Шелест…

Он был везде, такой — сухой, спокойный, не предвещающий ничего плохого. Столь обыденный для осени, оранжевой, засушливой, с серым небом и прохладным северным ветром, что надувал на городок не то снежную крошку, не то мелкую морошь дождя. Ветер и был виновником этого шелеста, вихрами подгоняя сухую пожелтевшую листву по тротуарам и дорожкам парка, делая работу дворников бесполезной.

Шелест стайки кленовых ярко-красных листьев пролетает по черному тротуару мимо него, и он медленно, но равно зациклено провожает их взглядом, вслушиваясь, как ссохшаяся листва царапает асфальт подкидываемая вверх потоками ветерка. Что-то это ему напоминает — и контраст и сам звук, столь сухой, едва царапающий слух, шипящий…

Ледяной Джек встряхивает головой и впивается светло-голубым взглядом на ярко-освещаемую фонарями-тыквами улочку. Двадцать девятое октября и через пару дней — Хэллоуин — День всех Святых, а у него предвкушение такое будто Рождество, прям как лет десять-двадцать назад. Но парнишка трясет головой вновь, и с легкостью взлетает на ближайший фонарный столб, подвисая на нем одной ногой, балансируя с помощью своего неизменного посоха. Дух Радости продолжает выискивать взглядом непорядок, но ничего не находит: внизу по-прежнему слышны смешки детей, споры девчонок-тинэйджеров в чем им лучше и красивей будет на празднике в школах, и как незаметно от преподавателей подлить в пунш алкоголь. Джек улыбается краешком губ, и слышит довольные визги детворы, что по скидке урвали последние приличные детали для пошивки монстро-костюмов.

Казалось бы, праздник страха и ужаса, а у людей и детей столько предвкушения и радости, искренней и не лицемерной. Не то что…

— В Рождество…

«Спустя три года ты таки это заметил?» — подтрунивает над ним внутренний голос, и Фрост скидывает эти мысли как что-то мерзкое, даже не стараясь прислушиваться. Нормальное Рождество! Нормальные подарки от Николаса, нормальные забавы детей в снежки и катания на санках. Все так же, как и «до»!..

«До того, как ты согласился?»

«До такого, как вообще влез во всё это?»

«До такого, как стало поздно поворачивать назад?»

«До того, как не стало Его?»

Но в свойственной только ему упертой манере, Джек лишь морщится, сдвигая упрямо брови и не отвечает даже своим мыслям, скидывая наигранность и резво взлетая вверх, вместе с потоком студеного ветра уносясь на Север, но не настолько, чтобы вернуться в как-бы обитель радости и сладких имбирных пряников с кучей елочных игрушек.

Его тошнит от этого.

От грубых подколов Астера, от наивности и смеха Туоф, от пёстрых, таких ярких, золотых динозавров Сэнди.

Его мутит от осознания, что он вытворяет такое же, припорашивая подоконники изморосью, а окна морозными узорами с разными зверятами. Играет с ребятней, и делает вид, что верит… Верит, что они по-прежнему его видят. Он делает вид, так же, как и все остальные. Что они еще нужны этому миру, этим детям. Все еще нужно поощрять все то лицемерие кучей подарков и золотыми монетками за зубики.

«Ты бы с удовольствием разрушил тот тубус, если бы знал в какое лицемерие тебе придется играть спустя всего три года, да, Оверланд?»

Желание все изменить рушится с каждым новым днем, с каждой упертой попыткой Санты перекрасить в новый цвет никому не нужные подарки, с каждым все более ярким облаком Сэнди, с улыбкой во все тридцать два Туоф, которая смеется и рассказывает сколько зубиков собрали её Крохи… Носящая теперь пёструю накидку, и в упор не желающая замечать, как из-под этой накидки за ней остается шлейф из осыпающихся пёстрых перьев, Туоф.

Когда винить больше стало некого, остался факт притворяться, что всё хорошо — как и прежде, не теряя надежды, что всё придет в норму само, и мир вновь заиграет новыми красками. И он туда же. Хотя отделался по малому — всего лишь его вновь не видят. Иронией можно было это назвать, если б ничего от него в первые года не зависело, а так — просто идиот, с желанием понравиться, вот и всё. И сказочке конец.

