Морось снега на раскрытой ладони столь противно не тает, присыпая белоснежную холодную кожу, жестоко давая понять и напоминая — он уже давно не человек, не живое существо, не тот, кто может растопить все это, почувствовать, хотя бы еще раз. Дрогнувшие ресницы с которых ссыпается иней, и Снежный Дух вновь прикрывает глаза, дабы не видеть это гадство своего ненужного тела.
Он не помнит, как здесь очутился, и где это обобщенное «здесь». Хотя… Уже неважно и не первостепенно, лишь бы забыться и проспать так целую вечность, даже если это означает его последний сон. Он чертовски устал разочаровываться в этой жизни.
Где-то на периферии парнишка слышит детский смех, и всевозможный шум, такой — радостный, предвкушающий и в ноздри вновь врезается стойкий запах этих приторно сладких тыкв, а еще дыма от подожжённой листвы. Вместе с запахом легкого нежного мороза и снега получается очень даже интригующий атмосферный запах настоящего праздника.
Джек не помнит, как вымотанный истерикой на той полностью заледеневшей опушке, залетел в далекий старый город, поселившись на окраине, на чердаке в давным-давно заброшенном местном доме-страшиле.
Оттого и снег — в крыше над ним большой пролом, через который валят крупные хлопья, а у Хранителя Радости, нет ни этой самой радости, ни сил, чтобы летать дальше и хоть кому-то вновь улыбаться. Да что там — нет сил даже сдвинутся вглубь, в спасительную сухую часть чердака, дабы снег не засыпал его, как плешивого подыхающего щенка.
К черту.
Фрост подумает обо всем или постарается все это разобрать как-нибудь потом, снова погружаясь в одну единственную спасительную темноту, ежась от жестокого сквозняка, что тянется по полу.
***
Темнота поглощает. Побеждает. Она касается столь нежно, надежно утягивает к себе, даря забытое, однако знакомое, тепло и покой. Бархатом скользит по его коже, бережно согревая, давая наконец насытиться, и не скрывается, не притворяясь бездушной. Она охватывает путами поперек груди, сдавливая, давая почувствовать в полной мере и дать израненной душе покой и забытое умиротворение. Контраст же, от того что было и того, что сейчас, столь явный, но не менее приятный, что Фрост позволяет себе раствориться в этом и больше не задавать вопросов — и не искать ответы на старые.
А Тьма перед ним раскрывая все его тайны и потаенные страхи, безжалостно утаскивает к себе, но теперь это не пугает, не пугает и её тепло, жадность, ненасытность им, и Джек лишь ластиться навстречу, поддается столь желанно, прощая и себя, и эту Тьму, что так долго отсутствовала. Рука сама тянется к черному бархату, чувствуя, как он, в виде перчатки, окутывая ладонь, неумолимо меняется, трансформируясь, и в следующее мгновение Тьма слетает легким черным дымом, и когтистые серые пальцы аккуратно поглаживают его — холодные и белые, — переплетаясь, согревая теплом.
Прерывистый, на грани всхлипа, стон срывается с губ Духа Холода, но уж точно не от страха.
— Столько времени прошло, а ты только соизволил появится, — шепчет Джек безмолвно, но прикрывает покорно глаза, не сопротивляясь более ничему.
По крупице ощущая долгожданно, как его притягивают ближе со спины, обнимают уже не через тьму поперек груди, едва перемещая горячую ладонь ниже, на край толстовки, едва касаясь черными когтями обнажённой кожи на животе, и так горячо и ощутимо целуют в шею.
Просящий всхлип оседает тихим эхом в этой темноте. А мысли, что давно разлетелись, выуживают последнюю вялую, даже не пугающую — если это смерть, то её то и смертью нельзя назвать.
Слишком хорошо.
Здесь нет страха, нет его проклятого холода, нет стыда за свои и чужие действия, нет ненавистных предрассудков и противостояния, и оттого ему так хорошо все глубже погружаться в эти ощущения, в этот жаркий гостеприимным мрак, отдавая себя единственному, кого ждал и в кото истинно верил последние три года.
Джек заводит руку назад, пытаясь притянуть ближе, обнять в ответ. Но его Тьма дразнит его, беспощадно отстраняясь. И тихий, почти неразличимый смешок раздается позади, над головой, а после его провоцируют в ответ, легко кусая за плечо и тут же мягко проводят носом по шее, и над ухом наконец раздается знакомый долгожданный шелест, тихо сообщая:
— Просыпайся, Джек…
Глаза Духа Холода распахиваются в тот же момент, чтобы увидеть сидящего перед ним на корточках оскалившего пасть Духа Хэллоуина, уже приготовившего свой бритвенно-острый леденец.
Реакция Фроста моментальна, и он, за секунду до замаха выставляет одну руку в защитном блоке, правой же вкидывает посохом, чтобы зарядом льда отшвырнуть от себя страшное существо, которое сразу отлетает в конец холодного чердака, вскрикивает противным детским плачем и исчезает россыпью ярко-оранжевых искр, и всё стихает в опасном напряжении.
