...это было так изящно, что уже болезненно. — Маэстро, давайте скорее! — капризно поторопил его император. Сальери не сдвинулся с места.
До них доходили лишь отзвуки того, что скрывалось в глубине сада, и Антонио боялся представить, какое влияние могла оказать эта музыка вблизи. Он не мог видеть эфира, но не сомневался, что струны его переплетались искуснейшим кружевом. Кто бы не скрывался там, в тени благоухающих роз и пышной сирени, он обладал даром, в разы превышающим дар любого из известных Антонио мастеров, и, вполне возможно, даже мог достигать его собственного.
Он шагнул вперёд. Сердце моментально перешло в ритм вальса, оголенные струны в запястьях заныли так, что Сальери не смог сдержать шипения.
— Маэстро, вам дурно?
— Одну минуту, — выдохнул он, сжимая зубы и стремясь вернуть самообладание.
Одна минута: он вернулся за сюртуком, обыкновенно прикрывающим все чувствительные переплетения, проверил надежность шейного платка и нащупал в кармане платки оставшиеся, предназначенные для рук.
— Боитесь замёрзнуть? — послышалась насмешка Розенберга. Сальери хмыкнул.
Тесей, отправленный в лабиринт за вселяющим ужас Минотавром — вот кем он себя ощущал. Разница была лишь в том, что афиняне представляли себе, с чем имеют дело. Здесь же существо, что поджидало его в лабиринте, было ему неизвестно. И более всего Сальери боялся, что оно действует не в полную силу.
— Скажите, что у нас есть чудесная репетиционная, очень светлая и просторная, — крикнул ему вдогонку император, как только Сальери скрылся за поворотом живой изгороди.
***
—Вольфганг Амадей Моцарт, М-О-Ц-А-Р-Т, — не то, чтобы его фамилию часто путали при написании, но привычка проговаривать слова по буквам перешла ещё от отца (мать же считала её несколько грубой). – Вы записали?
Он окинул стражников скучающим взглядом, после чего нагнулся вбок, рассматривая пространство за воротами и всем своим видом показывая, что ему не терпится идти дальше. Проверки на оружие, документы, сертификат мастера иллюзий, приглашение и прочее, уже порядком его утомили.
— Цель визита?
Ох, ещё и цель визита.
— Покорить императора своим талантом и стать фаворитом.
Слова повисли в воздухе, не вызвав у служителей закона даже улыбки, после чего Моцарт развел руками и несколько натянуто засмеялся над собственной шуткой:
—Sainte naïveté*, я же шучу! Было бы весьма смело с моей стороны заглядывать так далеко в будущее.
(*Святая наивность)
Двумя пальцами он протянул стражникам сложенное приглашение.
— Пожалуйста, тут все написано.
Пока стража проверяла документ на подлинность, Моцарт обернулся и окликнул:
—La maman! Боюсь, у нас всего один пропуск в эти райские апартаменты, не будем разделяться!
Женщина, стоявшая чуть поодаль быстро подошла ближе. Вид у нее был встревоженный. На дворе стоял жаркий августовский полдень, но, как будто не замечая этого, она куталась в платок и с легкой нервозностью обхватывала плечи.
Заметив ее состояние, Моцарт мгновенно изменился в лице. Не оставив даже намека на шутливость, он с нежностью схватил мать за руку и тише обычного проговорил:
— Не волнуйтесь, мы уже на месте. Остались сущие пустяки! Сейчас эти господа проверят наши документы и пропустят нас прямо...
Пропустят прямо во дворец… Ещё месяц назад Вольфганг и подумать не мог, что окажется у ворот Хофбурга с огромными чемоданами, скрипкой в руках и решительным намерением войти внутрь. Приглашение, что отправили его отцу, было крайне неожиданным, и в первый день его приняли за чью-то непутевую шутку. Тем не менее, печать и подписи не оставляли сомнений в подлинности документа: император был готов принять у себя в резиденции любого, кто способен справиться с поставленным заданием. «Прочитайте повнимательнее, может он и принцессу в жены готов выдать» — иронизировал Вольфганг, сочтя письмо похожим на сказочный сюжет. Спустя три дня уговоров и сборов, Леопольд отправил ответное «Встречайте» и карета, груженая несколькими чемоданами, повезла его сына вместе с maman покорять Вену.
