Гробницу Дешрета тряхнуло, а издевательский смех Дотторе оборвался слишком резко. Тишина, которая обрушилась на древнее здание, была пугающей. Итэр не совсем понимая, что случилось, обернулся. Первой он увидел крошечную Нахиду, чьё лицо было искажено ужасом и печалью — одновременно. Следующими, кто попал под его взор были Тигнари и Коллеи. Валука шуна сидел, прижав уши к голове, в немом жесте покорности, за его плечо отчаянно цеплялась его ученица, рука которой была практически полностью покрытая серой чешуей. Следом его взгляд наткнулся на Кави, который прижимал окровавленную руку к своему лицу.

Сначала Итэр даже и не понял, что это на кровавая дорожка, лишь тихий писк Паймон привёл его в себя. «Кровь», — путешественник медленно вёл взглядом по ней, страшась увидеть… Тело Сайно, неловкой, изломанной куклой лежало в стороне. Последний удар Дотторе генерал махаматра принял на себя.

— Каждый… раз… одно… и… тоже… — этот голос был и знаком, и не знаком Итэру одновременно. Аль-Хайтам медленно убрал руку от лица, его глаза светились, по щекам текли кровавые слёзы. — Каждый… раз… вы… приходите… и… убиваете… снова… и… снова, — стены и пол гробницы начали мелко трястись. А старые механизмы начинали оживать.

— Нет, пожалуйста, — тихий шёпот Нахиды должен был потонуть в нарастающем шуме, но Итэр слышал его так, словно бы, он стоял рядом с ней. — Пожалуйста, не надо…

— Однако, — секретарь выпрямился, разводя руки в сторону, — вы всегда забываете о том, что я и есть песок. Я принёс сюда знания об механике и всё здесь принадлежит мне, — на светлой коже аль-Хайтама проступали линии, которые складывались в рисунок. — Познай, гнев и ярость песков, недоразумение.

— Аль-Ахмар аль-Хайсам… — Нахида выглядела так словно вот-вот расплачется. — Касси… — её взгляд метнулся к Сайно.

— Алый король…

Итэр скорее больше почувствовал, чем увидел — могучую призрачную фигуру с головой пустынного шакала, статуи которого разбросаны были по всей Великой Пустыне. «Германубис, советник короля», — подсказала память, тот что не смог уберечь своего правителя от падения. Некогда великий джинн, по своей воле пришедщий служить сыну неба и поклявшийся тому в верности и до последнего не оставлявший своего правителя.

— Почему… — Паймон отчаянно цеплялась за плечи Итэра, — Нахида назвала Сайно — Касси?

Путешественник не успел ничего ответить, песок вокруг него ожил, как и древние механизмы. Они и раньше ему встречались, но кажется до этого они функционировали не в полном объёме. Все предыдущие столкновения с ними казались — тренировочными боями.

— Пожалуйста, — сквозь песчаную бурю силуэт Нахиды было почти не видно, лишь его очертания, окутанные зелёным свечением. — Пожалуйста…

— Нахида! — преодолеть эти считанные метры оказалось слишком сложно. И всё же у Итэра получилось. Около крошечного архонта было так спокойно, она с большим трудом удерживала это спокойствие вокруг себя. По её щекам текли слёзы — она была напугана.

— Пожалуйста, помоги остальным, — вот и всё что Нахида смогла сказать. — Это всё, что я сейчас могу сделать. Всё на что способна… как и всегда. Как и до этого.

Где-то во тьме песков, в этой черной туче бушевала безумная битва: мёртвого божества и безумного учёного, — они, наверное, стоили друг друга. Итэр понимал, что вмешаться сейчас — это обрести верную гибель, поэтому сосредоточился на том, чтобы вытащить своих спутников.

Кто бы только мог подумать, что песок — это так больно?

— А где… — Тигнари закашлялся, выплевывая песок. Коллеи едва стояла на ногах — болезнь практически полностью поглотила её тело. — Сайно?

