с интересом расспрашивать — но что-то его останавливает. Сверхъестественное чутьё, оттягивающее его сразу за внутренности: «тебе не нужно это знать»

Мужчина изучает его внимательно.

— О да, — он говорит наконец. — Не каждый может похвастаться таким набором кухонной утвари, знаешь ли.

Аполло моргает. Его фраза звучит так, будто под «невероятными вещами» он имел в виду ножи — но тогда, несколько секунд назад, Аполло был готов поклясться, что он говорил о чём-то ином.

— И таким количеством потраченных на неё денег, —поспешно вставляет в разговор с усмешкой Миранда, опёршаяся на стенку рядом.

— Ну, дорогая, — мужчина гулко хохочет, явно облегчённый, — ты знаешь мою позицию: лучшее мясо требует лучших условий разделки!

Миранда хихикает, прикрывая рот рукой.

— Вы готовите еду этими ножами? — поражается Аполло. Если подумать, в воздухе и впрямь ощущается слабый металлический запах, а все ножи на стене выглядят свежеотполированными и недавно мытыми – должно быть, это и есть причуды богатых людей: резать сыр на бутерброды ножом, стоящим, как одна его почка.

— Ну, — мужчина довольно потирает усы, — я придерживаюсь мнения, что оставлять их пылиться на полке попросту неуважительно. Они были выкованы с целью — неблагородно с моей стороны их её лишать.

— Вот как, — Аполло приподнимает брови. Он не удерживается и от следующего вопроса: — И вы сами готовите? С таким количеством денег вы, наверное, могли бы нанять прислугу?

— Мы предпочитаем приватный образ жизни, — негромко говорит Миранда. — К тому же, для Айзека это в некотором роде страсть.

Айзек пожимает плечами:

 — Всё так. У нас даже гости нечасто бывают, ага? — он берёт паузу, а затем указывает кончиком ножа на Аполло. — Аполло Джастис, я прав?

— Да, сэр, — поспешно и чересчур громко Аполло, чувствуя от наставленного в его сторону гигантского ножа прилив бодрости. — Рад знакомству.

Айзек широко, добродушно улыбается:

— Взаимно. Айзек Гэвин — для друзей семьи просто Айзек, — он подмигивает.

— Эй, па, — Клавьер машет мужчине рукой, и Аполло бросает на него взгляд: он на несколько секунд почти и забыл, что Клавьер тоже здесь. Тот улыбается — улыбка звёздная, как с обложки, но в движениях улавливается неловкость. — Рад тебя видеть.

— О, — отец Клавьера на момент выглядит растерянным, — Клавьер, — он нелепо салютует ему ножом. — Рад тебя видеть тоже.

Они смотрят друг на друга сквозь дверной проём. Клавьер переносит вес с одной ноги на другую, и в оглушительной тишине слышен скрип его кожаных штанов.

— Что ж, — Миранда хлопает в ладоши, — мы почти пришли к столовой, так что Айзек, будь добр, закончи с уборкой и присоединяйся. Мы подождём тебя там.

— Почти закончил! — Айзек выглядит расслабившимся. Он метким броском отправляет салфетку в мусорной ведро. — Долго ждать не придётся, идите-идите.

— Ага, увидимся, ха-ха, — Клавьер следует его совету безукоризненно: разворачивается и шагает вперёд, почти утаскивая Аполло за собой.

Они проходят ещё один поворот коридора, а затем ещё один. Впереди начинает тянуть запахом еды, и Аполло невольно ускоряет шаг, чувствуя себя таким утомлённым, словно он прошагал по меньшей мере пару километров, хотя кто знает. Он спускается по ещё одним ступенькам — всего четыре — зачем, спрашивается? —и в тот момент, когда его голову больше всего занимают фантазии о мягком сиденье стула, а

его нога уже движется с нижней ступеньки к покрытому пёстрым ковром полу, прямо перед носом возникает из ниоткуда белый силуэт.

 — Ах. Клавьер, — звучит мягкий приторный голос, от которого в костях сжижается холод. — И Аполло, конечно же.

Аполло с трудом восстанавливает баланс, пошатываясь от внезапно прилившей в колени внезапной слабости. Он поднимает глаза на Кристофа, в свою очередь смеривающего его прохладно-расчётливым пристальным взглядом — и где-то в недрах его подсознания тихо шепчется мысль, что если бы он сейчас врезался в его белоснежно-белый пиджак или помял его идеально затянутый синий галстук, Кристоф бы без колебания перерезал ему горло.

Нелепая, совершенно глупая мысль, и всё же Аполло ослабляет свой галстук машинально, чувствуя сдавленность в горле.

— Мистер Гэвин, — он надеется, что голосовые тренировки позволяют ему, по крайней мере, не звучать чрезмерно высоко и неуверенно.

Кристоф приподнимает бровь с вежливой улыбкой:

— Прошу. Мы не в офисе сейчас. Просто Кристоф.

 — Как скажете. Э, — Аполло держит рот полуоткрытым, понимая, что решительно не может заставить себя звать Кристофа по имени вслух, и, наконец, медленно его захлопывает. Во взгляде Кристофа появляется что-то похожее, на удовлетворение, но быстро исчезает — когда он переводит взгляд обратно к Клавьеру.

 — Хей, Крис, — тот выставляет вперёд кулак в качестве приветствия. — Ты всё крадёшься так, будто пытаешься довести кого-то до инфаркта, а? 

Кристоф улыбается сдержанно. Он поднимает руку — и, с некоторой паузой, аккуратно ударяет кулаком по кулаку Клавьера. Аполло распахивает глаза удивлённо: он никогда не смог бы представить такой жест в исполнении Кристофа, но, сейчас, наяву, это выглядит очень естественно и в его духе.

— Ну, моя профессия не обязывает меня появляться на людях с помпой и фанфарами. Или гитарным соло, если на то пошло.

По лицу Клавьера проскальзывает тень раздражения. Он откидывает со лба тонкую прядь — и когда он отводит руку, на лице его растянута усмешка:

— Да ладно, ты только что сказал, что мы не в офисе! — он окидывает Кристофа шутливым взглядом и упирает руку в бедро, приподнимая брови. — Не запачкал костюм, когда лазал по секретным проходам? Выглядит очень профессионально.