Пока не была остановлена службой безопасности.
Несколько долгих минут они изучали предоставленные документы и, наконец, дали добро:
— Герр Моцарт, можете идти.
Вольфганг прервался и резко обернулся. Один из стражников сделал приглашающий жест в сторону ворот, после чего добавил:
— Прощайтесь и проходите. Император вас ждет.
— Что значит "прощайтесь"? — усмехнулся Моцарт, протягивая женщине локоть для опоры. — Мы вдвоем.
— В вашем приглашении указано только одно имя.
— В самом деле? – с наигранным удивлением произнес Моцарт. — Очень жаль, ведь я не путешествую в одиночку. Но, думаю, моя матушка простит герра... — он приостановился и заглянул в собственное приглашение, заставив стражника повернуть руку, —... Сальери, за то, что ее не включили в официальный список гостей.
Он повернулся уже к матери и с улыбкой добавил:
— Маэстро Сальери — вы обратили внимание? Надо написать об этом mon père, он будет доволен.
— Я прошу прощения, мы не можем... — начал было стражник, но Моцарт его прервал.
— Не можете пропустить нас вдвоем? Я музыкант, у меня нет проблем со слухом. Что ж, спешу вас предупредить, что я, в свою очередь, не могу проследовать в апартаменты, пока моя мать находится здесь. Неужели во всем дворце нет ни одной свободной комнаты для нее?
— Дело не в этом, — попытался объяснить стражник. Одновременно с ним, женщина чуть крепче сжала локоть и заговорила:
— Вольфганг, je vous en prie*, это излишне...
(*Прошу тебя)
— ...вход на территорию дворца строго регламентируется...
— ...я поселюсь в гостинице совсем недалеко отсюда, как мы планировали...
Тихий, беспокойный голос его матери и баритон стражника, в котором все больше чувствовалось недовольство, окружили его с двух сторон. Моцарт раздражённо выходнул и прервал обоих:
—Calme*! Я правильно понимаю, что если мы развернемся и уйдем, то маэстро Сальери будет вами крайне недоволен?
(*Тихо)
Второй стражник, до этого момента сохранявший молчание, саркастично хмыкнул.
— В высшей степени.
— И вы, если я действительно понимаю правильно, не хотите, чтобы так случилось?
Первый вздохнул.
— Герр, я прошу прощения, но, вероятнее всего, маэстро не составлял ваше приглашение лично. На прослушивания съедется около сотни человек. Из них у маэстро есть несколько хороших знакомых, но даже им, мне думается, приглашения отсылал писарь. Так что ваш шантаж здесь не совсем уместен. Я был бы счастлив пропустить вас вдвоем, но не могу, а если вы отказываетесь проходить так, то, боюсь, нам придется отказать вам в пропуске совсем.
Чем дольше он продолжал говорить, тем больше Моцарт становится похож на своего отца в моменты гнева, и тем крепче мать хваталась за его локоть.
— Значит вот так вы обращаетесь с гостями? Я требую, чтобы меня пустили, и если у вас есть хоть капля здравого смысла...
— Герр Моцарт...
Эта перепалка могла продолжаться ещё долгое время. С одной стороны масла в огонь подливало естественное нежелание Моцарта оставлять мать одну, с другой — устав, ослушаться которого значило подвергнуть опасности всех их дорогих гостей. Однако спустя минуту пылкого монолога Моцарта и редких попыток его облагоразумить, в разговор вмешалась третья сила.
— Добрый день, Лукас, — голос негромкий и спокойный. Вольфганг мгновенно уловил интонацию и замолчал, буравящим взглядом уставившись на незаметно подошедшего со стороны дворца мужчину.
