Анфиса, покрытая холодным потом и тяжело дышащая, села в

кровати. По ушам била настойчивая трель мобильного.

Женщина потрясла головой, пытаясь понять, где находится, и с

силой провела по лицу ладонью — щёки были мокрыми. Она плакала во сне. Сон. Это

был всего лишь сон. Воробьёва всхлипнула. Тяжёлый, отвратительный сон.

А телефон продолжал надрываться. Не до конца придя в себя,

Анфиса схватила сотовый.

— Д-да, — её голос дрожал.

— Анфиса?

Полувопросительные интонации мужа на какое-то мгновение

парализовали. Женщина рвано выдохнула.

— Да, Серёж…

— Фис, скажи, ты дома?

— Да…

— Что у тебя с голосом? Что-то случилось?

— Серёжка, как я рада тебя слышать! Ты не представляешь, как

рада! Мне приснился отвратительный сон, ёжик. Самый отвратительный на моей

памяти. Страшнее ничего не было.

— Значит, и хорошо, что я тебя разбудил. Это был всего лишь

сон, незабудка моя, — Сергей понизил голос до шёпота, так он делал всегда…

Раньше, когда случалось отгонять её ночные кошмары.

— Спасибо, ёжик…

— Незабудка, хочешь, верну тебя в реальность?

— Да…

— Сходи, пожалуйста, ко мне в кабинет, там, в верхнем ящике

секретера…

— Зелёная папка, — чуть слышно выдохнула Анфиса.

— Что, прости?

— Нет… Ни-ничего, — губы плохо её слушались.

— Фис, найдёшь там… Надеюсь, найдёшь… Зелёную папку с

документами.

Сонная одурь мгновенно слетела с женщины. Воробьёва вскочила

на ноги и пулей понеслась в кабинет.

Вот она, зелёная папка. Если есть эта чёртова папка, значит

можно, ещё можно всё переиграть.

— Есть! Есть! Я её нашла… Нашла! — радостно закричала Анфиса.

— Откуда столько счастья, незабудка? Это я тут радоваться

должен, что не проебал полимеры. А то знаешь, как грустно было бы?

— Ёжичек, ты не понимаешь… Это был отвратительный сон, и

началось всё с блядской зелёной папки. С зелёной папки, из-за которой… Господи,

мы ненавидели друг друга и чуть не развелись.

— Развелись? А нафига нам разводиться? — в голосе Зеленова

слышалось искреннее удивление.

— Нет, не нужно. Не надо разводиться…

Анфиса уже достаточно пришла в себя, чтобы тихонько

рассмеяться. Смех был нервный, но он всё-таки прогнал остатки кошмара.

— Вот и я так думаю, — невозмутимо отозвался Сергей.

— Куда тебе её прислать и когда? — Воробьёва подхватила

папку и вернулась с ней в свою спальню.

— Я скину адрес СМС-кой. А когда… Ну, не то чтобы это горит,

но в течение дней четырёх. Просто упакуй как есть и пришли заказным.

— Хорошо, завтра по пути на работу заеду на почту.

— Ты… Работаешь?

— Пытаюсь, — нервно хихикнула Анфиса.

— А кем?

— По специальности, Серёж.

— Анфис, ты… Зависимость, что ли… Поборола? — в голосе

мужчины смешались надежда и недоверие.

— Ох, бля-а-а, — тяжело вздохнула женщина. — Ёжичек, так

просто и не расскажешь, но если коротко, то не было никакой зависимости

никогда.

На том конце трубки повисло ошеломлённое молчание.

— Зеленов, ты жив? — осторожно осведомилась Анфиса.

— Ненаглядная моя, — голос Сергея похолодел. — А что это за

цирк на дроте был четыре года?

— Говорю же, так сразу и не объяснишь. Но если хочешь, в

качестве доказательства, что ни на чём не сижу, скину по электронке результаты

своих анализов. Я их каждый месяц делаю — доказательную базу собираю. Правда,

теперь в этом нет необходимости.

— А я и не сказал, что тебе не верю. Мне интересно, что это

за… Блядский цирк был! — Сергей начал закипать.