— Я не знаю, — честно признался Итэр. Он пробовал найти генерала, но тот словно, вот же несмешной каламбур, канул в песок.

— Что вообще происходит? — Кави выглядел растерянным, по его лицу была размазана засохшая кровь.

— Как и всегда… — Нахида чуть повернулась к ним. — Это случалось уже раньше. До этого, много сотен лун назад. К королю-соколу уже приходили когда-то за знанием о его механизмах, что прибыли с ним с небес. Он отказал. Тогда, посчитав, что он — божество, просившие решили украсть у него сердце бога, вот только у короля-сокола никогда не было ни сердца бога, ни просто сердца. Подлые просители милости короля-сокола в первый раз ушли с ничем, но оставили своих шпионов и подлых предателей. Которые и нашли им — сердце короля-сокола, — детский голос дрогнул, а сама девочка закусила губу. Зелёное свечение вокруг неё мерцало неровно. Было очевидно, что ей сложно поддерживать этот защитный маленький купол. — Тогда подлунный мир впервые познал ярость песка… и увидел кровавые слёзы короля-сокола.

— Вы всё так же добры и милосердны, госпожа Рукхадевата, — призрачная фигура Германубиса была удивительно хорошо видна на фоне беснующийся стихии, грозной битвы, которой не было видно.

— Рукхадевата? Но… — Кави растерянно переглянулся с Тигнари. Тот только пожал плечами, поддерживая Коллеи. Та ещё немного была в сознании.

— Божества, теряя свою силу, теряют и свою форму. Это свойственно всем, чей дар велик. Те же феи — это отголоски некогда великой расы. А что теперь они?.. То же стало и с многими джиннами, что не были запечатаны.

— Где Касси?.. — Нахида с надеждой и мольбой смотрела на Германубиса. В ответном взгляде призрачного существа Итэру мерещилась улыбка.

— Здесь, — джинн осторожно провел рукой над песком и тот расступился, выталкивая из себя тело генерала махаматра. На белых волосах хорошо была видна кровь. — С ним всё в порядке. Можно сказать, что удар этого существа, что представилось как Дотторе, только на пользу. Анахта разблокирована, последняя печать разрушена. Возможно, как и до этого — у него получится остановить гнев пустыни, — джинн мягко коснулся середины лба Сайно когтистой призрачной рукой.

— Мой король, — генерал закашлялся, переворачиваясь на бок. Руки его дрожали и он безуспешно пытался на них опереться. — Я… Что… — слезы непроизвольно текли из глаз Сайно, он не понимал что происходит. Сознание было похоже на разорванную в клочья картину, которую нужно было собрать, но не выходило. — Я…

— Ш-ш-ш-… — Джинн положил руку на голову Сайно. — Я благодарен тебе и твоей семье за долгие столетия заботы обо мне. Когда мой сосуд был уничтожен, вы принесли большую жертву, чтобы сохранить меня и мои знания. Вы запечатывали меня в себе, оберегали ценой самих себя. Я рад, что смог снова увидеть твоё рождение в этом подлунном мире, сердце пустыни, — с этими словами призрачная фигура Германубиса дрогнула и растаяла.

Лопнул ремешок на сандалии.

— Что ж так неловко-то? Садись, перевяжу, — распускает собственные волосы, перевязывая лентой сандалию. Неловко. Германубис только улыбается и делает вид, что не смотрит

Рукхадевата улыбается. Ниола тоже.

— Тебе идут эти цветы, — вот ему самому неловко от того, что заправляют нежный цветок за ухо.

Гнев пустыни.

— Успокойся, — щеки рассечены песком, — пожалуйста, успокойся….- они потом будут оплакивать жертву Ниолы. Гнев пустыни — важнее унять.

— Какое оно, небо?

— Лживое, — вот и весь ответ. Никогда не хочет говорить об этом. Сын неба, но не божественный архонт.

— Ты — моё сердце. Сердце пустыни. Пески никогда не тронут тебя, — можно опустить голову на плечо. День тяжёлый. Нельзя никого вернуть к жизни, но можно раздуть тлеющие угольки жизни. Всем было страшно, когда в первые зелёная страна познала гнев песка.

