***

 — Если ты не хочешь рассказывать… — мягко начал говорить я, присев на кровать, на которой уже лежала Тина, одетая в свой чёрный шёлковый пеньюар.

 — Нет. Мне нужно это сделать. Если ты не узнаешь этой истории, ты не сможешь понять, почему я порой делаю так, а не иначе. Это нужно, чтобы избежать… недопонимания, — так же тихо и спокойно ответила она, похлопав ладонью по одеялу рядом с собой. — Иди ко мне. Рассказ будет долгим.

Я послушно снял с себя пиджак и полулёжа-полусидя устроился рядом с ней, подложив под спину подушки. Тина легла спиной мне на грудь, голова же её была на излюбленном ею плече. Моя рубашка тут же промокла от её мокрых волос, но я мало обращал на это внимания.

Тина помолчала немного, словно собираясь с мыслями, а потом начала свой рассказ:

 — Знаешь, лучше, наверное, начать вот с чего. Не знаю как, но, достигнув двадцати-тридцати лет, я перестаю меняться внешне. От слова совсем. Меня семь раз сжигали за это на костре, ведь раньше женщины в тридцать-сорок лет, если доживали, конечно, были настолько изнурены тяжёлой работой и постоянными родами, что выглядели больше как старухи, чем как сейчас выглядят женщины в этом возрасте. Только если настоящие ведьмы могли себя обезопасить от огня, то я не могла. Каждый раз сгорала заживо. Я помню это. В этом плане, может, ты и прав, что я какой-то странный вампир. У меня с Лестатом действительно много общего. Кроме того, что я не вскрываю людям сонные артерии по ночам, чтобы выпить их кровь.

 — Может быть… — задумчиво согласился я, проведя рукой по скользкому шёлку на её плече.

 — Да и вампиром мне тоже не быть. Мы уже пробовали. Ничего. Лестат мне завидует, а я ему, потому что у нас обоих есть то, чего нам не хватает. Я могу жить как человек, а он может умереть, если захочет. Вот такая непростая ситуация. Смерть почему-то избегает меня. Или, может, это просто издевательство такое: меня должны или убить, или я сама должна решиться умереть. Третьего не дано.

Глубоко вздохнув, Тина немного помолчала, а потом продолжила говорить:

 — В то лето, когда я познакомилась с Дамблдором, у него в семье случилась страшная беда. Погибла мать. Он тогда собирался в кругосветное путешествие, это было очень модно в начале этого века, со своим школьным другом. Но не смог оставить сестру. Альбус в то время был очень талантливым и многообещающим молодым магом, я узнала о нём случайно, но подумала, может, он сможет узнать, что со мной не так. Мы общались с ним примерно полгода, периодически я приезжала к нему в Годрикову Впадину. Однажды во время такого визита Дамблдор показал мне одно из писем Элфиаса, в котором тот рассказывал, что в Тибете он встретил странных людей: они говорили, что им не одна сотня лет, но молодо выглядели. Это были не вампиры. Они ели, спали, медитировали. И верили в реинкарнацию. Перерождение. И я подумала, что вот она, разгадка. И поехала туда.

 — Ты нашла ответ? — поинтересовался я, поскольку она замолчала на некоторое время.

 — Нет, Северус, я не нашла ответа. Сейчас я считаю, что это была моя самая большая ошибка за всю мою жизнь — направиться туда. Наша группа заблудилась в горах. Нас было десять человек. К несчастью, именно в том месте, где мы заблудились, жил клан… монахов. Хотя их так на самом деле трудно назвать. Сами они называли себя «Братство дракона». Это было очень жестокое братство. Они выращивали убийц. Наёмников. Похищали детей с определёнными способностями, развивали в них ловкость, реакцию, силу, выносливость. Обучали боевым искусствам. Обучали владению оружием. Любым. Холодным. Огнестрельным, которое тогда только появлялось и активно развивалось. И использовали в своих целях. Фактически благодаря этому у них была власть почти над всей Азией. Они пытались вмешиваться в дела Европы. Даже Америки. И у них были на это свои основания — члены братства не знали пощады, не знали промахов. Если ты перешёл им дорогу — то считай, ты уже на том свете.

 — Как у тебя появились эти шрамы на спине?