— Это… Это, блин, Серёж, я не знаю, как всё объяснить по

телефону. Это правда, долгая и сложная история. Я тебе всё обязательно

расскажу, но нам нужно встретиться. Ты когда приедешь?

— Не могу, Фис, пока не могу. Так что если не по телефону,

то разговор нам придётся отложить.

— Ладно, — голос Воробьёвой заметно погрустнел.

— Незабудка моя, я соскучился. Я правда соскучился. Но пока

работы столько, что меня на то чтобы спать не хватает, не то что в Москву

рвануть. Но, если всё так, как ты говоришь, я счастлив.

Зажав телефон плечом, Анфиса села за ноутбук и включила его.

— Серёж, у тебя же мыло старое?

— Э-э-э… Дегтярное и… Яблочное.

— Ёжичек, — Анфиса открыто расхохоталась. — Я про

электронку. Знаешь, теперь совсем верю, что спать не успеваешь.

— Бля, я идиот, — фыркнул Сергей. — Да, почта у меня не

менялась.

— Тогда лови, — женщина вошла в почтовый клиент и отправила

мужу электронную версию результатов анализов.

— Э-э-э… Я так понимаю, это анализы?

— Угу. И тебе спокойнее… Да и мне тоже.

— Спасибо. Ну то есть я пока не всё понимаю, но спасибо.

— Я и сама до вчерашнего дня ни черта не понимала. И Серёж,

я всё ещё не представляю, почему ты уехал от детей. Я не сомневаюсь, что ты их

любишь, но я не понимаю твоих поступков, — Анфиса постаралась быть максимально

деликатной, чтобы её сон не оказался вещим.

— Ты не поверишь, но это тоже очень не телефонный.

— Почему? Поверю. Я, блять, теперь во что угодно поверю, —

женщина передёрнула плечами.

— Фис, скажи, пожалуйста, как дети? Мои звонки они

сбрасывают.

Анфиса улыбнулась. Ей нужно было всего лишь немножечко

подождать, чтобы муж спросил о Дене и Полинке, с которыми у неё вчера состоялся

тяжёлый разговор о болезни бабушки. Реакция ребят была неоднозначной. Денис

рвался высказать Эмилии всё, что он о ней думает, и Воробьёвой стоило больших

усилий удержать сына от глупостей. Полина же отнеслась к известию чуть

спокойнее. Дочери было жаль их обеих — и мать, и бабушку, и волновало Полину

скорее то, смогут врачи помочь Эмилии или её состояние необратимо.

— Как дети… — Анфиса накрутила прядь на палец. — Во-первых,

учатся, во-вторых, работают: Поля по-прежнему в модельном агентстве, а Денька

чужие компы чинит. Пару дней назад я и им рассказала, что не наркоманка.

— И как они восприняли?

— Лучше, чем я ожидала. Возможно, когда-нибудь они снова

будут мне доверять. Относительно тебя, Серёж, если мы ничего не сделаем, детей

ты потеряешь.

— Да знаю, знаю, — голос Сергея был полон непередаваемой

боли. — И знаю, как сильно виноват перед ними.

— Ёжик, если объяснишь, в чём дело, мы вместе попытаемся это

разгрести.

— Объясню, незабудка, всё объясню.

— Что ты херово спишь, я уже поняла, — Анфиса неожиданно перевела

тему. — А ешь ты как?

— Ну… Как придётся.

— Зеленов, только не говори мне, что ты так и не научился

готовить даже самые элементарные блюда!

— Нет, ну почему? — возмутился Сергей. — Я макароны варю. И

картошку тоже могу. Яичницу вот пожарить…

— Может, ты меня обрадуешь и скажешь, что позавтракал?

— Скромнее надо быть в своих фантазиях, скромнее, жена моя.

— Ну я ж не айфон попросила, — фыркнула Анфиса.

— Знаешь, с айфоном было бы проще, — рассмеялся Серёжа и тут

же спохватился. — Бли-и-ин, незабудка, я же тебе это… Я же кредитки твои

заморозил.