Лицо почти всегда в тени капюшона, что похож на голову сокола: расшитый, красивый, переливающийся синим и золотым. Король-сокол, сын неба… Сам ли спустился только или был низвергнут?

— Не оставляй меня…

— Не смогу, — ранее утро, солнце ещё не встало, можно остаться, послушать дыхание друг друга. Но с первым лучом — лучше уйти. Негоже это. Слухи ходят. — Но нужно. Я же всегда с тобой.

Изумление на лице почти детское.

— Здесь, — контраст смуглой и белой кожи. Ладонь лежит на груди, там где мерно бьётся сердце.

— У меня нет — сердца.

— Не правда.

Смех.

Умирать в одиночестве — не страшно. Теперь-то понятно что никто не может умереть по-настоящему. Годы пройдут, но всё повторится снова. Бесконечный круг.

— Госпожа Рукхадевата… — Сайно повернулся к Нахиде, и осторожно вытер слезы с её щёк. — Рад вас видеть.

— К-к-кас-с-си-и-и-и!.. — она была когда-то Рукхадеватой, чувствовала осколки её памяти в себе, и всё же была несколько другим существом. Для неё бесконечный круг повернулся. Детские руки обхватывают шею Сайно. Это не её память зовёт генерала махаматра — Касси. Осколки Рукхадеваты в ней тянуться к нему.

— И да, и нет, — без привычного головного убора Сайно выглядел слишком юным. Он осторожно гладил перепуганного ребенка-архонта по спине.

— Ты — Касала? — наконец-то задал давно мучивший его вопрос Итэр.

— И да, и нет, — повторил свой ответ Сайно. — У меня его память, его чувства, его эмоции. Но я не он… не совсем он. Но, давайте, про всё это потом, сейчас нужно остановить гнев пустыни, — смуглая рука потрепала Нахиду по светлым волосам.

— Его поглотил аль-Ахмар…

— И да, и нет… — Сайно встал с трудом. — Надеюсь, что он меня услышит… Ну, а, если нет, — крошечная молния пробежала по пальцам генерала. — Я знаю, как привлечь внимание.

— Сайно… — Нахида пыталась сжаться в крошечную точку.

— Всё будет хорошо, — буря расступалась перед ним. Песок обтекал Сайно, словно вода, не причиняя никакого вреда ему, не пытаясь выесть глаза или забить лёгкие.

— Мой король, — шёпот утонул в песках. — Мой король! — Требование — не просьба. — Аль-Ахмар аль-Хайсам! — Молния ударила в песчаную бурю. И всё замерло: и песок, и механизмы, — а потом осело.

— Ты?.. — секретарь медленно поворачивался в сторону Сайно, Нахиды и остальных. Бушевавшая в сердце бури битва — была безуспешна. Оба противника были равны друг другу: и в знаниях, и в силе. — Ты?!….

Раскалённый песок пустыни никогда не жёг Сайно ног, он стелился под его стопы шёлковой тканью. И сейчас всё было так же. «Сердце пустыни», — гнев и злоба короля-сокола всегда были песком. Ложью было бы сказать, что у аль-Ахмара был спокойный и покладистый характер. Никогда такого не было — Сумеру всегда знала ярость песков, просто раньше это были короткие вспышки, а не целая жизнь.

Смуглая ладонь ложится на грудь аль-Хайтама. Сердце в ней билось беспокойно, нервно.

— Я здесь, — песок опадает, становится просто песком, а не живой яростью. — Я здесь. Я всегда буду здесь. Мы даже не можем умереть в этом бесконечном круге.

— Именно, поэтому…

— Нет. Каждый раз вы вызываете гнев короля. Каждый раз делаете одно и то же. И поэтому — нет. Вам отказали один раз, второй раз, третий раз, а потом вы решили…

— … убить, — ярость Алого короля — это песок и кровавые слёзы.

Алые линии исчезают с тела секретаря.