 — Да ты уже понял, наверное. Нас поймали, посадили в тёмную пещеру. Пытали. Просто ради удовольствия. Из десяти человек к концу месяца выжила я одна. Не знаю как. Но я хотела выжить, понимаешь? Именно тогда я поклялась себе, что выберусь оттуда любой ценой. Они присмотрелись ко мне. Усилили пытки. Но я терпела. Терпела и ненавидела. И тогда они пообещали, что дадут мне шанс выжить, увидеть белый свет, если я буду их слушаться. Буду делать, что они скажут. Они стали меня готовить, понимаешь? Стали готовить убийцу. Обучали. Ненависть во мне разгоралась с каждым днём, но мне хотелось жить. Тогда мне ещё хотелось. Я хотела отомстить им за смерть друзей, а они сами давали мне в руки оружие. А я же могла тогда умереть. Но я настолько их ненавидела… Я понимала, что если сейчас умру, то не смогу простить себя за то, что не отомстила. А я бы вспомнила, Северус, я бы всё вспомнила потом.

Через какое-то время, вроде семь или десять лет, я стала лучшей. Мне давали поручения — я их выполняла. За это время я очерствела окончательно. За это время боли и страданий я уже забыла, кто я, почему оказалась здесь. Я просто подчинялась приказам. А стальным стержнем внутри меня была ненависть. Мне вырезали дракона, их символ, прямо на спине ножом в знак верности. У всех членов Братства были такие же отметины. Однажды какая-то деревушка чем-то насолила одному из главных. И нас, меня и ещё одного человека, послали вырезать её. Целиком. Вот тогда-то, в тот момент, когда я увидела лица этих беззащитных людей, бегущих от нас в страхе, я поняла, какие же мы чудовища. Каким чудовищем стала я.

 Я не дала тому человеку, второму, совершить то, зачем нас послали. Я убила его. А потом вернулась в монастырь, где были остальные, и убила их. Всех, до последнего человека. Они сами дали мне оружие в руки, Северус, сами, а я была лучшей. Я бежала. Хотела забыть всё это. Пыталась отмыться от крови убитых мной людей. Хотела вернуться домой. Спустя какое-то время мои странствия привели меня в Россию. Тогда она была после Первой мировой. И революции. Разбитая, сломленная, так же как и я. Я бродяжничала из одного города в другой, и в одном из них попала в госпиталь. Мне тогда было плохо, я заболела, пневмония.

 Там я встретила чудесного врача, хирурга. Максимилиана Фёдоровича. Великий был человек. Когда он узнал, что у меня не было дома, то устроил работать санитаркой к себе в больницу. И я полностью погрузилась в уход за больными. Только так я могла хоть как-то забыть, что натворила. Макс, видя моё рвение и успехи, отправил меня учиться на медсестру. Я помогала ему во время операций и также ухаживала за оперированными. Он жил тогда в коммунальной квартире с женой и дочерью, но они приютили меня. Он стал мне вместо отца. Спустя ещё какое-то время Максим отправил меня учиться в медицинский институт, договорившись с ректором, своим старым другом. Высшее образование тогда получить было очень трудно, брали в основном парней. Но я не привыкла сдаваться. Только институт я не закончила.

 — Почему? — переспросил я, пребывая в шоке от услышанного.

 — В сорок первом началась война. Я была на четвёртом курсе. Нас за три месяца доучили до каких-то врачей и отправили на фронт. Я до последнего билась, чтобы меня определили вместе с Максом. Он до последнего сопротивлялся. Но потом сдался. Ты даже не представляешь, что война делала с людьми. Молодые хирурги, такие же, как и я, сходили с ума, когда к ним целым потоком приносили раненых, изувеченных, с оторванными ногами, руками. Только мы с Максом вдвоём сохраняли хладнокровие. Мы стояли у операционных столов бок о бок. Все мои ошибки, всё моё незнание выливалось в смерть. Но я не сдавалась. Я хороший врач не потому, Северус, что я много читала книжек. Я хороший врач потому, что мой опыт написан кровью.