— Ну а чё ты должен был делать, зарабатывать мне на дозу? У

тебя были причины. К тому же напоминаю, у меня есть работа. Я практически

руковожу издательством.

— Это прекрасно, но карты я всё-таки разморожу.

— Не беспокойся, ёжик, мне есть на что жить.

— Я не сомневаюсь, просто… Я был бы счастлив, если бы наш

бюджет снова стал общим.

Анфиса улыбнулась. Как хорошо, что ей приснился этот жуткий

кошмар, а то и правда бы, всё высказала. Конечно, вряд ли опустилась бы до тех

мерзостей, которые кричала мужу во сне, да и ёжик, скорее всего, не бил бы её

по больному. Но Господи, как же здорово, что их разговор развивается абсолютно

мирно. Ведь он по-прежнему её ёжик, у которого наверняка толпа внутренних

демонов.

— Серёж, а давай, я к тебе приеду?

— Куда ты приедешь? Нет, не пойми меня неправильно,

солнышко, я бы очень хотел тебя увидеть, но, если руководишь издательством,

работы у тебя наверняка выше крыши. Придётся ждать как минимум до выходных.

— Ну, я вчера закрыла проект, раньше срока, между прочим. На

других сидят заряженные ребята, которых на данном этапе контролировать не

нужно. Есть Ланка, в конце концов, которой доверяю. Я так много въёбывала всё

это время, что уж как-нибудь, думаю, заработала пару отгулов. Так что сейчас

вполне могу собраться, сесть в машину и примчаться к тебе. Другое дело — ты

можешь быть занят. Тогда я отсвечивать не буду.

— Что ты, незабудка, если б ты приехала, я бы тоже вспомнил

про отгулы.

— Тогда жди, — ответила Анфиса, выключая компьютер.

— Что ты там говорила про машину?

— Ну, взяла в кредит, выплачиваю потихоньку. Через два года

моя прелесть будет полностью моей.

— А что за авто? И вообще, когда ты успела научиться водить?

— Я Реношку взяла. А когда научилась… Скажем так, чтобы

реально ни на что не подсесть и не взвыть, я себя занимала.

— Вот оно что… Фи-и-ис, — простонал Сергей в трубку, — я

такой дебил… Я должен был догадаться, что ты не можешь ни на что подсесть. Ты

же пыталась мне сказать… Я дебил!

— Серёж, во-первых, я была убедительна. Во-вторых, тебе тоже

было тяжело. В-третьих, я не так сформулировала… Запрос, если хочешь. А

в-четвёртых, насчёт того что я не могла… Знаешь, думаю, в определённых

обстоятельствах даже самый сдержанный человек вполне способен стать наркоманом.

В какой-то момент я подумывала, может, лучше быть, чем слыть? И гори всё синим

пламенем! Но… Слишком уж явное отвращение вызывали у меня наркотики. А ещё я… Надеялась,

что вернусь к детям и что у нас с тобой всё наладится, хотя насчёт последнего

надежду потеряла довольно быстро. Но к детям хотелось невыносимо.

— Всё равно, я… Господи, незабудка моя, я тебя не

заслуживаю…

— Ёжичек, не драматизируй. Мы оба нахуевертили как боженьки.

Вот везде, где можно было, нахуевертили, — Анфиса в очередной раз нервно

хихикнула. — Скажи мне, муж мой, у вас в Питере как, очень холодно? Или я всё

же могу надеяться не отморозить себе задницу?

— Э-э-э… Ну, задницу, конечно, не отморозишь, но в ветровке

уже холодно. Лучше всё-таки куртку.

— Угу… Чёрная с синим подойдёт?

— Чёрная с синим? Да, пожалуй, в ней ты точно ничего не

отморозишь.

— А кроссы или ботинки демисезонные?

— Вот тут всё зависит от толщины твоих кроссов. Знаешь, за

что люблю тебя, жена моя?

— А любишь? — в голосе не было ни намёка на кокетство,

только грусть и… Страх.

Анфиса не знала, но Сергей болезненно поморщился. Даже

надежды в этом вопросе не звучало.

— Люблю, незабудка, очень люблю. За двадцать пять лет ничего

не изменилось.