На вид ему было около тридцати. Черный сюртук, тонкие шелковые платки вокруг горла и обоих запястий, прекрасная осанка и сдержанная мимика. Глубокие черные глаза делали взгляд пронизывающим. Моцарт отметил, что к охране человек не принадлежал, а значит, представлял кого-то из высокопоставленных лиц – в вежливом тоне чувствовалась нотка снисхождения.
— Я слышал ругань, — без какого-либо укора сказал незнакомец. — Что-то случилось?
Он перевел взгляд на Моцарта. Тот развел руками:
— Меня пригласили, а сейчас не пропускают внутрь. Досадная ситуация, не находите?
— Мы просто уточнили, что в приглашении указан один гость, а не двое, — виноватым тоном объяснился стражник. – Нас не предупреждали, что кто-то может быть с сопровождением!
— Да, я приехал не один, но я не могу позволить своей матери ночевать в гостинице, сам проводя ночь в дворцовых комнатах! – повторил Моцарт и вызывающим взглядом упёрся в мужчину. Тот едва ли двинул мышцей лица.
— Не вижу в этом проблемы. Если дама прошла всю процедуру досмотра, то она может проходить. Комнаты подготовлены с запасом, мы можем себе позволить разместить столько гостей, сколько будет необходимо.
После чего повернул голову к стражнику и закончил:
— Если возникнут подобные вопросы, прошу впредь решать их через меня.
Очень хорошо приглядевшись, Моцарт смог бы даже заметить едва уловимое движение уголка губ — подобие вежливой улыбки.
Услышав такой приговор, Моцарт гордо распрямился и оглядел стражников с победным выражением лица. Мужчина посмотрел ему в глаза и приветственно кивнул.
— С кем имею честь разговаривать?
—Вольфганг Амадей Моцарт, — он лучисто улыбнулся.
— Приятно видеть вас среди прибывших, — чуть более заметная улыбка появилась на его лице. — Я провожу вас до комнаты. Ваши вещи перенесут в ближайшее время.
И он шагнул за ворота, на территорию дворца. Вольфганг радостно посмотрел на мать и, потянув ее за собой, двинулся следом. Не успели они пройти пары шагов, как к ним подбежал молодой юноша в форме прислуги.
— Позвольте, я провожу вас, господа! — он с опаской глянул на черноглазого мужчину.
— Все в порядке, я встретил этих людей, я их и провожу, — спокойно ответил тот. — Оставайся пока тут и следи, чтобы... Чтобы не было очень шумно. В случае такой ситуации — ты знаешь, где меня найти.
Юноша быстро откланялся и отошёл в сторону. Моцарт проводил его взглядом, нахмурился, сложил в голове увиденное и понял, что до настоящего момента незнакомец так и не представился.
— Я прошу прощения! — он кашлянул, привлекая к себе внимание. — Как к вам можно обращаться?
Боковым взглядом Вольфганг заметил, как юноша-провожатый ошарашенно посмотрел на него и тут же отвернулся, верно сочтя это дурным тоном. Мужчина отвел глаза и как-то неловко повел плечом.
— Я вынужден извиниться. Я хотел оставить в тайне свое имя до официального знакомства, чтобы избежать неловкости. Но ожидаемо, что у вас возник закономерный вопрос.
— Все верно, он возник.
— Если вам будет угодно. Антонио Сальери, — он сдержанно поклонился.
На мгновение Вольфганг растерялся. Придворный концертмейстер его величества стоял сейчас перед ним и намеревался проводить до комнаты — это было последнее, чему он планировал удивиться по приезде в Вену. Он боялся представить, в каком, должно быть, шоке сейчас находится мать.
Но мгновение прошло, и его замешательство рассеялось. Моцарт улыбнулся и не нашел ничего лучше, чем продолжать общение в том же дерзком тоне:
— Тогда мне следует представить и даму! Анна Мария Моцарт, ma mère. Теперь мы все знакомы и лишены поводов для неловкости!
— О, Вольфганг...— шепотом выдохнула женщина, мгновенно покрываясь румянцем. — Лиши меня повода краснеть за тебя...