— Здесь есть секретные проходы? — не удерживается Аполло. Он пялится на стену, откуда будто бы из ниоткуда возник Кристоф — и его браслет вибрирует, как сумасшедший: его взгляд притягивается на склейке между обоями маленькую, подходящую по размеру под палец, выемку, расположенную прямо в чашечке нарисованного цветка.

— Это старый дом, Аполло, — Кристоф говорит невозмутимо. Аполло усилием оттягивает своё внимание на него, несмотря на то, что его руку всё ещё потряхивает. — Насколько я могу вспомнить, середины семнадцатого века.

Он вглядывается в рукав своего костюма. Под лампой в форме цветка — «дурман, дорогой, слышал о таком? Потрясающий цветок, а какая польза!» — нависающей прямо над ними, Аполло видит прекрасно, что на белой ткани нет ни пылинки, но Кристоф всё равно смахивает с него пустоту. Свет лампы бликует в его идеально отполированных ногтях.

— Меня трогает твоё беспокойство, Клавьер. Я хотел освежить свою память, вот и всё — мне всё-таки не так часто удаётся бывать в этом доме, — он поправляет пальцами выбившийся из плотно закрученной причёски волос, отводя взгляд в сторону с непонятной задумчивостью — а затем улыбается. — В конце концов, за этим я и пришёл: не так часто нам удаётся всем собраться за одним столом.

Он разворачивается, не дав Клавьеру вставить и слова — лишь бросает на прощанье:

— Увидимся на ужине.

— То есть, через десять метров? — бросает ему в спину Клавьер, но ответа не добивается. Он раздражённо цокает языком, пропуская с рвением через пальцы локоны волос.

Миранда, до того наблюдавшая за их разговором с расстояния, однако, ловит Кристофа за плечо, когда он проходит мимо неё. Она говорит ему что-то: Аполло не может разобрать слов, но её лицо выглядит недобро — и Кристоф от её слов мрачнеет, но лишь на секунду. Кто-то словно стирает ту чёрную, сырую ярость, промелькнувшую в нём, и её место заменяет вся та же улыбка, и в голосе, Аполло может поклясться, звучат всё те же медовые интонации, когда он что-то отвечает матери, снимает её руку с плеча и проходит мимо. 

Аполло смотрит ему вслед, задумчиво жуя внутреннюю часть щеки. Он привстает на цыпочки, чтобы приблизиться к уху Клавьера:

— Твой брат, что, всегда и со всеми разговаривает так... официально?

Клавьер отвечает не сразу.

— С какого-то времени стал.

***

«Что ж, это определённо много мяса» — такая мысль промелькивает у Аполло в голове, когда он видит обеденный стол. Эта мысль ощущается преуменьшением, когда он в самом деле начинает есть: кажется, мясо тут вообще везде, в каждой тарелке, выставленной на идеально накрахмаленной белой скатерти: в глубоких и маленьких, суповых, салатовых и десертных.

У этого мяса, странный вкус, однако.

— Чьё это мясо? — спрашивает Аполло, крутя кусок на вилке.

— Человеческое, дорогой. Подсказать рецептик? — деловито отвечает Миранда, отпивая вина из бокала. Она хихикает, смотря на подавившегося воздухом Аполло: — У тебя такое выразительное лицо, ты знаешь? Просто чудо какое-то.

Клавьер закатывает глаза, улыбаясь. Глядя на него, Аполло выдавливает из себя смех, ослабляя галстук.

— Ты же адвокатом работаешь, так? — спрашивает Айзек, смотря на него с интересом.

Аполло с усилием проглатывает кусок стейка.

— Да, — он надеется, что у него на подбородке нет соуса. — Начал практиковать совсем недавно, на самом деле. Кристоф, к слову, — он смотрит на Кристофа, с отстранённым лицом отрезающего себе ломоть мяса, — должен был быть моим ментором, но не сложилось.

— У меня был слишком плотный график для этого, — Кристоф поправляет очки. На Аполло он не смотрит.

Миранда цокает языком:

— У тебя всегда плотный график. Не слишком-то ты хорошо распределяешь своё время, если тебе его не хватает.

— Я порекомендовал Аполло в агентство Феникса Райта взамен, — голос Кристофа по-прежнему безукоризненно спокоен, — так что, полагаю, это извиняет мою занятость.

— Это правда, — поспешно вставляет Аполло, чувствуя нужду вступиться. — Я очень благодарен за это, это было очень кстати и… Работа в агентстве Райта — это, гм. Незабываемый опыт.

— Хм, — Миранда закатывает глаза, но не продолжает, вместо этого возвращая взгляд к Аполло.

— Так вы с Клавьером встретились в суде, да?

— Ага, — Аполло с усилием проглатывает ломоть мяса. — Я был адвокатом на деле, где он был прокурором. Завязали общение в здании суда, и, — он неуклюже пожимает плечами.

— Ах, карьерный роман, — смеётся Миранда. — Очень подходит тебе.

Она нанизывает кусочек мяса из рагу на вилку и отпивает ещё глоток вина.

(От её выражения лица у Аполло возникает дурное предчувствие.)

— Хотя не могу сказать тоже самое о Клавьере, знаешь. У него-то в голове один ветер, ничего серьёзного. Вот Кристоф-то, я всегда думала, женат на своей работе — может быть, разве что там кого и найдёт, но, — она качает головой полушутливо-полусерьёзно, — увы. Не везёт нам с ним.

Клавьер прикусывает губу. Кристоф сжимает вилку с ножом чуть сильнее.

Виснет пауза. В столовой, на стене где-то сзади Аполло висят старинные часы с маятником — и в тишине их размеренное тикание кажется оглушающим.

Тик-так.

— Мам, я закончил университет с отличием, — мягко напоминает Клавьер.

— Мама, можно оставить мою личную жизнь вне предмета обсуждения этого вечера? — говорит Кристоф подчёркнуто вежливо.

— Клавьер, если бы я тебя постоянно не пилила, ты бы вместо этого целыми днями таскался со своими приятелями, — фыркает Миранда.

— Я не…

— И что за «оставить личную жизнь вне предела»? Мы тут и собрались, потому что у твоего брата-то с личной жизнью куда лучше. И тебе давно пора уже.

— Мама, — в голосе Кристофа слышен лёд, и Аполло сперва думает, что ослышался, затем — понимает, что по спине бегут мурашки. Кристоф быстро берёт себя в руки, однако: на его лице вновь появляется неизменная вежливая улыбка: — Не беспокойся за меня, пожалуйста. Давай не будем отнимать внимания у Клавьера и его гостя.