— И я тебя люблю, ёжик, все эти двадцать пять лет.

Супруги какое-то время помолчали, наслаждаясь

определённостью, которая в кой-то веки наступила в их отношениях, даже если

ненадолго. Потому что «люблю» — это факт, который дарит надежду, но никак не

обещает, что всё будет легко и просто. Только от них зависит, к чему в конечном

итоге придут их отношения.

— Насчёт того всё-таки, за что я тебя так сильно люблю, —

вернулся Серёжа к прежней теме. — На самом деле, за многое. Но особенно ценю

твою удивительную способность быть практичной.

— В каком смысле?

— Ты собираешься ехать в дождливый сырой Питер, и меня не

может не радовать, что спрашиваешь, насколько здесь пиздец с погодой.

— Ну, это нормально, потому что с погодой там у вас

действительно пиздец.

— Понимаешь, незабудка, в моём офисе довольно много женщин,

и даже коренных жительниц. Но далеко не все они учитывают погодный фактор. В

балетках в конце октября, конечно, не ходят, но куртка короче… Ну, в общем,

едва почки прикрывает — это почти всегда. На иную смотришь, и хочется спросить:

«Где глаза у твоей семьи? Кто вообще выпустил тебя из дому в таком виде?»

Понимаешь?

— Ага. Только я уже не в том возрасте, чтобы жопу

отмораживать. Мне, знаешь, моя жопа дорога. А то цистит придёт раньше пенсии.

Поэтому, прости, обольщать ультракороткими юбочками не смогу. Мне бы пуховичок

подлиннее, джинсики с начёсом — вот это вот всё.

— И слава Богу, что если джинсики, то с начёсом, а если

пуховичок, то подлиннее, — серьёзно отозвался Сергей, а затем заговорщически

добавил. — Потому что мне твоя жопа тоже дорога.

— А, вот и хорошо, значит, у нас с тобой одинаковые

ценности.

— Ну ты знаешь, значит, мы с тобой будем жить долго и

счастливо. Одинаковые ценности в семье — это важно.

— Ещё скажи, семейные.

— Ценности? Вполне. Ты — семья моя? Значит, и жопа тоже моя.

Моя ценность.

— Хорошо, что не твоя прелес-сть.

— Вполне себе прелес-сть, — Анфиса не могла видеть

собеседника, но точно знала, что улыбка мужа сейчас приняла нарочито хищное

выражение.

— Жди меня, Серёжка, я скоро приеду.

— — Очень жду, незабудка. Хорошей тебе дороги, только,

пожалуйста, езжай осторожно.

— Не переживай, я вовсе не обезьяна с гранатой, — Воробьёва

достала из шкафа пару тёмно-серых джинсов и светло-голубой свитер. — Знаешь,

Серёж, мой любимый джемпер… Ну, помнишь, голубой? Ты его ещё из командировки в

ЕКБ привёз?

— Ну, помню, конечно.

— Он на мне болтается, скорее всего. Даже обидно.

— Потому что есть надо регулярно, а не по большим

праздникам, — ворчливо отозвался Зеленов.

— Кто бы говорил! Уверенна, я приеду, а у тебя дома мышь в

холодильнике не только повесилась, но уже и истлела до мрачных косточек.

— Никто у меня там не повесился. У меня в морозилке

пельмени, между прочим, — обиженно засопел Серёжа.

— А, ну, пельмени — это, безусловно, серьёзная заявка на здоровое

питание.

— Ну чё ты ворчишь? Я даже ем иногда. И вообще, на мне ничё

не болтается, — мужчина тактично умолчал о том, что недавно вынужден был

обновить гардероб, чтобы не выпадать из старых костюмов.

— Ну и хорошо, что не болтается. Хотя ума не приложу,

неужели ты на пельменях держишься?

— Ну, иногда — на пельменях, иногда — на шаурме.

— Шаву-у-уха, — алчно протянула Анфиса.

— Моя девочка, которая любит есть. И как меня это радует…

Значит, шанс тебя откормить ещё остался.

— Если только не шавермой, — пошутила Анфиса.