— Приятно знать, что это так, — вежливо ответил Моцарту мужчина, и, следуя старому этикету, поцеловал даме руку.
Тут бедное сердце Анны Марии не выдержало, и сыну пришлось осторожно подхватить ее под локоть, чтобы избежать столкновения с плиткой. Сальери встревоженно взглянул на него и даже ринулся, чтобы подхватить женщину с другой стороны, но остановился после выпаленного «не стоит» от Вольфганга.
— Все в порядке? Может быть позвать врача?
— Долгая дорога на нее плохо влияет, ей сейчас лучше всего прилечь и выпить воды.
Сальери кивнул и, изредка посматривая назад, направился ко дворцу.
Уже через пять минут мать лежала на кровати. Рядом, на тумбе, стоял осушенный залпом стакан, а за стеной, в соседней комнате, разбирал вещи Вольфганг, уже предвкушая, что ждёт его в ближайшие дни.
***
— Вы слышите? Розенберг, вы слышите это? Что это за звук?
Император завертелся на кресле, словно маленький ребенок, ожидающий торт после ужина. Несколько минут назад они перешли с качелей в беседку, потому что на качелях его отвлекал скрип натянутых веревок, а перед этим точно так же ушли из главной залы на свежий воздух, чтобы звуки природы «стимулировали мышление». Сальери бесшумно вздохнул.
— Это скрипка, — озвучил очевидное Розенберг.
— Сам слышу, что скрипка! Неужели вы думаете, будто я не определю по звуку скрипку?
— Вы задали вопрос, — попробовал возразить Розенберг, но император уже его не слушал. Как он сам неоднократно заверял своих приближённых, его натура была очень чувствительна к любому звуку, и, в особенности, к звуку эфирному, извлекаемому из тонкой музыкальной материи. Сейчас же — опыт Сальери позволял это понять — скрипка задействовала эфир достаточно активно. Скрипач был мастером своего дела.
— Тише! Вы слышите? Розенберг, вы слышите?
— Да.
— Что же вы слышите?
— Сейчас... я ничего не слышу, ваше величество.
— Вот именно! — император многозначительно вскинул палец. — Он почему-то прекратил играть.
Сальери закрыл глаза, как бы погружаясь в транс. Этот диалог мог длиться долго.
— Возможно, он устал, — предположил Розенберг. — Кто знает, сколько он тут играл, пока нас не было.
— Да, действительно... наверное, кто-то репетирует перед пробами. Точно, так и есть.
Император замолчал, явно прислушиваясь. Кажется, он был раздосадован прекращением музыки. Прошло порядка минуты, прежде чем был вынесен вердикт:
— В любом случае, этот человек мешал нашему делу. Вы ведь знаете, как я чувствителен к музыке. Меня бы это страшно отвлекало.
Он откашлялся и уже хотел начать совещание, ради которого пришлось оторвать от своих дел графа и капельмейстера, когда музыка, словно издеваясь над ним, полилась вновь. Император так и замер с открытым ртом. Сальери, не открывая глаз, хмыкнул.
— Что это он, уже отдохнул, скажете? Так быстро?
— Вероятно, он не очень-то и устал, — сразу нашелся Розенберг.
— А вы, маэстро, что думаете? — не спеша на этот раз верить Розенбергу, спросил император.
Услышав обращение, Сальери отмер и открыл глаза.
— Он перестроил инструмент.
Его величество прислушался на несколько секунд, давая музыке нарушать тишину сада, и воскликнул:
— Ах, как я сам не догадался! Да, слышу... Слышу, что звук изменился. Басок стал звучать ниже, я прав?
Антонио тактично промолчал.
— Нет, скажите, пожалуйста, я прав? Бас стал такой глубокий, даже необычно. Маэстро!
— Ниже, чем в прошлой композиции, — склонил голову Сальери, внутренне пойдя на компромисс.
— Да, это мы с вами верно подметили. Удивительно, до чего могут додуматься исполнители! Изменить натяжение струн, чтобы заставить скрипку играть так, как хочется.
