— Я так задрался, — вздыхает Фёдор. Правая рука у него дрожит, поэтому чашку с чаем он берёт левой — лишь чуть менее дрожащей. Впрочем, ни капли не проливает; наловчился уже, наверное.

Вик коротким кивком предлагает: рассказывай дальше. Хотя тут и хтонью быть не надо, чтобы заметить: Фёдор и правда задрался.

Воспалённые глаза, дёргающееся веко, которое он даже не пытается массировать, беспричинное вздрагивание, нервное ощупывание кармана с телефоном — спокойные люди так не выглядят и так себя не ведут. Дело, наверное, в работе?

И, подтверждая догадку, Фёдор бормочет:

— Там такой бардак, всё валяется абы где, и почему-то все решили, что я это должен разгребать. А я и сказать ничего не могу, как дурак, потому что деньги нужны; то есть не прямо нужны, у меня есть, но... — Он переходит на торопливый шёпот, будто вот-вот расплачется: — Я не помню, когда нормально спал, у меня дома тоже бардак, я почти не ем, живу на кофе и энергетиках... Надеюсь, я скоро сдохну, потому что остановиться уже не могу. Нахер я пошёл на этот склад?..

Как заманчиво предложить ему просто уйти! Да только он сам сказал, что остановиться не может; иначе бы давно ушёл, как думаешь? И, наверное, не стал бы писать с просьбой выслушать и дать совет.

«Если тебе, конечно, будет несложно, я возьму на себя все расходы, готов встретиться где тебе удобно...» Вик чуть не убил его, пока добирался до сути сообщения сквозь эти дебри неуверенности и неуместной вежливости. Хотя смертью дело не решить; по крайней мере, не той, которая наступит после убийства.

Обеими руками вцепившись в чашку, Фёдор пьёт мелкими глотками и, кажется, понемногу успокаивается: диким напряжением от него перестаёт фонить. Ровно до момента, пока не просыпается в кармане телефон.

По работе? В семь вечера в выходной?

Взглянув на экран, Фёдор виновато вздыхает:

— Надо ответить. — И, встав из-за стола, спешит к двери.

По пути он задевает плечом кого-то из посетителей, торопливо и беспомощно извиняется и почти с облегчением вылетает наружу. Хорошо хоть куртку не стал снимать, а то бы выскочил в рубашке, простыл — и ведь ни за что не ушёл на больничный.

Вик барабанит пальцами по столу. Значит, и правда по работе. Они там не охренели — особенно с учётом того, что этот выходной у него единственный за всю неделю?

Но ладно они — а вот с ним что делать? Дать денег в долг? Так не возьмёт. Предложить вместо него поискать вакансии? Откажется. И какого же совета он ждал?..

Вернувшись, Фёдор аккуратно, будто боясь промазать, садится на стул и делится, не поднимая глаз:

— Завтра надо выйти пораньше: работы очень много, а людей не хватает...

— Тебе хоть за это заплатят?

В ответ он издаёт нервный смешок и, осекшись, утыкается в чашку с чаем. Понятно.

— Ты просил совет. Советую: уходи оттуда сейчас же. Ты официально устроен?

— Н-нет, я пока на испыталке.

— Деньги уже платили?

— Вот завтра...

— Забирай и уходи!

Поделиться бы яростью, пылающей внутри беспощадным огнём! Потому что у него просто не хватит сил так разозлиться: глаза совершенно затравленные. Не уйдёт ведь завтра; и даже если денег не дадут — продолжит работать.

— Зря я тебя дёрнул, конечно... — Он улыбается беспомощно и обречённо. — Ты ведь меня к кровати не привяжешь, а иначе я продолжу ходить на эту долбаную работу. Мне в любом случае будет плохо, но валянием дома я ничего не заработаю.

— А если продолжишь жить как живёшь, то заработаешь сердечный приступ, — цедит Вик. И вздыхает: — Сожрать тебя, что ли?

— А давай, — легко соглашается Фёдор и опускает на стол пустую чашку. — Неплохая альтернатива привязыванию к кровати: так и так не смогу на работу ходить. Или, — он хмурится, — ты не в прямом смысле?..

Вик чуть не фыркает: «Ну ты придумал, как я тебя в прямом-то смысле сожру?» — но задумывается. А что, если... Нет, ну чисто теоретически... В конце концов, хтоническая сторона — не обычный зверь, а значит...

Точно читая мысли, Фёдор заинтересованно и с надеждой вглядывается в лицо. Вик, чувствуя дрожь предвкушения, кивает:

— Могу и в прямом. — И подмигивает: — У тебя или у меня?

Каким бы вымотанным ни был Фёдор, он тихо смеётся.

***

Поехать в итоге решают к Вику, причём по инициативе Фёдора: «Мне-то, как понимаешь, будет без разницы, а вот тебе...» Справедливо: у них тут, в конце концов, не «Красная Шапочка», а в своей квартире и стены помогают. Особенно когда задумываешь совершеннейшее безумие.