 — Да, Миранда, — аккуратно замечает Айзек. — Это всё-таки невежливо.

— Хм, — Миранда не выглядит убеждённой. — Так он и оставит нас без внуков — умрёт в пустой квартире, и дело с концом. Помнишь Питера?

Айзек смотрит на неё просяще. Она вздыхает:

— Ладно, — она тыкает в тарелку вилкой. — Я что сказать-то хотела… Аполло!

— Да, мэм! — Аполло почти подскакивает на стуле от её командирского тона голоса. К шее у него подливает краска.

Он думает, что, возможно, понимает Клавьера теперь чуточку лучше.

Миранда смеётся.

— Знаешь, я очень благодарна тебе. Клавьер до тебя весь ушёл с головой в эту… — она морщится, качая головой, — ужасную музыку. Я рада, что ты вернул его в более… серьёзное русло, — она подмигивает ему. 

— Мам, — Клавьер вздыхает. В его голосе слышна усталость.

— Вам не нравится рок-н-ролл? — Аполло приподнимает брови. — Почему?

— Ни капельки, — Миранда отрицательно качает головой. — Так много агрессии… Ты знаешь, — она отпивает из бокала, качая указательным пальцем нетерпеливо, — эти рокеры в моё время утверждали, что рок — это музыка Дьявола. Ха! Нашлись тоже. Умники.

— Клавьер так не делает, — замечает Аполло. Он вспоминает ту фразу о бунтарстве, брошенную Клавьером: ему вдруг приходит мысль, что, может быть, своеобразная эстетика группы Клавьера — это тоже в своём роде бунт.

Миранда фыркает:

— Пусть бы попробовал! Но всё же, в самом деле, — она поджимает губы выразительно, — не по душе мне это всё, — она усмехается чему-то, Аполло неясному.

Клавьер мрачно втыкает вилку в еду. Тарелка скрипит под его натиском противно и жалко.

— Ну, у всех разные вкусы в музыке, — осторожно вставляет Аполло. — И Клавьер… вроде как довольно-таки неплох в этом.

(Он улавливает на себе взгляд Клавьера: тот слабо приподнимает брови и улыбается краешком рта. В голове мелькает мысль: Клавьер будет невыносимо надоедливым каждый раз, как будет это вспоминать.)

Миранда хмыкает, распалённая. Аполло подозревает, что, сам того не зная, вошёл на минное поле.

— Он-то, может, и…

— Мы хотим сказать, — в разговор вмешивается Айзек. Миранда смотрит на него, приподняв бровь, и он кладёт ей руку на ладонь. — Это замечательно, что у него — у тебя, сынок — есть такое хобби, но… — он мнётся. — Тебе всё-таки двадцать четыре.

— Да, и я достаточно взрослый, чтобы решать, чем заниматься по жизни, — выдыхает Клавьер чересчур резко. Он потирает виски. — Мы… можем перестать говорить об этом?

— И когда мы будем об этом говорить, интересно? — Миранда изгибает брови. — Ты уже не мальчик, побаловался и хватит.

Айзек тихо вздыхает.

— Побаловался? — вскидывается Клавьер. — Побаловался, мам?

 — Да, Клавьер, — она демонстративно округляет глаза, — побаловаться! Ладно, когда ты был мальчиком — хорошо, ладно, я думала, ты это перерастёшь, но сейчас… — она качает головой.

 — Перерасту? — неверяще переспрашивает Клавьер. — Мам, я популярный. У меня есть поклонники — много поклонников. Я собираю полные залы, мам, наша группа в топе прослушиваний на Spotify, меня приглашают сниматься в кино! — он бессильно взмахивает рукой. — Я заработал кучу денег, в конце концов!

 — Это часть проблемы, — бормочет Айзек, потирая лоб рукой. Аполло — его браслет давит на руку — замечает кольцо на его пальце: чёрное, с тем же символом, что и на подвеске Миранды.

— …Что?

— Проблема в том, что каждая собака знает тебя в лицо, вот в чём, — фыркает Миранда.

— …Нет, подожди, что?

— Да ты сам постоянно говоришь! — всплескивает руками Миранда; в её лице промелькивает неясное Аполло отчаяние. — Ты сам говоришь постоянно «О-о, у меня миллионы поклонников, о-о, я в новостях» — а кто тебя теперь знает, ты хоть раз подумал? Какие люди? Ты хоть думаешь о своей безопасности? О нашей безопасности?

— Чт… — повторяет в третий раз Клавьер, непонимающе мотая головой. — У меня достаточно денег, чтобы нанять телохранителя, если тебя это так волнует — да и у вас тоже.

— Ты прекрасно знаешь, что это не вариант! — Миранда взмахивает руками рассерженно.

— Нет, не знаю! Я понятия не имею, о чём ты!

— Я думаю, нам нужно поговорить, — вставляет Айзек, странно акцентируя слово «поговорить», но его не слушают — Миранда вспыхивает:

— Ты хоть понимаешь, какой опасности себя подвергаешь своей этой…известностью? Себя? Нас? Ещё и с твоей карьерой прокурора —о дьявол, вся идея была в том, чтобы…о дьявол, и эта музыка, — она запускает руки себе в волосы, уперевшись локтями в стол. — За что мне это всё, а? Ты хоть подумал, не знаю, о соседях…

— Ах, о соседях? — Клавьер смеётся истерично. — Это всё было на самом деле о том, что о нас подумают соседи?

— Клавьер, — предупредительно начинает Айзек, — Это важнее, чем ты думаешь.

— Ja, конечно, —горько ухмыляется Клавьер. Он зарывается пальцами в локоны, разрушая их, и кривит рот: — Поверить не могу, что каждый раз мы приходим ровно к этому разговору. Каждый раз!

— Клавьер, — вздыхает Айзек. — Нам правда нужно поговорить...

— Прекрати себя вести как пятилетка, Клавьер, — невозмутимо говорит Кристоф, с живым интересом копаясь в своей тарелке. Он не уделяет им даже взгляда.

— Эй! — вырывается из Аполло. Кристоф лишь приподнимает уголок губ.

Клавьер шумно выдыхает.

— Так, — он резко поднимается из-за стола; ножки его стула скрипят по паркету, — мне нужно отойти.

— Кла… — начинает Миранда; Клавьер проносится мимо неё широкими шагами, не обращая внимания, и, отдёрнув очередную занавеску из блестящих бусин, скрывается в коридорах, — …вьер.