По ночам, когда мы не оперировали, мы сидели на полу, и в скудном свете свечки Максим показывал мне атлас по анатомии, который утащил с собой. Показывал, что я делаю не так. Показывал как надо. Как лучше. Или он читал мне стихи. Наизусть он знал всего Пушкина. Особенно часто он читал мне «Евгения Онегина». Удивительный был человек!

 — Он умер?

 — Да. В сорок третьем наш маленький госпиталь взяли в плен. Он погиб сразу. Меня отправили в концлагерь. Даже не знаю, что было хуже: оперировать на фронте или в концлагере. Меня опять пытали. Но я не сдавалась. Помогала людям хоть как-то справиться. Выжить. Только медициной. Оружие я не могла взять в руки. Через полтора года американцы освободили наш концлагерь, и я наконец-то попала туда, откуда начала путешествие. Сорок пять лет назад. Ты представляешь себе эти сорок пять лет боли?

Я ошеломлённо посмотрел на Тину. Я не понимал, как такое могло быть. Как такая хрупкая с виду девушка могла вытерпеть столько.

 — В концлагере я познакомилась с одной женщиной, она тоже была врачом, работала на кафедре нейрохирургии. И Делла позвала меня к себе. Я очень с ней сдружилась. Так я и стала работать в King’s College Hospital. Ты представить себе не можешь, что я из себя тогда представляла. Я была камнем, живым камнем. Мне казалось, что я не могу чувствовать ничего. Что человек во мне умер окончательно. Но я всё ещё пыталась отмыться, пыталась помочь людям. Мне тогда казалось, что если я спасу много людей, то там, в другом мире, меня простят за мои прошлые грехи.

 — Как же ты тогда вышла замуж? — словно в трансе спросил я, медленно гладя её по руке.

 — Да, это… Летом сорок пятого года к нам в отделение привели воспитанников сиротского приюта. Они тогда как раз оканчивали школу, и была возможность паре человек получить место в медицинском университете. И там был парень… знаешь, он был высоким, худым, с тёмными волосами и чёрными бездонными глазами. Я бы даже сказала, что он был красивым. Но от него просто тянуло какой-то непонятной мне энергией. Он абсолютно не слушал женщину, которая устроила экскурсию, постоянно перебивал, ехидничал. Я прикрикнула на него. Подошла к нему и сказала что-то вроде, чтобы он шёл домой и таким соплякам, как он, здесь не место. Было видно, что я очень его разозлила. И я сама тоже разозлилась. Но взяла себя в руки и просто ушла оттуда.

 — Я не понимаю…

 — А теперь представь моё лицо, когда этот же самый парень пришёл ко мне в отделение зимой и предъявил бумагу, чтобы ему разрешили присутствовать на операциях. Он поступил, представляешь? И у моего заведующего, Генри, он выпросился, чтобы присутствовать именно на моих операциях. Я была в бешенстве. Но поделать ничего не могла. На каждой операции он получал от меня тонну упрёков. И всё терпел. Было видно, что он с каждым разом ненавидел меня всё больше и больше, но он терпел. А потом я поняла, что с ним было не так.

Он был волшебником. Я не сразу его раскусила, но потом, приглядевшись, поняла это. Я поймала его с поличным и в приватной беседе заявила ему, чтобы он не маялся дурью и шёл работать в ваше министерство или ещё куда-нибудь. Он же просто достал свою волшебную палочку и отдал её мне. Сказал: «Вернёте через пять лет вместе с дипломом и извинениями». Я положила её в сейф. Каждый день я проверяла на месте ли она, и она была на месте. Когда он пришёл на пятый курс, то я уже преподавала. На экзамене у всех преподавателей в среднем было по десять человек. А у меня в ту сессию был всего один. Ты уже догадался, кто это был?

 — Да…

 — Если ты считаешь, что у тебя скверный характер, то ты просто не видел меня в то время. Я была настоящей стервой. Я отчитала его от и до, спросила всё, что только знала сама, самые каверзные вопросы. И он мне ответил на все. Его терпение просто доводило меня до белого каления. Я поставила ему «хорошо». Единственное «хорошо» за всю его учёбу. И я действительно на вручении дипломов попросила у него прощения, а сразу после отдала и палочку. Я тогда надеялась, что больше его не увижу.