«Так уже наверняка кто-нибудь делал, — успокаивает себя Вик, пока они едут в метро. — Не может быть, чтобы за столько лет это никому не пришло в голову».

Но разве это значит, что всё непременно получится с первого раза?..

«А у меня будет второй?»

В квартире Фёдор преувеличенно спокойно вешает куртку и разувается, оставляет рюкзак в прихожей, моет руки. Но Вик, коснувшись плеча, чувствует: его трясёт как в лихорадке.

— Ты уверен? Потому что в какой-то момент ты уже не сможешь отступить.

— Мне плевать. Даже если всё закончится моей смертью, я буду рад.

— А мне тоже радоваться прикажешь? — ворчит Вик. Но знает: смертью оно точно не закончится, уж он для этого сделает всё возможное. А если понадобится, то и невозможное тоже.

Жрать человека в одежде — дураком надо быть. Фёдор, не споря, раздевается; только под конец, взявшись за трусы, уточняет:

— А мне в душ не надо? Я, конечно, был вчера, но...

— Я тебя не ради вкуса буду жрать, — отмахивается Вик. И медленно вдыхает-выдыхает, настраиваясь на превращение.

Вот что в Фёдоре плохо — его почти двухметровый рост. Это ж какого размера надо быть, чтобы он внутри поместился? Спасибо, потолки высокие; но и то наверняка придётся спиной упереться.

А всё-таки хорошо, что хтонический облик — вещь не фиксированная, меняй как хочешь. Иначе бы и не согласился.

Когда Вик, обернувшись чудищем, вопросительно поводит ушами, Фёдор нервно усмехается:

— Безумие какое-то, если так подумать. Впрочем, вся моя жизнь была безумием.

Страх в нём бесконечно красиво мешается с доверием — и последнее, что особенно приятно, побеждает. Потому что, погладив морду, Фёдор трогательно целует в нос и выдыхает:

— Ну давай.

Ещё не поздно отступить, а?

Распахнув пасть, Вик подсаживает Фёдора лапами — а Фёдор, спасибо ему, помогает руками. Целиком он, конечно, не влезет, но хотя бы наполовину; да, вот так, теперь придержать зубами... И, запрокинув голову, сглотнуть.

Сердце выпрыгивает из груди: что же он натворил?..

***

Жрать людей не в прямом смысле гораздо проще: хотя бы с ума не сходишь. Потому что когда что-то до боли крупное ползёт по пищеводу — это ладно, ничего удивительного, можно смириться и потерпеть. Но когда это что-то, провалившись в живот, начинает там шевелиться...

Изменять внешнее строение не так сложно, как внутреннее; и Вик беспокойно прислушивается, надеясь, что нигде не прокололся. Впрочем, Фёдор же не настолько самоубийца, правда? Он ведь скажет, если что-то будет не так? Или не скажет?

Может, лапу в глотку и?..

— Ты как? — негромко спрашивает Вик. И навостряет уши, боясь пропустить ответ.

Но Фёдора слышно вполне хорошо:

— Я нормально. Здесь темно и влажно, но я другого и не ждал. Зато, — он усмехается, — по работе не звонят.

Ну ещё бы: телефон остался рядом с кучей одежды. Если бы Фёдор решил взять его с собой, Вик бы... А, ну, он и так его сожрал; странная была бы угроза.

— Хорошо, — кивает Вик. Повторяет задумчиво: — Хо-ро-шо... — и, оглядевшись, ложится на кровать. Не на полу же валяться, в конце концов; а она всё-таки двуспальная, уж как-нибудь свернётся в клубок и поместится. Или лучше не сворачиваться, чтобы Фёдора не тревожить?

От осознания кружится голова: у него в животе человек — живой, м-мать его, человек! Который сам подал идею и, полный доверия, позволил себя сожрать; и теперь возится, устраиваясь поудобнее, какие же безумные ощущения...

«Хорошо, что я не девушка, — думает Вик, нервно шевеля ушами. — Хорошо, что я никогда не смогу забеременеть и у меня внутри никто не будет возиться».

А может, это вопрос привычки? Проглотит ещё пару раз — и, глядишь, понравится. Не зря ведь всю жизнь...

Нет, фантазии — это одно, реальность — совсем другое. И если бы Фёдора можно было спасти иначе, то непременно бы спас.

Да только он, упрямец, больше ни на что не согласился.

— Спасибо за помощь. — Судя по голосу, Фёдор подуспокоился. — Если бы не ты...

— Я тебя потом к психиатру отведу, — угрожающе обещает Вик. — Трудоголик, блин. — И со всей возможной нежностью поглаживает живот.

Какой же Фёдор дурачок. И как же хорошо, что теперь он может отдохнуть.