Аполло оглядывает всех присутствующих свирепым взглядом.

— Мистер Гэвин, — его голос звучит слишком громко — он знает и не беспокоится, — вы никогда не думали сменить прозвище на «Самый сучий адвокат на Диком Западе»?

Кристоф попёрхивается — впервые на памяти Аполло. Выглядит довольно нелепо.

— Я извиняюсь?

Аполло втягивает в себя воздух с шумом. Он встаёт из-за стола — мелочно надеется, что его стул скрипел также громко — и уходит следом.

***

Проблема с его порывом возникает довольно быстро, через первые шагов пятнадцать: ориентироваться в этом доме ему не удавалось даже в компании Клавьера — в одиночку же задача выглядит неподъёмной.

С другой стороны, идея умереть от голода и жажды, потерявшись в бесконечных коридорах, кажется более привлекательной, чем мысль вернуться в столовую, спросить: «Хей, мистер и миссис Гэвин, я знаю, что только что обозвал вашего сына сукой и, весьма вероятно, оцарапал чрезвычайно дорогой паркет, но не могли бы вы показать мне, где в вашем доме может быть ваш второй сын, которого вы только что довели до срыва?» и умереть от позора, поэтому Аполло хрустит кулаками и решительно движется вперёд.

Безлюдные комнаты кажутся почти что нереальными, как будто те странные пейзажи просочились в мир: ни движения, ни звука, кроме тиканья часов, и повсюду этот запах, от которого в голове становится немного муторно и неясно.

 Аполло чувствует себя протагонистом компьютерный игры, где главный герой медленно сходит с ума. Он пересекает коридоры, ходит из комнаты в комнату, лавирует между мягких и полных подушек и мягких игрушек диванов и тумбочек с лежащими на них «Советами по тёмной магии для чайников», периодически поправляя браслет, мерно трясущийся на, кажется, почти всё здесь, и начинает закипать от раздражения: кажется, попросту ничего в его жизни не может пройти нормально.

Он сам не понимает, как снова оказывает — судя по запаху — совсем рядом со столовой. Аполло готов — почти — поклясться, что дошёл сюда совсем не тем путём, что шёл в первый раз — и всё же вот он, пялится злобно на выемку в обоях.

Он вслушивается: кажется, дальше по коридору доносятся приглушённые голоса, но точные слова не разобрать. Какая-то часть него хочет подкрасться поближе и вслушаться —но.

К нему вдруг приходит осознает: его браслет вибрирует так сильно, как будто хочет вывернуть ему руку.

Он снова пробегается глазами по склейке обоев — и замирает на месте.

Выше — чуть выше, ещё выше, и ещё выше, на расстоянии человеческих глаз, — маленькой выемки виднеются царапины.

«Человеческие ногти» — такая мысль возникает у Аполло в голове, и он внезапно очень чётко ощущает, как по его спине течёт холодный пот.

Царапины — такие, как будто кто-то, не заметивший выемку, отчаянно пытался её найти.

Аполло оглядывается по сторонам.

Голоса всё ещё слышны из столовой: в коридорах никого нет.

Он поспешно ставит палец в выемку — и тянет: панель стены, повинуясь ему, движется плавно и бесшумно, открывая его взгляду тёмный узкий проём.

Аполло делает глубокий вдох и — стоило бы оглянуться ещё раз, при здравом размышлении — шагает вовнутрь.

Панель закрывается за ним сама — стоит ему только убрать палец. Аполло, панически вытянув руку назад, ощупывает её, и его сердце на несколько секунд падает в пропасть — пока он, не вспомнив расположение царапин, поспешно проверяет панель выше: и облегчённо выдыхает, поняв, что всё это время, задерживал дыхание. Действительно там.

Выдыхать, однако, уже в следующий момент не кажется мудрой стратегией. Здесь, в тёмном коридоре, нет аромасвечей — но Аполло понимает, зачем они были во всём остальном доме.  

Его лёгкие наполняет смрад.

У него даже нет слов, чтобы понять этот запах: он похож на смерть и ужас, он разъедает слизистую его носа, к горлу от него подкатывает тошнота. Аполло чуть не опускается на колени и хватается за горло: в его голове мелькает мысль, что он так и умрёт здесь, за стенкой, пока на его труп не наткнётся Кристоф и не посмеётся над этим.

Трясущимися пальцами он зажимает себе нос и осторожно делает глоток воздуха ртом: всё ещё отвратительно и на языке чувствуется блевотный привкус, но, по крайней мере, Аполло думает, что пока что не умрёт от нехватки кислорода.

Он шарит пальцами в кармане, вытаскивая оттуда телефон. Его пальцы дрожат, когда он включает фонарик — и когда белый свет освещает на пыльном полу багровые пятна, он едва его не роняет.

О, чёрт.

О, это точно кровь.

О, как же чертовски, блять, нехорошо.

Аполло неотрывно пялится на пятно: он бы сказал по форме, похожее на то, что владельца крови ударили по голове сзади. Его перетряхивает.

Если его поймают здесь, он никогда не выйдет из этого дома — живым уж точно.

Он судорожно вдыхает — ртом, к счастью, — воздух и шагает вперёд, посильнее перехватывая фонарик.

В проходах узко — стены почти касаются его плеч — и его постоянно преследует паранойя, что звуки его шагов в отвратительно тяжёлых тапках слышны по всему дому. Он не слышал шагов Кристофа — но тот и впрямь всегда ходил тихо.

Есть аспект и хуже, и ощутимее: проходы запутаны так же, как и весь дом.

Может, он и ошибся: в таких перепутьях его не найдёт даже Кристоф.

Он не знает, сколько проходит времени к тому моменту, как осознаёт: он действительно, совершенно, абсолютно не имеет понятия, где находится. Знает он только одно: становится холоднее.

Его колени слабеют и каждый шаг, кажется, даётся ему тяжелее, чем предыдущий. Руки трясутся и свет фонарика прыгает у него перед глазами, вызывая резь в глаз. Веки весят как будто тонну: он старается моргать как можно меньше, опасаясь — если они будут закрытыми слишком долго, то не откроются уже никогда. Желудок скручивает, а костях ломит: ему кажется, будто он разом постарел на сто лет.