Но угадай, в какое отделение он пришёл в ординатуру? Тогда за него вступился мой наставник, Генри, я тебе про него говорила, и я была вынуждена принять его к себе в ученики. И я тогда сделала всё, чтобы он уехал работать куда-нибудь подальше, но у меня ничего не получилось. В то время я была уже заведующей, Генри нездоровилось. Я переругалась с главным врачом в пух и прах, но Том был блестящим студентом, и работать он хотел именно у меня.

 — Том? — удивлённо переспросил я.

 — Да, Том Реддл. В итоге мы стали работать вместе. На всех операциях. Но если шесть лет назад на мои упрёки он молчал, то теперь, закончив ординатуру и став настоящим врачом, он начал отвечать мне. Как же мы тогда с ним ругались… Я просто поняла, что он не простил мне моих слов шесть лет назад, и всё это время целенаправленно шёл к своей мести. Но меня тоже было трудно сломать. Ты даже представить себе не можешь, как меня раздражало, что ему всё так легко давалось. Он действительно был одарённым парнем. Там, где мне пришлось потом и кровью зарабатывать опыт, он понимал с полуслова. Нашу ругань было слышно на все этажи госпиталя. Я скидывала ему самых безнадёжных пациентов, а ему иногда удавалось сотворить чудо. Господи…

Тина закрыла раскрасневшееся лицо руками. Эмоции полностью охватили её.

 — Тина, я всё ещё не понимаю… Вы же ненавидели друг друга?

 — Ненавидели — это мягко сказано. Однажды я дала ему очень сложный случай. И пациент умер. Не знаю, смогла бы я его тогда спасти. Наверное, нет. Точнее не «наверное», а «точно», ведь там всё было весьма плачевно, и единственное, что можно было сделать — это облегчить страдания бедняги, чтобы он прожил хотя бы ещё несколько месяцев. Но я сказала Тому в тот день, чтобы завтра на моём столе лежало его прошение об увольнении. И на следующий день на моём столе действительно лежало кое-что. Кольцо в коробке. Том пришёл ко мне, встал на колено и сделал предложение руки и сердца. Видимо, он хотел таким образом ещё больше испортить мне жизнь. А у меня была цель испортить ему. И я согласилась. Вот так, наперекор. Думала, что он ещё не знает, с кем связался.

Я не мог сказать ни слова на это. Только посмотрел на неё удивлёнными глазами.

 — Нашу свадьбу отмечала вся больница. На самой церемонии мы даже не могли заставить друг друга поцеловать, просто прикоснулись щеками друг к другу. Священник тогда прошептал: «Это ненадолго!» Все надеялись, что теперь мы будем выяснять свои отношения в кровати, а не на работе. Я взяла его фамилию. Мы купили дом. Обсуждение ремонта прошло очень гладко: мы просто бо́льшую часть молчали и кивнули, когда нам предложили первый же вариант. Нам обоим было всё равно. У каждого была своя спальня. Своя территория.

 Правда, всё начало меняться. Мне ночью тогда снились очень яркие кошмары. Воспоминания из прошлого. Я заходилась в ужасном крике, впадала в истерики. Том сначала не мог понять, что происходит. А потом приходил и успокаивал меня. Просто по-человечески оставался со мной до утра. Затем мы начали разговаривать. Ты представляешь? Мы уже полгода были женаты, семь лет до этого отравляли друг другу жизнь — и только сейчас начали разговаривать. Я стала мягче, совсем немного, но это было заметно. Спустя какое-то время так вышло, что мы даже не обсуждали, кто где будет спать. Как-то само так получилось, что ночью он всегда был рядом, иначе я просто не могла уснуть. Через восемь месяцев после свадьбы он позвал меня на первое свидание. Мы стали узнавать друг друга лучше. И постепенно вся наша ненависть друг к другу перелилась в любовь. Представляешь, как в жизни может быть?

На нашу годовщину свадьбы мы устроили себе первый медовый месяц. И там, в деревушке на юге Франции, я увидела восхитительный сорт ярко-алых роз. Scarlett Carson. Я влюбилась в них с первого взгляда, и Том скупил их для меня все до единой. По приезде я уже было расстроилась, что больше не увижу таких роз, но как-то утром нашла на подушке одну. На следующее утро — тоже. Том разбил небольшую оранжерею в саду и выращивал их для меня. Каждый день, пока мы были вместе, я находила с утра розу.