— Гнев — недостойное проявление власти, мой король…

***

— То есть, — Кави вопросительно смотрит на аль-Хайтама и Сайно, — вы — это Алый Король и один из его жрецов? Или нет? Я не понял. Я запутался. Что вообще случилась? Рукхадевата никогда нас не покидала? Этот милый ребёнок и есть она? Что значит, что вы никогда не можете умереть?

— То и значит, — Сайно медленно колдовал над Коллеи, сгоняя с её тела болезнь. Девушка тяжело дышала, но терпела колкую магию. Это было не так больно как в самый первый её раз. — И да, и нет. Я родился в этом мире. У меня есть родители. Во мне был запечатан, — генерал вздохнул. Сейчас он ощущал пустоту, ему не хватало соседства Германубиса, — джинн, один из советников короля-сокола. Но, да, я был выбран для него не случайно. Он узнал меня. И всё же я не уверен, что меня можно назвать Касалой…

— Я тоже был рождён, ты видел моих родителей, Кави, — голос аль-Хайтама звучал устало, а сам он сидел в тени, чуть поодаль от остальных. — И всё же я воплощение последнего и самого искреннего желания аль-Ахмара — его желания обрести покой рядом со своим сердцем.

— Ваши взаимоотношения сложно назвать спокойными, — архитектор вздохнул. — То есть вы — люди, но имеете память давно умерших?

— Да.

— Нет.

Сайно и аль-Хайтам ответили одновременно. И так же одновременно вздохнули. Сил на ссору или спор у них просто не было.

— Касала был обычным человеком. Он родился здесь, — Сайно сделал неопределенный жест рукой, показывая всю пустыню. — И когда-то он выбрал короля-сокола. Вот и всё. Но его выбор — не мой выбор, — на последней фразе лицо аль-Хайтама потемнело. — Я… — бывший глава махаматра замялся, словно бы, смутился чего-то, а потом тряхнув головой, продолжил говорить. — Я выбрал аль-Хайтама просто потому что это он. Не потому что он — это аль-Ахмар, не потому что это чувства Касалы или его желания меня к этому побудили. Я выбрал его сам, — теперь лицо секретаря выражало в кои-то веке удивление. — И без вот этой всей истории я бы всё равно его выбрал. Это — мои чувства. А не чьи-то. Я знаю какой аль-Хайтам и знаю почему мне он важен, — и нервно дёрнув плечом, Сайно полностью сосредоточился на Коллеи и помощи ей.

***

— Важен, да?..

— С очевидным — не спорят, — Сайно устало вздохнул, промокая волосы полотенцем.

— Мог бы просто сказать…

— … что люблю тебя? Мог бы. Только описало бы это всю гамму эмоций? — в аль-Хайтама летит мокрое полотенце. Небо над пустыней мирное, в деревне Аару, после сильной песчаной бури (ну, кто бы сомневался) — спокойно. — Любовь — только маленький кусочек. Описывать всё только через неё — глупо было бы. Жалеешь о том, что Дотторе умудрился всё же сбежать?

— Подозреваю, что это был не настоящий Дотторе. Он умудрился создать свой собственный бесконечный круг, — голос секретаря звучал мрачно. — Царица или Селестия — разницы нет никакой.

— Вот как… — Сайно подошел ближе, осторожно целуя аль-Хайтама между лопаток. — Это?..

— Нет, не знаю. Просто чувствую одинаковое раздражение к ним всем…

— Посмотрим, — Сайно ткнулся лбом между чужих лопаток, обнимая. — Спать?

— Только на это я и способен. Отняло слишком много сил. Всё-таки… дендро-стихия и пески — это разные, полярные силы. Мне кажется, что я смогу проспать вечность, прежде чем восстановлю силы.

— Хороший план… Но прежде… Ты ведь так и не ответил на вопрос Кави, не так ли?