И мозг — о, его мозг.  Он горит, разрывая черепную коробку; он ледяной, как кусок айсберга с Южного Полюса, и его зубы болят так, словно он укусил мороженое; он расплавился и вытекает у него по ушам; он укутан в трёхслойное одеяло, перебивающее все его сигналы; он полностью пуст.

Как его зовут?

Его запястье вдруг обжигает.

Он подпрыгивает на месте.

«Браслет» — мелькает в его голове мысль — слово, кажущееся чем-то из иной жизни. Он не помнит, что оно значит — но что-то в нём знает: это важно.

Он слышит рокот.

Сперва ему кажется, что это иллюзия — смешное слово; знакомое такое — но он становится громче, нарастая, и становится ясно: оно исходит не из его головы, но рядом — совсем рядом. За поворотом.

Кровь в его жилах холодеет. Ещё мгновения назад ему казалось, что он не знает ничего, но это — это совершенно иное. Он никогда в жизни не слышал ничего подобного. Он знает это лучше, чем что-либо. Оно нечеловеческое — неземное. Оно — самое естественное, что есть в этой мироустройстве.

Оно — рычит.

Оно — хочет есть.

Его рот открывается, но оттуда не сходит ни звука: его крик гибнет в хрипах. Его браслет, кажется, сейчас приварится к его коже. Всё его тело — каждая клеточка —наполняется поглощающим, неописуемым ужасом.

И — в его мозгу словно открывают какой-то кран — каждая мышца в его теле сокращается панически. Он слышит хруст из своей руки с телефоном; ноги тем временем поворачиваются спиной, которую словно облизывает бездна.

И — он бежит.

Он, наверное, не бегал так быстро никогда в жизни. Сердце в груди колотится, как бешеное, а кровь стучит в уши — а может, это его тапки, и от этой мысли ему хочется смеяться, пока не лопнет гортань, — и ему кажется, что у него сейчас взорвутся сосуды. Лёгкие распирает смрадным, отравляющим воздухом, кости трещат на поворотах, а мясо на них тянет к полу, ноги же заплетаются, и он спотыкается несколько раз — и бежит по инерции на руках.

Тело ведёт его само, и он не знает, куда бежит: но в тот момент, как он врезается в стенку, он обшаривает её панически — царапины останутся, смеяться-пока-не-лопнет-гортань — почему? — и, найдя крошечную выемку, изо всей силы тянет.

Он падает на пол, лицом в мягкий ковёр, и сладковатый травянистый запах бьёт в его ноздри.

Аполло медленно садится.

— Что за херня.

Его голос звучит хрипло и сипло, будто он не говорил неделями. Каждая мышца в его теле как будто сделана из желе, а кровь вскипячена и булькает в сосудах.

Он делает серию глубоких, медленных вдохов. Где-то на краю подсознания мелькает мысль, что довольно нелепо делать дыхательные упражнения после встречи с… ним, но Аполло интересуется у своего подсознания, есть ли у него другие опции, и то послушно затыкается.

Упражнения действительно приносят результат, пусть и не тот, который он ожидал: сделав последний глубокий выдох, Аполло вдруг понимает: откуда-то рядом доносятся сдавленные звуки и шум воды.

На трясущихся ногах ходить сложно и медленно, но Аполло удаётся. Дверная ручка — резная и витая — поддаётся его ослабевшим пальцам с третьей попытки, что не слишком сочетается с его нетерпением: когда защёлка наконец клацает, Аполло тянет за дверь рывком.

Клавьер стоит над большой мраморной раковиной, опёршись на неё руками. По его щекам размазана тушь в не слишком успешной попытке её отмыть, а волосы от настолько же удачной попытки укладки мокрые.

— О, — голос Клавьера звучит сдавленно, — привет, Аполло.

— Привет, — отзывается Аполло. — Ты как?

Клавьер невесело улыбается, пожимая плечами.

— Суперски, — он откидывает с щеки прилипшую прядь и смеётся. — Почему я вообще подумал, что это была хорошая идея, а? Это была отвратительная идея, с чего я взял, что что-то изменится, если ничего не менялось все эти годы?

Он ударяет кулаком по раковине. Та выдерживает.

— Прости. Я… не знаю. Слишком верю в людей. Верю в себе. Я не знаю, может, они правы, и я на самом деле просто неудачник с семизначным числом на счёте, я… — он с силой проводит по лицу рукой.

— Ты тупой? — спрашивает Аполло. Это не совсем та формулировка, которую он хотел использовать, да и эмоций туда вложить стоило бы больше, но получается, как получается.

— Вполне возможно, — бормочет Клавьер. Его взгляд переходит на Аполло.

Он хмурится.

— Эй, ты где был? Выглядишь так, как будто встретил дьявола, герр Лоб.

Лицо Аполло растягивается в широкой улыбке. С этого угла он не отражается в зеркале, но он подозревает, что выглядит она не очень красиво.

— У тебя, —Клавьер смотрит настороженно и неуверенно, — паутина в волосах.

— О, правда? — отзывается Аполло, не предпринимая по этому поводу решительно никаких действий. — Скажи, ты когда-нибудь рассматривал мысль, что твои родители не шутили о том, что они сатанисты?

Рука Клавьера замирает на полпути к его волосам.

— Что? — Клавьер всё-таки смахивает паутинку, смотря на него непонимающе.

— Ты когда-нибудь рассматривал мысль, что твои родители не шутили о том, что они сатанисты? — терпеливо повторяет Аполло.

— Чт…  Это что, шутка? Ты не любишь глупые шутки, — моргает Клавьер недоумевающе.

— Это не шутка.

— Ты… издеваешься надо мной? — спрашивает Клавьер недоверчиво, делая шаг назад. — Это…

— Не строй из себя идиота.

— Тогда скажи, о чём ты говоришь?!

—Ну, — Аполло облизывает губы. Они оказываются сухими, как будто он ими ел песок пустыни в самый солнцепёк. — в одном из проходов есть следы крови. И ещё там сидит Дьявол.

Клавьер смотрит на него долго. Он отступает на ещё один шаг.

— Аполло, — медленно говорит он, — это правда неподходящее время для шуток.

Аполло открывает рот, но не успевает ничего сказать.

— Ах, Клавьер. Наконец-то, — голос Кристофа слышен прямо за его спиной.

Аполло поворачивается медленно. Он хочет закричать, но голосовые связки его не слушаются.

— Кристоф? — руки Клавьера сжимаются в кулаки.

