Оно хочет его… найти. Оно ищет, выискивает наконец и следит. Там, за спиной, из-под темных теней деревьев. Что-то иное наблюдает столь… пристально: скользит опасным взглядом по коже, медленно, по миллиметру, даже по кусочку, не то желая понять всю суть его замерзшей души, не то снять эту чертову кожу, содрав лоскутками — по маленькому кровавому кусочку и вжиться внутрь. Столь прожорливо, неотступно, лениво, жадно… Это что-то столь знакомое ему и одновременно чужеродное, и дикое, настолько что от контраста этих эмоций, мороз по коже впервые за триста лет ощущается болью острых игл. Это что-то, что желает пожрать его, и это то самое, чему он никогда не даст имя… Потому что уже знает его. У этой Тьмы за деревьями есть свое истинное имя — произнесешь и пропал вновь, моментально попадая в жестокие подземелья, где клетки черны и висят на звонких цепях.
И пока тебя будет в довольствии пожрать Тьма, пытаясь забраться под кожу все глубже, вновь разрывая уставшую замерзающую душу, лишь это имя неустанно будет в мыслях и на губах, и потому убить себя же будет избавлением.
Он резко просыпается чуть ли не вскрикивая, не замечая, как обдирает ногтями кусочки древка, сдирая корку инея, задыхаясь от нехватки воздуха, несмотря на то что он ему и не нужен, и панически озираясь вокруг.
Опять этот сон?
Джек сглатывает вставший ком в горле и переводит дыхание, щурясь, и тут же прислушиваясь, как по старой крыше барабанят крупные капли дождя.
Он вновь сменил свое место прибежища, и теперь в захолустье на севере Техаса, в каком-то пригороде, в разваливающемся амбаре, где всё еще умудряются хранить заготовки сена, однако постройка столь старая, что в большущие щели рассохшихся досок ветер загоняет до ужаса студеный сквозняк.
Парнишка облизывает сухие губы, не обращая внимания на дождь и завывания сквозняков, и оставляет посох валятся в сене, пока сам он неуклюже садится в стогу и ерошит волосы, отчищая от соломинок, заодно откидывая и проклятые мысли, мыслеобразы, сны. Если вообще эти кошмары можно назвать…
Кошмары.
Становится ещё хуже, и чертова щемительная надежда на этом слове вновь трескается, как тот лёд под его ногами.
«Нет никаких кошмаров ни у кого на протяжении уже трех лет, Оверланд!»
Он проверял.
Ни одной ниточки черноты. Ни одного темного или просто плохого сна… А его сонные — галлюцинации. Как выяснилось — действительно только его воображение и непонятное индифферентное желание вернуть прошлое или… того, кто был в этом прошлом. Разобраться — Фрост забил на это ещё с позапрошлого лета, когда Хранители, как бы он деликатнее не пытался объяснить свою проблему, лишь похлопали по плечу и сказали не забивать этим голову, мол — всё пройдет, а он просто мало проводит время с детьми.
Джек кривит губы в жалкой попытке на усмешку.
Проклятый… Нет уж! Блядский Хэллоуин!
Чем ближе, с каждым годом, этот праздник, тем ему становится тошней от лицемерия, от своего решения тогда, от ощущения новой ненужности и страха за детей, за друзей, за саму веру. За себя он уже и не помнит, когда боялся. Да и бестолку.
Чем дальше сквозь года, тем это не выветривается, как, казалось бы, должно быть, а наоборот — всё глубже проникает в мысли и травит его сознание и душу. А что делать, если ты Хранитель Радости, от которого теперь воротит, а для детей осталась лишь действительно одна фантазия Тьмы и Кошмаров? Бутафория в сказках и фильмах.
— Сам всё угондошил… Так и нечего теперь ныть, — ворчливо напоминает себе Джек, и нехотя всё же поднимается, дабы взять себя в руки и полететь на патрулирование городков.
Хотя он уверен на сто процентов, если он исчезнет, равно как и все Хранители — ничего не измениться. Они не нужны уже детям. Это дети нужны им.
«Что ж эта светлая мысль не дошла до тебя тогда, при первой встрече в замке Феи?»
Он оставляет зубоскальство подсознания, и молча вылетает из амбара, направляясь чуть восточнее.