— Да, — в голосе секретаря ни капли раскаяния, — Но тебе — отвечу. Нет. Да. Сложно. Мой мир — серый. Я всегда думал, что мир таким и должен быть — невыразительным. Это было удобно. Ничего не отвлекало от учёбы. Чтение всегда ненадолго раскрашивало мой мир в яркие цвета. Может быть, я и воплощение самого последнего и сильного желания аль-Ахмара, но всё же — человек. Моим родителям было тяжело со мной. Я казался им равнодушным ко всему. Отчасти так и было. Мир изменился с поступлением в Академию. Перестал быть серым, вкусы стали ярче, а запахи — слаще. Чтобы стать деревом — семечку нужна почва, без неё ничего не получится, ничего не вырастет.

— Это и худшее, и лучшее признание в любви, которое я когда-либо слышал.

— А ты так много слышал их?

— Какая дурацкая привычка отвечать вопросом на вопрос!

— Кто-то явно забыл искусство дебатов.

— Просто прекрати…

***

Когда-то давно с небес спустился король-сокол. Гнев его порождал песчаные бури, а ярость его машин была велика. Люди, жившие на земле, боялись сына неба.

Однажды, король-сокол столкнулся с маленьким жителем земли. Тот смело стоял перед могучей фигурой короля, открыто глядя глаза в глаза.

— Умерь гнев, владыка небес, посмотри как красив этот край, когда его не терзают твои бури, мой король. Неужели наши жизни насколько грешны в глазах твоих, что ты можешь их только отнять?

Ничего не ответил король-сокол.

— Мир так хрупок, владыка, — смелый маленький житель, протягивал сыну небес хрупкий белый цветок, — Но его красота заслуживает права на бытие, не так ли?

***

— Я полюбил тебя сразу как увидел.

— Поэтому стоял словно молнией сражённый, да?

— Не так уж и часто меня кто-то отчитывал. Так вежливо.

— А мне было страшно.

— А ещё у тебя на сандалии лопнул шнурок.

— Да, когда ты решил, что его нужно заменить, я чуть не умер от страха. Решил, что всё, вот моя смерть. Сейчас меня…

Тихий смех аль-Ахмара похож на мерный шум дождя за окном. Касала сидит на кровати и расчёсывает волосы своего короля.

— Послушай, — король поворачивается к жрецу и мягко перехватывает его руки. — Завтра опять прибудут эти… Германубис, им уже отказал, передав — мою волю. Но они попытаются зайти через тебя и других жрецов. Откажи им, Касала, прошу тебя. И остальных попроси.

— Ты не хочешь с ними поделиться этими машинами? Но почему? Жизнь у них довольно тяжелая, а твои машины — могли бы помочь им.

— Я не могу передать это знание — никому. Это условие. Если его нарушить — ни к чему хорошему это не приведёт, — аль-Ахмар целует чужие руки, вынимая из них тонкий гребень ручной работы. — Знание Дешрета — останется у Дешрета. Касала, я знаю, что они будут давить на твоё доброе и сострадательное сердце. Но, увы, это не тот вопрос в котором стоит быть — сострадательным.

— Это… условие небес, да?

— Да, — король-сокол не отпускает жреческих рук, только тянет за них ближе к себе, в крепкие объятия, словно пытается, укрыть в них собственный страх. — Однажды, меня поглотит Дешрет… Но не сейчас, — аль-Ахмар мягко целует чужой лоб. — Я люблю тебя, сердце моё.

Касала многого не понимает из речей аль-Ахмара, хоть и ближе всех к нему. Он когда-то попытался что-то такое спросить у Германубиса, но тот лишь отрицательно покачал головой и сказал, что не может говорить об этом, иначе: «… небесный гнев».

И всё же, как это ни странно, но король-сокол, сын небес, находит покой рядом с ним, с Касалой, с его простой и такой обычной мудростью, за ней нет никаких небесных тайн и страшных проклятий — просто многолетние опыт и наблюдение его народа.

Королевские простыни пахнут водяными лилиями, а кожа аль-Ахмара — солнцем. Касала любит эти запахи, и любит своего короля. Если такова воля небес, он не будет с ней спорить, и другим не даст. В отличии от остальных — он знает, что такое гнев Дешрета.