— То есть, если я стану называть её шавермой, ты

принципиально откажешься есть?

— Хрен тебе! Есть, конечно же, буду, просто поедая шаурму, —

Воробьёва выделила последнее слово, — я буду размышлять над вопросом, не

подменили ли моего мужа.

— Не подменили, не подменили. Сколько уже в Питере нахожусь,

до сих пор глаз подёргивается. С «поребриком» я как-то сжился, но «шаверма»

меня удручает. А за «куру» и «гречу» хочется убивать.

— Ты никогда вроде не отличался кровожадностью? Серёж, он

висит! — Анфиса с тоской оглядела себя в зеркале. — Где моя грудь? И жопы

никакой нет… Ёжик, ты меня разлюбишь и уйдёшь к двадцати пятилетней с третьим

размером.

— Скорее, я просто буду тебя активно откармливать. Ну, или

ты меня, учитывая, что готовишь ты. А вообще, я же не только за тылы и бюст

тебя люблю. Ты у меня полна всяческих достоинств.

— Глубоко скрытых, — мрачно пошутила Анфиса.

— Вполне себе эксплицитных, — рассмеялся Серёжа. — Ты просто

к себе несправедлива.

— Главное — тебя люблю. Ладно, солнышко, буду я собираться…

— Жду тебя, счастье моё, — тихо отозвался Зеленов и положил

трубку.

***

Откладывая телефон, Анфиса хмурилась. Конечно, разговор с

Сергеем внушал надежду, но было кое-что, о чём муж не знал. И, когда они

встретятся, она обязательно расскажет Серёже о том, что так мучает. И кто

знает, может, после этого мужчина не захочет ничего налаживать.

***

Тот февральский день начался для Анфисы с неприятного

известия: одна из подчинённых позвонила из больницы и сообщила, что ближайший

месяц на работу не выйдет. Поскользнувшись на льду, Маша сломала пару рёбер и

ногу. Всё осложнялось тем, что перелом был открытым.

Закончив с переводом, Анфиса поехала в травматологию. Узнав,

что Смирнова лежит в тринадцатой палате, женщина поднялась на второй этаж,

отыскала нужную дверь и нажала ручку.

— Машка, к тебе можно?

— Вот Машкой меня ещё не называли, — откликнулся низкий

голос, принадлежащий явно мужчине.

Воробьёва подняла голову, чтобы тут же уронить челюсть на

жёлтый линолеум.

— Ты? — глаза женщины округлились от шока.

— Не-е-ет! — протянул Данил Смирнов. — Где ж я, блять, так

нагрешил?! Воробьёва, скажи, что у меня просто глюки от обезболки!

— А у меня тогда — от недосыпа? — растерянно отозвалась

Анфиса.

— Видимо. Воробьёва, что ты, блять, здесь забыла?

— Коллегу проведать пришла, Машку, Смирнову.

— Это та, которая с переломом ноги? Так она в пятнадцатой.

Парня её тоже неправильно снавигировали. Правда, он назвал меня заей.

— Хорошо, не пупсиком, — нервно хихикнула Анфиса.

— Да, я ему сказал «Уйди, противный», — Данил манерно

растянул гласные.

— А мне скажешь «Омнис Спиритус»?

— Это поможет?

— Что произошло, Смирнов? — не дожидаясь приглашения, Анфиса

вошла в палату и пристроилась на пустой койке (соседей у Смирнова не было).

— Видимо, не поможет, — мрачно резюмировал мужчина. — Что,

что… Разумеется, шёл пьяный, упал, ударился о поезд, переломался, поезду морду

помял. Ему, бедняге, совсем хреново после нашей встречи.

Воробьёва оглядела собеседника. Заросший, худой, с мрачным

взглядом больших чёрных глаз. Он полусидел, опершись на подушку, и вертел в

руках электронную книгу.

— И сколько прошло времени, с тех пор как ты зашиб поезд? —

во взгляде Анфисы читался скепсис пополам с тревогой.

— Четыре месяца. Пока пластины в позвоночник поставили, пока

к рукам подвижность вернулась. Теперь вот жду выписки. На коляску и домой.