В этой тишине у него сбитое дыхание, обострившиеся реакции и злоба не то на сон, не то на то, что этот сон прервали и действительно напугали.
— Питч?.. — Джек зовет на автомате, в дань и самому сну и дабы проверить, не клубиться ли Тьма где-то в другой стороне чердака, и не появится ли из тени высокий силуэт. Но чуда не происходит: мертвенная тишина так и окутывает это место, а мысли добивает более неутешительным и жестоким:
«Действительно думаешь, если бы Он был здесь, то дал бы даже подойти этому Духу к тебе ближе, чем на пару десятков метров?»
Паскудное всё же у него подсознание, бьет прямо по самому больному, бьет жестоко и целенаправленно, разрывая иллюзию идеального сна, оставляя в реальности пустоты и одиночества, где вновь нужно становиться Хранителем Радости.
Фрост плюет на ноющее под грудиной, и встряхнув головой, оглядывается, понимая, что стало значительно темнее, да и снег перестал идти, даже растаял уже выпавший. Значит был не продолжительный, да и для этого штата более чем странный в конце октября. Следовательно — это сделал он, принеся с собой плохую погоду.
Парень взлетает, осторожно вылетая через тот же провал в крыше, дабы оглядеться, увидев предпраздничную атмосферу, и фонари что зажглись по всюду в городе на душе становиться чуточку спокойнее. Однако факт того что к нему так незаметно, а главное с явными недобрыми намерениями подобрался Дух Хэллоуина настораживал, отчасти не на шутку пугая.
«Настолько ослабел и забыл о безопасности, что тебя он чуть не сожрал!»
Неприятная констатация подсознания стыдит и не дает увести мысли в другое русло. Джек морщится как от чего-то протухшего рядом, вспоминая совсем дикий оскал этого чудища… Тот еще Дух Страха. Но на этом же спотыкается, поправляя — Дух Хэллоуина, всё же.
«Если б появился тот самый Дух Страха, этот тыквеноголовый даже бы не высовывался, и ты это прекрасно знаешь!»
Еще одна чертовая победа не в его счет. Благо еще хоть канун Дня всех Святых, еще этот Дух не проявился реально, обретая все свои силы. Желание после этого нападения быть в городах и видеть всю эту предпраздничную суету, радость детей, страшные маски и костюмы, с которыми местные носятся, дорабатывая, вырезают тыквенные фонари и в общем то веселятся и пугают одновременно — отпадает полностью. Всё равно что напоминать себе о том, что по любому было плодом его воображения — так последняя защитная реакция.
Ледяной Джек психует на праздник, на себя, на свою слабость и усталость и, взлетев ещё выше, просит северные потоки унести его на Полюс. Все равно придется проверять друзей.
***
А здесь царит идиллия: Астер с Сэнди играют в золотые шахматы, пока Туффи сидит с двумя своими крохами около камина, скармливая своим малышкам имбирные пряники что рядом на подносе держат бубенцы. Ник же спорит со старшим йети, что должен отвечать за покраску новых игрушек, и его басистый голос заглушает все остальные звуки в вечно работающих цехах и летающей вокруг глобуса самолетиках.
Фрост, оперившись о посох, пока стоит в стороне, поглядывая на эту идиллию, на чувство уюта и доброты, равно остальным не приглядываясь, не вдумываясь в то что он видит, пока на сердце и душе звенящая поглощая пустота, спокойная, не делающая больно, если о ней не думать.
«Наверное, так же и у них», — догадывается Хранитель Радости, цепляясь за мысль. — «Если не думать, отвлекаться, то не так уж и паршиво.»
Однако, он ненароком задумывается, а так ли это? Ведь остальные, по сравнению с ним, довольно взрослые и даже древние Духи, неужто в их жизни не было более тяжелых моментов, неужто они настолько устали, что прекратили бороться, предпочтя уйти в свои вымышленные добрые мирки, где все хорошо с верой, нежели исправлять все в реальности и предпринимать кардинальные шаги?
Джек всё же выходит в центральный зал, привлекая всеобщее внимание и улыбаясь друзьям. Пока в голове крутится навязчивое и не уходящее:
«Им бы помогло если б был баланс, если б был контраст для детей, и Тьма властвовала ночами, повелевая снами некоторых детей, а Кошмары бродили в жутких тенях… Да и ты бы ожил, и был бы счастлив, возможно вновь обретя смысл жизни, да?»
***
Вскрик расходится по округе, звонко отражаясь от ледяных шпилей и торосов.
Острые ледяные пики по всей кромке старого умирающего леса нисколько не смущали, не пугали, наоборот — разрастаясь с каждым взмахом посоха, поглощая ссохшиеся деревья и заросшие так же давно высохшие заросли терновника.
Но Джек не обращает на буйство своей стихии внимания, — его злость неконтролируема, он бесится, негодует, обижается и старается хотя бы так — срывом на неповинном лесу — выкинуть из души боль и страх. Новый крик, новый замах и гряда из зеркальных пугающих игл льда прорубает в древней чаще десятиметровую дорожку, а он приостанавливается чтобы отдышаться.
Как же ему, твою мать, паршиво.