***
Дождь зарядил хороший и здесь. В Кентукки, как назло, тоже по всей западной части гремел шторм, шел дождь с грозами и бушевал ветер. Благо здесь — в ещё одном тихом провинциальном городке — он был не настолько силен, как тот в который Ледяной Джек попал. Но даже так, мелко накрапывая, смывая по пустынным дорогам и тротуарам намокшие яркие кленовые листья, дождь не прекращался, пузырясь в лужах и смешиваясь с запахом озона, рыжеватой листвы и стойким запахом тыкв, коими уже начали украшать улочки и пороги многих мозаичников и жилых домов.
Сидя на крыльце под крышей одного такого домика, подперев голову руками, Дух Холода уставшим взглядом вновь словно загипнотизированный наблюдал, как из-за забившегося водостока листья скапливаются, превращаясь в небольшую плотину, едва кружась от несильного потока воды, а некоторые и просто тонут, размоченные и, наверное, уставшие.
А могут ли вообще листья устать?
«Ты дурак? Нет конечно!.. Они же уже мертвые.»
— Как и я, — улыбается делано равнодушно Фрост, даже не удивляясь этому дурному разговору с самим собой. Больше же ведь не с кем. А ему нужно, особенно сейчас. Ему нужно собраться с силами, ведь после обеда стоит слетать всё же к Николасу и остальным, и отрапортовать о том, что, как и все предыдущие дни все спокойно и хорошо — дети довольны, дети ничего и никого не бояться. Да, определенно, ему нужно собраться с мыслями и запихнуть эмоции куда подальше.
Джек был бы не против и поговорить с кем-то кто его видел, например, с Джейми. Только вот…
Все его надежды, что будет ровно так же, как после его посвящения в Хранители обрушились уже через год, а через два с половинной Джейми и его друзья перестали вновь видеть Джека, постепенно забывая и уходя в мир реалии и технологий, гаджетов и игр. Джейми равнодушно предпочёл веселым игрищам в снежки игрища в шутеры и хоррор-квесты, упиваясь газировками и приглашая к себе все больше и больше новых друзей, и знакомых, утопая во внимании и уважении таких же игроманов.
Единственный ребенок, кто так и остался во всё это верить — сам Джек. Ирония его красиво тогда нагнула, ничего не сказать, а ведь ему больше трехсот лет уже.
«Но ты вечный подросток для игрищ, Фрост. Смирись!»
А может он не хочет? Может что-то ещё осталось для, того чтобы… Чтобы что?
Ледяной Дух путается в своих же мыслях, резко трясет головой, будто вновь поймал за хвост то, что не следовало, и шарахается от своих идей и образов, как черт от ладана, подрываясь с места, моментально понижая на всей улице температуру в раза три, и срываясь в полет до Северного Полюса.
Ему так противно, больно, горько и одиноко от того, что вновь приходиться играть, натягивать улыбку и верить, что у него есть… вера детей, игры с этими детьми, друзья, которые хотя бы адекватны, есть само желание что-то ещё делать, играть и веселить других! Он так хочет верить хотя бы в это!
Но на факте остается сухая констатация, равно такая же сухая и безжизненная, как пустынный белый Полюс, простирающийся перед ним уже через каких-то пару часов. И он его не приводит в чувства, — Джеку опостылела своя же стихия, вечный холод, снег…белизна. Свет.
Признать, что требуется другое — как кость в горле, а Джек идейный — он Хранитель до конца. И судя по всему своего и скорого.
Когда он приземляется в нескольких десятках метрах от монументального замка, то ударяет свой посох со всей силы о ближайший обледеневший камень, дабы и выпустить пар и отбить нарось инея, хотя даже если б он прилетел без посоха или с его обломками, вряд ли Ник придал этому значения.
Парень идет просто так, не пользуясь полетом, просто заходя с нижнего этажа, и давая себе время собраться, пока поднимается по добротным дубовым лестницам в главный зал, где по-прежнему крутиться тошнотворный глобус.
«Черный на этом глобусе смотрелся бы лучше, не так ли? Такой — глубокий, матовый черный… Тот самый чёрный, который ты никогда не забудешь, да?»
Джек сжимает челюсти, игнорируя, и устало добирается до верха. Он уже давно не скрывает своего мрачного выражения лица не перед бубенцами не перед йети — они настолько загружены и погружены в дела магией Ника, что не замечают ничего иного. Про самих Хранителей Фрост вообще молчит.