— В смысле, на коляску…?

— Ну а как иначе? — невесело усмехнулся Данил. — Ручки

двигаются и ладно. А ходить… Разве что под себя, — истерично засмеялся мужчина.

Анфиса прижала руки к лицу. Конечно, их отношения со

Смирновым всегда были, мягко говоря, натянутыми, в большей степени по её вине —

сейчас-то можно было себе в этом признаться. Но она никогда не пожелала бы

мужчине ничего подобного. Представить деятельного и подвижного Данила инвалидом

было невозможно.

— Воробьёва, только не надо поганой жалости! — зло выплюнул

Смирнов, откладывая книгу. — Хочешь слёзы лить — так за дверью.

Анфиса смутилась и укорила себя. Она и не заметила, как

закусила губу, и точно не подозревала, что её глаза влажно блестят.

— Прости, — женщина нацепила на лицо привычную ледяную

маску, которая спасала её в самых сложных ситуациях.

— О, замороженный нетопырь. С этим уже можно работать.

Анфиса слегка улыбнулась.

— Что-то остаётся неизменным, да, Смирнов?

— Ну, если ты всё ещё спишь на потолке, можно сказать и так.

— Всё хорошо, почти не сплю.

Байка о том, что Анфиса спит на потолке, родилась после

одной из ночёвок Зеленовых у Князевых. Воробьёва неосторожно попросила у Данила

одеяло, на что тот ответил:

— Странно, я думал, ты на потолке спишь вниз головой,

обернувшись кожистыми крыльями. Нетопырь — как он есть.

— Муки совести? — иронично уточнил Смирнов.

Похоже, взаимодействовать в привычном формате холодной войны

ему сейчас легче. Да и менять своё отношение к Анфисе у Данила причин не было.

Именно на него она выливала тонны ледяного презрения за собственную трусость и

нерешительность.

Данил знал, что причиной пассивной агрессии Анфисы была

ревность. Воробьёва любила Диану и не могла простить мужчине, что Князева с

ним, а не в их треугольном гнезде. Ни она, ни Сергей так и не решились сказать

Диане, что оба любят её. Вместо этого они (Анфиса, конечно, в большей мере)

предпочитали высокомерно критиковать его привычки, возраст, манеры. Любой

недостаток становился поводом для колких фраз и многозначительных взглядов.

Сначала Даня искренне недоумевал, потом, когда разобрался, в

чём дело (не то чтобы у него это заняло много времени), платил друзьям Дианы

тем же. Их встречи не превращались в безобразные скандалы, но атмосфера

натянутости была всегда. И единственные нападки, со справедливостью которых он

по прошествии нескольких лет мог согласиться, — это тревога Зеленовых по поводу

их с Дианой начинающегося алкоголизма.

— Совесть? Что такое совесть? Нетопырям, Смирнов, совесть не

полагается. По ночам я отлавливаю девиц, чтобы пить их молодую кровь, а днём

прихожу к тебе в глюках. Всё же просто!

— Слушай, а кроме как доставать меня, дел у тебя нет?

— Не-а.

— Какая скучная-скучная личная жизнь, — Данил закатил глаза.

— Почему же скучная? Ты довольно бурно реагируешь, а это

вносит в моё подпольное бытиё капельку разнообразие.

— Подпольное бытиё? Это как? — Смирнов заинтересованно

приподнял бровь.

— Это тяжело, — Анфиса грустно вздохнула.

— Нет, ты не поняла вопроса. Я ж о вашей жизни ничего не

знаю. Я Яську с Ди не видел больше двух лет.

— Что?

— А, ты настолько из жизни выпала?

— Но ты бы не бросил Ясю… — Анфиса не заметила, как озвучила

собственные мысли.

По какому аспекту женщина не проезжалась никогда, так это по

отцовским чувствам Данила к Ясе и, как ни странно, к её Денису.

Серёжа безусловно любил Полину, но собственный сын… Что-то

мешало Зеленову открыто любить родного ребёнка. Нет, он не обижал Дениса, не

пренебрегал его потребностями, но… Анфиса, да и не только она, все видели, что

любимый ребёнок для Сергея именно Полина. И Смирнов как мог старался

компенсировать Денису недостаток отцовского внимания.