— Родители хотят с тобой поговорить. Приватно, — он бросает незаинтересованный, сухой взгляд на Аполло.

— Чт… О чём?

— Прошу. Не думаю, что мне в твоём возрасте всё ещё надо доставать толковый словарик, чтобы объяснить тебе слово «приватно».

— Я… — Клавьер трясёт головой. — Я не пойду без него!

— Пойдёшь, — тон Кристофа не подразумевает возражений. — Твой... парень выглядит так, словно сейчас рухнет. Я не думаю, что ты настолько жесток, чтобы заставлять его ходить везде с собой под ручку. Мистер Джастис, вы хорошо себя чувствуете? — он прикладывает руку Аполло ко лбу. — Вон там, справа, есть небольшой диванчик, можете пока присесть. Пошли, Клавьер.

— Но…

— Живей-живей. Заставлять людей ждать нехорошо, забыл? Элементарная вежливость.

Клавьер перетаптывается на месте, но под взглядом Кристофа всё же сдаётся. Он бочком протискивается мимо Аполло, мимолётно положив ему руку на плечо — Аполло в ответ смотрит на него пристально, — и шагает следом за Кристофом, то и дело беспокойно оглядываясь.

Когда их фигуры исчезают за поворотом, он медленно переводит взгляд направо. Там, действительно, на расстоянии где-то шагов семь стоит маленькое кресло — розовое, с красными подушками-сердечками.

Аполло делает шаг.

Ещё один.

На третьем шаги его колени подгибаются, и он сползает на пол по стене.

Коридор начинает ехать по кругу.

Аполло тянет руку — пальцы дрожат так, что отдаёт в плечо — ко лбу.

Он вспоминает: когда ладонь Кристофа коснулась его головы, в ней было что-то холодное.

На его пальцах остаётся что-то мокрое.

Из горла Аполло вырывается звук, похожий на смех. Он откидывает голову назад, с силой ударяясь затылком, и не чувствует боли.

Коридор быстро становится очень-очень размытым, а затем — очень-очень чёрным.

***

Когда Аполло просыпается, он понимает две вещи.

Первая: он лежит на холодном деревянном полу. «Холодный» — описание весьма скудное, надо отметить: не холод выхода на улицу в недостаточно толстой куртке, но холод могильный, холод приближающейся смерти — холод, проникающий во всё тело и заставляющий его расслабиться перед неизбежным.

 Вторая: оно здесь.

(Он? Она? Какие местоимения предпочитает Дьявол? Аполло предполагает, что это глупый вопрос: странно предполагать, что Дьявол обременяет себя гендерными ролями.)

Он видит его: чёрная бездна посреди старой каменной стены, не похожая ни на что, но вызывающая знакомый ещё первобытным людям ужас. И оно — о, оно видит его. И Аполло может видеть, как оно видит его: лежащего посреди аккуратно, выверенно начерченной пентаграммы, в углах которой горят всё те же чёрные свечи, чьего запаха Аполло не слышит, потому что все его чувства перебиты ним.

Оно движется. Нет подходящего слова, чтобы описать его движение — оно просто оказывается рядом, совсем близко, и так, наверное, ощущается быть рядом с чёрной дырой: всё его существу готово в любую секунду рассыпаться на крупицы и стать неотделимое частью бесконечного него, и Аполло не чувствует ничего, кроме смирения: в конце концов, можно ли спорить с чёрной дырой?

Оно останавливается. Оно — Аполло знает это так, как знает, что горячий чайник причиняет боль, — заинтересовано.

«Браслет».

Слово возникает в голове против его воли, и Аполло вдруг чувствует его жар.

Но дело не в самом браслете — дело в том, что этот браслет значит о том, кто он есть.

Оно вглядывается в него. Как в открытую книгу, которую оно читает со скоростью одной страницы в миллисекунду. Оно знаёт о нём всё, до мельчайшей детали, включая то, что он не знает о себе сам: в какое-то мгновение он становится чрезвычайно осведомлён о составе своего ДНК.

Оно издаёт звук. В этот раз это — не рык.

Это — довольное урчание.

Движение происходит.

Над телом Аполло нависает пустая стена.

Тело Аполло медленно, неровно поднимается на ноги. Его движения неуклюжи и неестественным; одним неточным взмахом ноги горящая свеча из угла пентаграммы падает прямо на деревянный пол.

Аполло хочет кричать.

***

Забавно: в прошлый раз, когда он шёл по этим проходам, он не слышал ровным счётом ничего, теперь же — голоса ясны ему, как день. Он знает их всех, знает на новом, совершенно ином уровне.

— Ты был таким светлым ребёнком с такой хорошенькой улыбкой! Мы думали, это испортит тебе детство, понимаешь? Ты знаешь, Кристоф... ох. Мы ждали, пока ты вырастешь, а потом ты уехал, а потом вот это всё… о дьявол.

— Сынок, мы думали, ты должен был догадаться сам давным-давно, но… не вышло, как видишь.

Глупый мужчина, глупая женщина, в своих личиночных увлечениях случайного открывшие его в раскопках Элгерии и возгордившиеся выпавшей им удачей. Она делала ему подношения, имеющие смысл лишь в глупом мире глупых существ; он же черпал невероятную гордость из того, что именно его семье выпала часть класть еду ему на стол. Они кормили его хорошо, да, хорошо, но ни один из них не мог быть ему сосудом.

— Естественно, это было человеческое мясо. Сделай одолжение, не наблюй мне на ботинки.

Глупый мальчик, озлобленный на мир, чувствующий его бесконечный долг перед ним. Он пристрастился к вкусу крови себе подобных, решив, что это заслуженная его плата. Он не трепетал от него в восторге, но подходил к нему с прагматичным подходом, и это было необыкновенной дерзостью; но его склад ума, заточенный в тюрьме своих жалких мыслей, перекованных в великие амбиции, его развлекал.

— Мам, ты не можешь просто взять и пожертвовать Дьяволу моего парня!

Глупый мальчик, сокрытый от истины, живущий в блаженном неведенье — о, оно презирало его. Не испытывающий почтения, дерзкий, но мягкий, держащийся за свои нелепые идеалы. Он производил шум — шум мерзкий и отвратительный, всковыривающий его до самой мембраны, гадкий, отвратный, о, если бы он хоть раз, не побоявшись темноты, спустился к нему….

Заткнись, кричит Аполло безуспешно.