Минуту или две они слушали произведение (или, если быть точнее, долетавшие до них отзвуки). Сальери снова закрыл глаза. Розенберг нетерпеливо стучал пальцами по колену. С закрытыми глазами спокойствие сохранять было легче, графу стоило научиться такой хитрости.
— Я глубочайше извиняюсь, — всё-таки, не выдержал Розенберг, — Но вы, кажется, созвали нас по какому-то делу.
— Ха-ха, это верно, — кивнул император. — Искусство меня увлекает. Я хотел узнать у вас, как продвигаются дела с поиском музыканта-целителя. Прошло уже, кажется, больше месяца...
— Три недели, — беспокойно поправил его Розенберг, — С половиной. На прошлой неделе уже начали прибывать первые приглашенные.
— Почему так долго?
— Пока составляли указ, писали письма, рассылали их, пока музыканты добрались и разместились...
— Понятно, понятно, — замахал руками император.
— Мы старались уложиться в минимальные сроки, комнаты подготовили всего...
— Я понял, достаточно.
Розенберг силой заставил себя замолчать. На его плечи и бедную, измученную ревматизмом спину, были возложены обязанности организатора сего события. Требования по времени, не вязавшиеся с реальностью никаким боком, беспокоили его особенно сильно.
— И как, маэстро, кто-то из гостей вас уже впечатлил?
— Рано говорить, — лаконично ответил Сальери.
— Рано? Вам это легко сказать — "рано", а меня уже второй месяц мучает бессонница!
Розенберга, бесспорно, бессонница тоже мучала. Примерно три недели. С половиной. Антонио подозревал, что после ещё пары прослушиваний, этот недуг перейдет к нему.
Повисло молчание. Шелестели деревья, в ближайшей кроне пел соловей, и до беседки доносилась нежная скрипичная композиция.
— Хорошо играет, — заметил император. — Но, послушайте, почему же он решил репетировать в саду? Ведь есть репетиционные. Розенберг, ведь вы позаботились о том, чтобы музыканты знали, как их найти?
— Безусловно, ваше величество.
— И почему же он играет не там?
— Вероятно, у него какие-то свои причины.
Император зевнул.
— А может быть, вы всё-таки забыли ему рассказать? Гостей много, всякое может случиться.
Не дождавшись ответа, он махнул рукой в сторону.
— Скажите ему, чтобы перестал. Мне хочется подумать, не отвлекаясь на музыку.
В этот момент скрипка на краткий момент умолкла. Разминка закончилась — подумал Сальери. Может быть, скрипач и сам решит закончить с тренировкой, хотя бы до обеда.
...И в этот момент мир остановился.
Потому что сразу после передышки последовало нечто, что было сложно назвать простой музыкальной композицией. В груди Сальери беспокойно заметалось сердце, струны во всем его теле вспыхнули теплом и странным, мало на что похожим блаженством — вернейшим признаком сильной магии. Сальери схватился за руку выше кисти и сильно сжал рукав. Запястья нестерпимо ныли, как, бывало, в детстве ноют ноги после долгого бега. И черт бы побрал идею прогуляться без платков, в то время, пока на территории дворца столько мастеров иллюзии с ещё не знакомым ему потенциалом!
Кое-как совладав с собой, Сальери восстановил дыхание и выпрямился, стараясь ничем не выдавать своего уязвимого состояния. Никто из его спутников ничего не успел заметить, да и заметив, вряд ли обратил бы внимание. Но осторожность никогда не вредила.
— Сальери, вашей способности вежливо разговаривать я доверяю больше, — заявил император, не оборачиваясь. — Сходите, отзовите его подальше отсюда. Розенберг, вы свободны.
Антонио стоял, не в силах тронуться с места. Если чудесная симфония оказывала такое влияние, даже когда источник находился от него в паре десятков метров, страшно было подумать, как поведет себя тело вблизи.
Император не вытерпел задержки и обернулся.
— Вы слышите?