Фрост опирается уставши на ближайшую ледяную стену, стараясь не смотреть в свое отражение. Выглядит он ужасно: растрёпанный, еще бледнее чем обычно, хотя куда уж там, с дрожащими руками и злобой в серых глазах, не контролирующий ни свое тело, ни свой разум.
Прекрасное гребаное приведение!
Идея слетать к друзьям обернулась боком, и за место того, чтобы хоть чутка привести себя и мысли в порядок, Джек потратил оставшиеся силы и самые яркие искорки надежды у себя в душе. Он словно тот глобус, на котором гаснут огоньки. Вот и последний безжалостно погас.
«Их не спасти!» — крутится панически в голове, а мальчишка не хочет верить, что остался в этом мире совсем один. Эгоизм собственных мыслей не пугает, больше пугает отчаяние и что он всё перепробовал — абсолютно всё, однако его друзья полностью уверены, что у них все хорошо. Не смотря на…
Он хотел бы не прилетать, не приглядываться к тому, что после предстало перед ним во всей своей отвратительной констатации. Джек зажмуривается сильно-сильно — до боли в глазах, словно можно так же зажмуриться и от воспоминаний, что стоят перед внутренним взором.
Маленькие и милые — маленькие Крохи, что вовсе обессилили, лежа на руках Хранительницы Памяти, пытаясь с глазами полными страха её остановить. Но она сама словно бы не замечая этого, с улыбкой рассказывая им очередную историю о мальчике, у которого от сладкого выпали все зубы, смеясь над своими же казусами на работе, отламывает маленькие кусочки печенья и заталкивает Крохам в их маленькие рты, пытаясь их накормить, даже несмотря на то, что у малышек нет сил сделать хоть один укус. Туффи пихает им кусочки в рот как крохотным куколкам, причиняя боль, насильно раздвигая челюсти и с улыбкой продолжая свой рассказ: она даже не слышит, как Джек просит её остановиться и не чувствует потряхивание за плечо, всё больше и больше кроша вокруг себя печенье.
Дрожь по всему схуднувшему телу, вырванная шерсть и лоскуты чужой, прикрепленной на клей к тем местам где вырвана своя же — всё что остается от некогда бойкого Хранителя Надежды, а ещё его глаза — зеленые испуганные глаза, как тогда, три года назад, когда он стал маленьким зайчишкой. Только на окрики Фроста он отмахивается, говорит бодро, что это ещё один эксперимент, который несомненно поможет сделать следующую Пасху самой грандиозной, и продолжает, словно не чувствуя боли, обжигать лапы, передвигая золотые фигурки.
Сэнди больше не может контролировать силу, но и не замечает, как потоки золотого песка сияют, в прямом смысле обжигая Кролика, как пылает этот Свет в бессильной попытке побороть жестокость безверия в реальности. Как его же истинная сила плавит его, изжигая изнутри, и движения становятся все заторможённое, золотой свет зажаривает его изнутри, а окружающие Хранителя Снов бубенцы давно уже спят беспробудным мертвым сном.
Когда же Ледяной Джек пытается поговорить с более адекватным и волевым из всех — Ник отмахивается от него, ворчит, что у него дел по горло и скоро Рождество, топая в свой кабинет, в упор не замечая того, что творится с остальными. Джек и не отстает от него, ругаясь последними словами на то во что они себя превратили и что нужно выбираться из этой беспросветной ямы уныния и иллюзий, но Хранитель Рождества рявкает — мол не до его глупых идей, у него вон — целая гора работы.
А Джек ужасается, влетая за Северянином в его кабинет, вечно и так захламленный, сейчас же до верху со всех сторон забитый разнообразными игрушками, перепачканными зеленым и красными красками, неравномерно, грязно, в слоев восемь — не меньше, и запах краски и гниющей отчего-то древесины здесь стоит мощный, затхлый, так что приходятся по началу зажимать нос. Однако Ник словно не замечает, равно и не слышит, как его вновь окликает молодой Дух, он лишь садится на табурет посреди ставшего темным пространства, берет в руки и так ещё не посохшую юлу и вновь начинает красить, словно не замечая, что та уже и так перекрашена и более не может даже высохнуть нормально.
Попытки докричаться — равны нулю, и Джек приходит в полное отчаяние и тихий панический ужас от того что здесь происходит. Его последняя попытка, срывая голос и грозя разнести замок к чертям, если они не очнутся — проваливается. Всё тщетно и один маленький Хранитель Радости не может спасти своих друзей, что предпочли его бросить и уйти в себя, создавая аллюзию на этот мир. Джек же не выдерживает, ему страшно то что он видит, страшно так же сойти с ума от потери веры, и он позорно улетает, больше не пытаясь заговорить или на худой конец выполнить свою угрозу.
Холод успокаивает, хотя и ненавистен. Парень поднимает голову выплывая из липких воспоминаний, смотря на свое отражение в зеркальном отблеске льда и грубо ухмыляется, прикидывая, а когда он окончательно спятит, заменив реальность на иллюзию.
«Когда поймешь, что Он более никогда не вернется в этот мир…»