***

Была у Кристофа такая привычка: каждый раз, когда Клавьер в детстве жаловался, говоря «это несправедливо», он отвечал «жизнь несправедлива». Клавьеру было интересно когда-то, зачем же тогда брат пошёл в адвокаты с таким мировоззрением, если такая вещь, как справедливость, его совершенно не интересовала.

Это, честно говоря, было частью причины, почему сам Клавьер пошёл учиться на юриста следом: Кристоф был загадкой, которую Клавьеру хотелось разгадать. Таинственный для всех, загадка даже для своей семьи: Клавьеру он казался невероятно крутым.

Ироническим образом, единственная мысль, застрявшая у Клавьера в голове после получения ответа на загадку, оказавшейся лишь кусочком паззла, в содержание которого был не посвящен лишь он — не вся семья, — была именно эта.

Это несправедливо.

И ответ Кристофа, озвучь он это, совершенно бы не изменился.

Клавьер не может проверить точно — в конце концов, он не уверен, жив ли Кристоф на данный момент, — но ему хочется надеяться, что он знал про своего брата хотя бы что-то.

Огонь лижет занавеску. Клавьер хихикает слабо: в детстве он случайно испачкал эту занавеску мороженом и был в ужасе, ожидая неминуемой реакции мамы — но она так никогда и не заметила. Огонь сейчас скрыл все следы его «преступления».

А ещё следы других. Без кавычек.

Он и впрямь идиот, не так ли? Какие заголовки бы в жёлтой прессе вышли: «Лучший прокурор страны не смог обнаружить семью серийных убийц в своей семье» — и почему? Слишком сильно любил их? Унаследовал от них любовь к ужасным шуткам? С радостью вцепился в объяснение, что та ночь, когда кто-то истошно орал изнутри стен и скрёбся о стены, была лишь его детским ночным кошмаром?

Господи. Можно ли сыну сатанистов поминать господа всуе?

Клавьер стукается головой о стену. Его глаза слезятся — от дыма, конечно же.

Его нога от сидения на полу начинает затекать. Можно было бы пересесть поудобнее, но ему не хочется менять позу. Прямо над ним нависает балка с цветочными кашпо, до которой вот-вот доберётся огонь. Ему бы хотелось покончить со всем этим побыстрее.

Хотя это тоже эгоистично, наверное. Да, определённо эгоистично: десятки — сотни? тысячи? — людей уже встретили куда более ужасные и куда менее быстрые концы из-за его же эгоизма, нежелания искать правду не только там, где ему удобно, но и под собственным долбаным носом — как может он желать себе такого?

В коридоре слышны шаги. Они не похожи ни на шаги мамы, ни на шаги папы, ни на шаги брата — они медленные, тяжёлые и несут за собой звук падающих вещей.

(Как странно: Клавьер раньше никогда не задумывался, что тех убийц, которых он отправляет в тюрьму, кто-то тоже зовёт мамами, папами или братьями. Эгоистично — вполне в его духе.)  

Сердце Клавьера падает.

Просишь — получишь: такая у него была жизнь до недавнего времени.

Сейчас, видимо, в последний раз.

Он встаёт с места и утирает лицо. На его рубашке остаются разводы туши. Странно думать: в последний раз Аполло видел его именно с ними.

Клавьер горько смеётся: ему даже не удалось стать красивым предсмертным воспоминанием для своего парня.

Дорога из гостиной до коридора ощущается многокилометровой. Когда остаётся всего один шаг, Клавьер закрывает глаза — и открыв, понимает, что из них уже текут слёзы.

Аполло стоит посреди коридора. На его плечах собрана, кажется, вся пыль этого дома, торчащие из его всё ещё прилизанной причёски — какой лак хороший, думает мимолётно Клавьер и хочет разбить себе голову об стену, —две встопорщенные пряди подпалены, на щеке виден свежий ожог, и это всё уже совершенно невыносимо, но — его выражение лица.

Пустота — и жуткая, неестественная, растянутая улыбка.

Клавьер чувствует, как слова застревают у него в горле.

— Эй, — наконец выдавливает он; голос звучит каркающе, на грани сорванности. — Герр Лоб?

Глаз Аполло жутко вращаются, поворачиваясь на него, и у Клавьера сердце падает в желудок: у людей не может быть таких глаз.

У него дрожат поджилки. И всё же — он делает шаг вперёд. И ещё. И ещё.

— Мне жаль, — слёзы катятся по его щекам. —Мне так, так жаль. Я даже не знаю, можешь ли ты меня слышать, но мне так, так, так невероятно жаль.

Аполло — то, кто в его теле, на самом деле, но Клавьер попросту не может позволить себе называть это так: как будто (ха) это последняя ниточка связи между ними, которая вот-вот оборвётся — смотрит на него молча. Выражение лица его не меняется.

— Я просто хочу сказать, — их разделяет всего пару шагов теперь; Клавьера трясёт, — ты был самым лучшим парнем, о котором я только мог, — из его горла раздаётся смех, больше похожий на плач. — И я был самым худшим парнем из возможных. Я тебя не заслуживал.

Клавьер встаёт перед Аполло. Он яростно утирает лицо рукавом.

— Прости, пожалуйста. Я люблю тебя, — он втягивает в себя воздух со свистом. — Убей меня.

Страшная улыбка на лице Аполло становится чуть шире. Он медленно, неспешно поднимает руку.

Клавьер почти хочет засмеяться, представляя себе заголовки «Клавьер Гэвин: рок-звезда, начавшая апокалипсис» — о, как же злилась бы мама, — но на самом деле ему хочется орать и рыдать.

Он и занимался этим уже, впрочем.

Рука Аполло останавливается на шее Клавьера.

Он втягивает воздух — в последний раз — готовя себя. В голове мелькает мысль, что он не знает, насколько мучительно его убьют: сломают шею, взорвут на месте, заразят последней стадии чумы?

Ясно одно: он будет гореть в аду.

Клавьер жмурит глаза, ожидая чудовищной боли.

Через некоторое время, однако, он чувствует острую необходимость вдохнуть.

Он приоткрывает один глаз.

Рука, касающаяся его горла, мелко трясется.

Клавьер приоткрывает второй глаз.

Из горла Аполло вырывается тихое шипение.

— А… Аполло? — жалко выдавливает Клавьер. Его глаза расширяются: — Твоя… твоя…

Вокруг браслета на руке Аполло — огромное пятно красной вспузырившейся кожи.