Сложно было не слышать: это было так вкрадчиво и причудливо, так неожиданно ...так изящно, что почти болезненно.
— Маэстро, давайте скорее!
И вот теперь, медленно шагая в тени белых роз и кустов уже облетающей сирени, он боялся сделать резкое движение, подставив себя под мощные волны, исходящие от играющего.
Посредине сада находился небольшой уголок спокойствия — тихое и безлюдное место, которое в свободное время любил посещать Сальери. Искусственный, неглубокий водоем, резная скамейка, обычно усыпанная цветками сирени, и высокая ива, скрывающая любителей покоя. Помимо очевидных достоинств (тишина и безлюдье), островок обладал видимым для одного Антонио полезным свойством: в пределах окружающей его зелёной изгороди пересекались сразу несколько сильных эфирных потоков. Музыка, которая звучала в этом месте, обладала особенной глубиной и ярким, ни на что не похожим окрасом. Естественно, только эфирная музыка. Соединять волшебные ткани и творить магию здесь было легко и вольно. Так что, если кто-то решил выбрать для репетиции именно эту точку во всем саду, то, очень вероятно, этот человек обладал крайне хорошим восприятием эфира. Во всяком случае, такого уровня восприятия Сальери не заметил пока ни у одного из императорских музыкантов.
От мыслей его внезапно отвлекла бабочка, выпорхнувшая из-за поворота. Кроваво-красные крылья со светлой окантовкой, похожей на кружево вдоль подола юбки почтенной дамы, несли по воздуху вытянутое черное тельце. Таких созданий в августе здесь можно было встретить бессчётное множество, если бы не одна деталь: размер насекомого. Траурница (так эту бабочку звал садовник) сделала несколько хлопков своими массивными крыльями и, приблизившись к Сальери, заняла место на его плече, крепко уцепившись за ткань своими немаленькими лапками. Размер её крыла мог сравниться с головой человека, и Сальери пришлось отвернуться, чтобы не утыкаться носом в узор.
Несомненно, это была иллюзия. Более того, иллюзия сложная, тройственная, связывающая воедино все компоненты: звук, изображение и физис. Даже физис! Бабочка имела небольшой вес, сквозь плотную ткань Сальери чувствовал, как она цепляется крючковатыми лапками за его плечо. Для создания одной такой иллюзии требовалось обладать огромным мастерством и многими-многими годами подготовки.
Резкий переход в музыке заставил его охнуть, вытеснив воздух из легких. Нужно было срочно это заканчивать…
Сжав кулаки крепче, Сальери ступил за поворот, к своему месту уединения, захваченному сейчас кем-то неизвестным. Стоило сделать шаг, как музыка резко прекратилась, как будто сильная рука, сжимающая его изнутри, дала наконец вдохнуть свободно. Бабочка на плече растаяла. Фигура, стоявшая по ту сторону водоема, принадлежала молодому юноше. Несколько секунд Сальери приходил в себя, разглядывая человека перед собой. Светлые, взъерошенные волосы, изящное телосложение, щегольской фрак золотисто-белого цвета. Лицо было разглядеть невозможно – фигура стояла к нему спиной, и всё же, Сальери показалось, что музыкант перед ним выглядит очень знакомо.
— Вы впечатлены? — спросил вдруг скрипач с торжеством в голосе.
— Прошу прощения?
— У вас сердце быстро бьётся, я слышу. Кажется, вам понравилась моя импровизация. Если это не так, то вам стоит обратиться к врачу. Тахикардия бывает опасна.
— Вы... слышите мое сердце? – удивленно выдохнул Сальери. – С такого расстояния?
— Это несложно, тут очень густая эфирная ткань, даже взмах крыла бабочки ее всколыхнет, — усмехнулся юноша и обернулся.
Несколько секунд они глядели друг другу в глаза, прежде чем Моцарт опустил скрипку и, покрывшись лёгким румянцем, тихо произнес:
— О, это вы, маэстро. Должен сказать, я польщен.
И вслед обезоруживающе улыбнулся.