После этих слов у Тины из глаз полились слёзы ручьём. Я обнял её крепче и ждал, пока она успокоится.

 — Он стал для меня всем, понимаешь? Я жить без него не могла. Словно воздух. Он заботился обо мне. А я отдавала всю себя ему. У него в жизни тоже было не очень весело. Сиротский приют при живом отце. Он сказал, что ненавидел своего отца, ненавидел за то, что он бросил его жить в приюте. Том признался мне, что убил его и деда на шестом году обучения в Хогвартсе. Но не мне было судить его, понимаешь? Не мне, по шею утонувшей в крови. Я прекрасно знала, что ненависть делает с людьми. И он раскаивался в содеянном. Честно. Я это видела. Он стал другим. Я стала другой. Просто два покалеченных ненавистью человека встретили друг друга. И изменили друг друга. Том отказался от мира магии. Ради меня. Мы старались искупить свои грехи прошлого на работе, спасая жизни, а дома старались исцелить друг друга…

 — Почему тогда?.. — начал я вопрос, но Тина меня перебила:

 — Мы расстались? Северус, помнишь, я тебе сказала, что уничтожила Братство?

 — Кто-то выжил? — сразу догадался я по её выражению лица.

 — Да. Кто-то выжил. И вырастил новое поколение. И они нашли меня. Они бы убили его. Первым. Я не могла сбежать, ведь Том никогда не оставил бы попыток найти меня. И нашёл бы. Этот человек с титаническим терпением точно нашёл бы меня. И мне пришлось убедить его и тех, кто меня преследовал, что он ничего для меня не значит. У меня получилось. Я так хотела, чтобы он жил, жил несмотря ни на что, что наговорила ему… много чего. Он никогда не простит меня. Никогда.

 — Тина, но он же был волшебником?..

 — Северус, пули летят быстрее заклинаний, поверь мне. Вам, волшебникам, только кажется, что вы можете защититься от магловского оружия. Но это не так. А особенно было не спастись от тех, кто привык убивать с детства. Меня убили в тот же день. Взрывчатка в машине. И я до сих пор благодарю небо, что Тома тогда не было рядом.

Я всё ещё не мог осознать услышанное. Тина тихо рыдала у меня на плече, а я крепко держал её в объятиях.

 — Помнишь те конверты у меня на столе? — спросила наконец она сквозь слёзы.

 — Да, — коротко ответил я, прижав её к себе и продолжая крепко обнимать за плечи.

 — Я пыталась его найти. Чтобы попросить прощения, объяснить… просто… хотя бы увидеть… Ему сейчас должно быть примерно семьдесят лет. Но он исчез. Просто исчез. В министерстве даже после совершеннолетия следят за человеком, им известно многое, но в тот день все записи обрываются. Он не умер. Просто исчез.

 — Знаешь, мне кажется, я где-то слышал это имя… — задумчиво протянулс я. Имя действительно вертелось у меня на языке, но я никак не мог вспомнить, где мог его услышать.

 — Северус, ты знаешь, сколько в Лондоне людей с таким именем? Тысячи. Может, это просто однофамилец.

 — Может быть… — согласился я, медленно проведя кончиками пальцев по её руке от плеча и до кисти.

 — Ты ненавидишь меня? — безучастно спросила Тина, смотря прямо перед собой.

 — Нет, — я ещё крепче прижал её к себе. — У тебя действительно непростая судьба. Но если с тобой в прошлом произошло много плохого — это не значит, что ты сама такая же.

 — Говоришь, как Альбус, — с иронией заметила она, повернувшись на правый бок и приобняв меня.

 — У него многому можно поучиться. Я же тоже был не самым хорошим человеком в прошлом. И помогал Тёмному Лорду убивать людей. Но Дамблдор дал мне шанс исправиться… Порой дать ещё один шанс — это бесценно…

 — Да… ты прав, — тихо согласилась Тина.

Мы замолчали. Тишина продолжалась до того момента, пока я не заметил, что Тина уснула на моём плече, обессиленная от слёз. А я всё также продолжал сидеть, обнимая её. До самого утра.