Которое, кажется, с каждой секундой становится всё больше.

— К-К-Клавьер, блять, — из горла Аполло вырывается шипение.

Клавьер каменеет

— Аполло? — он переспрашивает совсем тихо, и голос его дрожит.

Он не позволяет себе надеется — он не должен позволять себе надеяться.

Но.  

— Г-г-г-г-г-гитара, —выдавливает Аполло сквозь зубы.

— Ч-что?

Аполло с хрипом втягивает в себя воздух.

— Гитара! — вырывается из его глотки рявкающее шипение.

И его рука толкает Клавьера в грудь — с такой силой, что тот врезается спиной в дверной проём.

Аполло вцепляется руками в голову и издаёт нечеловеческую, жуткий звук, от которого, кажется, трясутся даже стены.

— Аполло? — нелепо бормочет Клавьер, руками помогая себе встать вверх по стене.

Аполло смотрит на него сквозь пальцы — взгляд чужой и жуткий.

До Клавьера резко доходит.

— Я… — он сглатывает. — Я сейчас.

И он бежит — так быстро, как не бегал ещё никогда в жизни.

И в голове у него стучит только одна мысль: «Что, если они их выкинули?».

По лестнице, ведущей в свою комнату, Клавьер взлетает со скоростью света. Она, конечно, заперта на ключ. — но у Клавьера решительно нет времени на ключи, и он пинает ногой замок со всей своей силы.

Замок вылетает из двери. Что-то в Клавьере — детское, нервное, — содрогается в ужасе, но он отпихивает эти переживания в дальний угол сознания, вихрем вносясь в комнату.

Здесь ничего не изменилось за годы и ещё не было затронуто пожаром: всё те же обои с плюшевыми мишками, плакаты с учебными таблицами над столом, ровно расставленные книжки в шкафу, аккуратно убранная кровать — даже не верится, что когда-то это была его комната, настолько она ощущается чужой: но опять же, не сейчас, не сейчас.

Клавьер трясущимися руками лезет под кровать — и испускает вздох облечения.

На месте.

Гитарный кейс — старый, обклеенный наклейками из того популярного шоу, фу, что это за уродцы. Коробки с усилителями, да ты издеваешься над нами, сынок.

Всё это: только не дома! Иди хотя бы со своими этими на улице, о дьявол.

Его руки всё ещё дрожат, но он заставляет себя сделать глубокий вдох, раскрывая коробки и расстёгивая молнию. Он проводит пальцем по струнам — и те отзываются, словно ждали его возвращения.

Он не уверен, что всё это работает —не уверен, что всё это сработает, если на то пошло, — но.

Клавьер подключает провода (мистическим образом ток ещё есть и его даже не бьёт — хороший знак), делает глубокий вдох и заносит над струнами медиатор.

Музыкальные аккорды вырываются из-под его рук, разносясь по всему дому — и откуда-то — совсем недалеко, на самом деле, — слышен громкий, нечеловечески высокий визг.

Love Love Guilty — его гордость, один из его свежих шедевров.

Ему бы никогда в жизни не представилось, что он сыграет её в собственном доме — и в таких обстоятельствах.

Визг приближается.

По его щекам катятся слёзы.

Он не останавливается.

***

Когда эхо последнего аккорда тает в воздухе, совсем рядом — за дверью — слышен звук падающего тела, и Клавьер — что-то в нём заставляет его сперва бережно положить гитару на кровать — срывается с места.

Аполло лежит на полу, в луже чёрной отвратительной слизи. Он не двигается, и Клавьер чувствует, что все его внутренности проваливаются в бездну.

Раздаётся хрипящий звук.

— Аполло! — Клавьер рушится на пол, поскальзываясь на мерзкой слизи.

Аполло опирается руками на пол, пытаясь встать, но его пальцы разъезжаются. Наконец его рука цепляется за колено Клавьера — тот же, в свою очередь, немедленно берёт Аполло за щёки, вглядываясь ему в лицо так пристально, что начинают болеть глаза.

— Аполло?

— Для кларификации, — голос Аполло звучит чудовищно хрипло и совершенно точно сорванно, — рок-н-ролл всё ещё не мой жанр. Но я признаю… кх-х-кха! — он сплёвывает на рубашку Клавьера комок чёрной жижи, — историческую важность.

Его лицо выглядит абсолютно нормальным: нормальные глаза и нормальное отсутствие улыбки — вместо неё лицо Аполло вытягивается, когда он осматривает свою изгвазданную рубашку:

— И это был мой лучший костюм.

Глаза Клавьера слезятся.

— Аполло, — он произносит дрожащим голосом.

Аполло чуть ухмыляется уголком губ.

— Клавьер.

Вместо дальнейших слов Клавьер его целует.

Для протокола следует отметить, что ошмётки Дьявола на вкус просто отвратительны.

***

— Почему ты забрал только эту гитару? — спрашивает Аполло, дёргая полуразвязанный галстук больше по привычке.

— Она спасла твою жизнь, герр Лоб, — отзывается Клавьер. Его глаза режет от дыма и света, но он не может перестать смотреть.

— Да, но, — Аполло прокашливается, — только это?

Клавьер пожимает плечами. Он не знает, как это объяснить, на самом деле.

В этом доме было много вещей, связанных с его воспоминаниями.

Не все из них были хорошими.

Почти все сегодняшним вечером быть перестали.

— Хотя нет, — добавляет Аполло, — кое-что ещё мы забрали?

— М? — бросает на него взгляд Клавьер.

(На секунду ему приходит в голову ужасная мысль: на лице Аполло появляется страшная улыбка, и голос шелестит: меня.)

Аполло покачивает ногой.

— Тапочки.

Клавьер переводит взгляд на свои ноги.

— О, — произносит он, — действительно.

Аполло морщит лицо.

— Не могу поверить, что мы остановили апокалипсис в дурацких тапках.

Клавьер таращится на него секунду — а затем заливисто смеётся.

— Ja. Абсолютно рок-н-ролл, а, Herzblatt?

— У тебя всё ещё своеобразное виденье жанра, —закатывает глаза Аполло, улыбаясь уголками губ. — Но да.

Это странно, на самом деле: перед Клавьером догорает дом его детства, по совместительству оказавшийся приютом Дьявола, подобранного его же семьей, оказавшихся сатанистами, которые, может быть, догорают там же.

И почему-то он не чувствует абсолютно ничего.