А наверху, как и всегда — Ник носится с улучшениями подарков, гоняя йети в перекраски новых сборных моделей машинок, а Сэнди и Туф чаевничают у камина. Сегодня видимо Астер решил остаться у себя и вновь поспать до ночи. В последнее время он больше времени проводит в своих лабиринтах, он слабеет, однако показушно для других уверяет, что просто пытается показать высший класс при следующей Пасхе, оттого и проводит так много времени у себя, составляя планы по покраске яиц.
Кого они хотят, черт возьми, обмануть?
«Себя. Так же как делаешь это и ты.»
Значит… Он тоже сходит с ума?
— Джек! Какая радость! Присоединяйся! Да расскажи нам, как там детки? Холодает ли? А что на счет подготовки к Рождеству?
Туффи приветливо хлопает по подлокотнику своего кресла, словно приглашая этим присоединится, и даже не спрашивая, наливает ещё одну чашечку крепкого черного чая, пока Фрост медленно идет к ним, собираясь с мыслями и подбирая маски, нацепляя восторженную, дабы не разочаровать такую приторно позитивную Хранительницу Памяти.
Хранительницу, что уже не сможет никогда взлететь…
***
Он так больше не может!
Появляясь на краю того самого леса, сжимая и так трескающийся и вновь заледеневший в некоторых местах посох до хруста в костяшках пальцев. Джек понимает, что его реакции неправильные, что его, видимо, тоже затягивает в этот жгучий водоворот безумия и выедающей аллюзии, но всё что он чувствует — это злобу на самого себя и то самое проклятущее сжирающее до костей отчаянье со стыдом напополам. Хранитель Радости так и не может себе признать, что или кого не хватает этом миру, Хранителям, Свету…ему.
— Да черта с два! — шипит злобной кошкой Снежный Дух, ступая на территорию темного леса, помня то место и ту поляну.
Просто миру, просто Балансу, просто детям и главное его друзьям, которые ушли в своим радужные фантазии, словно дети за Гамельнским! Ему же никто не нужен. И даром, и даже за отдельную доплату!
И всё же, вопреки тому, что он с придыхание ждет, выходя на опушку, реальность ломает его, выбивая весь холодный воздух из легких. И там, кроме, едва припорошенной инеем, пожелтевшей поляны, ничего нет.
Небо сегодня ясное с полумесяцем ярким, что мерно освещает вовсе не тревожный и даже не мрачный участок опушки, на которой словно никогда и не стояло кровати. Даже дыры в земле нет.
Ничего темного, ничего, чтобы напоминало, что когда-то в этом лесу, в этой стране… на этой планете присутствовала живая Тьма.
И ему кажется, что это его личный спуск вниз, в безумие — личная шиза. У Ника вот — страх перед недостачей игрушек и маниакальное желание улучшать, дабы дети ещё сильнее любили его игрушки и Рождество; Фея — летает в своих фантазиях, и чем больнее ей ходить, тем шире её улыбка, Сэнди со своими вырвиглазными снами, насаждая больше Света.
А он теперь дошел до кондиции… Так маниакально жаждущий вновь увидеть Тьму во плоти или хотя бы одного захудалого Кошмарика, хоть теньку тощую! Чтобы хотя бы его последняя истинная вера, что как маленький огонек обогревает оставшийся живой кусочек души, не оказалась такой же пластмассовой и фальшивой.
А вдруг так было всегда, и галлюцинация была у тебя не сейчас и не во снах, а тогда?
Когда Он не хотел с тобой сражаться? Когда предлагал тебе другую сторону, другую жизнь? Когда ты видел живую Тьму пред собой, видел того, по кому сейчас рвешь связки каждую ночь и душу в клочья, уверяя себя, что ещё не сошел с ума?
Уверен, что все эти воспоминания были реальны?
Джек выдыхает судорожно, ужасаясь по-настоящему, чувствуя, как ноги подкашиваются, и он падает коленями на промерзлую землю — настил из листьев его не щадит. Поляна под его пустым, уже почти ставшим серым взглядом, выцветает — седеет, покрываясь корками острого тонкого инея, замораживая всё живое, что есть в округе навсегда.