Дух Снегов залетает, забредает в самый крайний, к ледяной пустоши, городок в Канаде, но так и остается там, под крышей какого-то местного уставшего от скуки отеля. Он, свисая с несущей деревянной балки к верх ногами, и раскачиваясь с посохом на перевес, наблюдает за тихой, размеренной жизнью внизу; за теми тремя туристами, что добрели до городка и сейчас в полной тишине заполняют бланки на оформление, а пожилая дама — хозяйка отеля — заваривает давно утративший свой аромат чай. Уныние сего места, простирается, казалось бы, на весь мир, оплетая подобно гигантском спруту, чей один щупалец персонально охватывает и Джека.

Ему ненавистна мысль вновь возвращаться в замок Северянина, ненавистен и дворец Туф, равно подземелья Кролика. Ненавистны и режущие своей белизной пики Эвереста. Ненавистно, казалось бы, стало всё и все. Тошно от того что нужно каждый раз натягивать улыбку, входя в прогретые и пахнущие имбирем и глинтвейном залы Санты, боковым зрением не замечая, как огоньки с каждым разом гаснут всё активнее, быстрее, больше.

Хуже этого только поддакивать, обещая облететь больше городов, дабы угодить всем детям и дать возможности для подготовки лучшего Рождества.

Черт! А он — глупый наивный Дух, считал, что это будет весело и забавно, он — со своей бравадой в светлое будущее и реальной непробиваемой уверенностью в светлое далекое не думал, что станет настолько махровым реалистом с помаркой на эгоцентризм. Однако и доказывать что-то друзьям перестал — они не хотят видеть этот мир, подкупая детей своими забавами. Но на самом деле лишь подкупают свой мозг, доверчиво и обманчиво не замечая реальность.

Джека тянет блевать от одного привычного и въевшегося слова — сказка.

Видит он в глазах доброго здоровяка Николаса, как эта сказка пожирает его, и глаза, некогда сиявшие неподдельным энтузиазмом, сейчас остекленели, становясь похожими на те — рыбьи — бездонные и пустые. Но не возвращаться это еще хуже, летать по миру, смотреть из далека на них четверых и точно знать, как их поглощает их же вера в свет.

Почему он еще не чокнулся — Фрост не знает, не ведает до сих пор.

А может он уже давным-давно таким стал — во времена первой или второй мировой, когда приходилось убивать детей, замораживая их собственноручно, лишь бы малышей не пытали и не морили голодом, или устраивать вьюги со смертельным понижением температур на передовой, стараясь хоть так помочь людям. Или, когда видел, как его сестрица, в преклонном возрасте умирает на руках своих уже детей, вспоминая его самого?

Наверное, тогда или еще раньше, от страха и боли пока задыхался в темной ледяной воде того проклятого озера.

Ледяной мальчишка раскачивается на своей балке усмехаясь противным воспоминаниям, но разобрать точно весь тот скопившейся клубок не может, да и по правде уже не хочет, ему кажется, что весь его беззаботный старый мир превратился в этот безнадежный унылый отель, тихий, скучный, подыхающей в своей серой засыпающей обыденности. Только вот у отеля может еще и есть шанс — у них же его нет. У него нет этого шанса.

«А тебе говорили! Тебя предупреждали!» — шипит злое, все еще за что-то борющееся и что-то презирающее подсознание, только ему побоку, и он лишь гонит такие вспышки ярости и желания что-либо изменить.

Он пытается уже два года и с каждым разом ждет с придыханием Ночи тридцать первого октября, дабы хоть где-то, хоть где-нибудь увидеть шевельнувшуюся тень, услышать четкое зловещие цоканье теневых копыт, услышать другой шелест. Но, черт возьми! Джек впервые понимает, что проиграл, когда клялся быть Хранителем. Джек проиграл, когда повелся на «светлое и доброе», Джек так глупо промахнулся, когда думал, что страх — это плохо…

Дух Снегов медленно закрывает глаза под шорох внизу и перешёптывания скромных туристов, даже не замечая, как его посох дал еще несколько маленьких трещинок на самой середине древка.

Он определённо должен что-то сделать, только вот сейчас, наберется еще сил, поспит чутка, пару часиков, и обязательно… может быть, что-то придумает.

Он старается в это верить, так же, как и в то что больше не будет лгать, хотя бы самому себе.