— Не бросил бы, но Ди меня выгнала. И правильно сделала.

— Да что произошло? — Анфиса начала нервно теребить ручку

сумки.

— Если коротко, то я случайно толкнул Яську. Мы пили, а

потом мне впёрлось сходить на речку. Ну и Яська как единственный на тот момент

разумный человек в комнате, говорит: «Милый, ты ебанулся», — и бутылку

попыталась отнять. А я, значит, давай ей на пьяную голову доказывать, что всё

нормально будет. Ну встал, чтобы к двери прорваться, поскользнулся на скользком

полу — Яся до этого колу пролила и вытирала, а кафель высохнуть не успел. Я

равновесие и потерял. Руками замахал, ребёнка и толкнул. Яська упала, спиной

ударилась. Я протрезвел, веришь, как будто меня водой окатили. Ди меня выгнала:

подумала, что я берега потерял и на ребёнка заагрессивил. Зато с того дня — ни

капли.

Анфиса не могла поверить своим ушам.

— А ты не пытался объяснить… Ну, как оно было? — отойдя от

шока, спросила она.

— Пытался, да Диана меня не пустила.

— И ты решил…

— Да что я решил? Решил, что, раз уж всё проёбано, надо в

руки себя взять. Устроился на работу — в промальп, — квартиру снял вот,

потихоньку её выкупал, пока не наебнулся с седьмого этажа. Теперь, видишь,

медитирую и думаю, как дальше зарабатывать.

— Пиздец, — заключила Воробьёва.

— Он самый.

— Слушай, как ты выжил-то?

— А хуй его знает, — Смирнов махнул рукой и отвернулся. —

Только знаешь, когда меня скоряки забирали, в сознание пришёл, подумал, что

надо обязательно выжить. Выжить и к Яське прийти и — объяснить, что не такой уж

мудак. Ну теперь-то всем планам каюк. Не поеду к ней на инвалидке.

— Почему?

— Боже, Воробьёва, даже ты не можешь быть таким бревном! Ну

вот приеду я к ней переломанным, и чего? Обязывать ребёнка меня прощать, только

потому что калека?

— Как вариант, вернуть ребёнку отца, — Анфиса упрямо

нахмурилась.

— Нет, ты всё-таки бревно. Кому нужен папаша-инвалид?

— Заботливый, любящий и безусловно принимающий? Каждый ведь

может похвастаться такими родителями, — в голосе женщины слышалась безысходная

горечь.

— Ты меня не слышишь, нетопырь, калека, неходячий, на данный

момент неспособный себя обеспечить.

— Почему ты, прости за бестактный вопрос, уверен, что не

сможешь ходить?

— Ну смотри, в позвоночнике у меня пластины, в ноге — пара

штифтов. Ручки-то двигаются, конечно, но вот чтобы ходить ножками, нужна долгая

и дорогостоящая реабилитация, и у нас в стране её никто не обеспечит, даже если

бы необходимая сумма у меня была. Потому что врачи у нас гениальные, а вот для

реабилитации таких, как я, ресурсов нет, технических, я имею в виду. Ну,

знаешь, специальные тренажёры, квалифицированные реабилитологи, пространство,

адаптированное под потребности инвалидов. Ты хоть раз обращала внимание,

насколько у нас среда не учитывает нужды ограниченных в передвижении?

— Я поняла тебя, — безжизненно отозвалась Анфиса. — А где…

Есть шанс?

— Нигде нет. С моими финансами нынче. Нет, в промальпе я

зарабатывал хорошо, но тут операции тоже денег стоят.

— А всё-таки?

— Ну, в Германии, положим. И что тебе с этой информации?

Только, пожалуйста, я тебя очень прошу, не надо ставить в известность Ясю или

Диану. Они ничем мне не помогут да и не обязаны, по большому счёту.

— Насчёт этого можешь не переживать. У меня нет возможности

с ними общаться.

— Расскажешь?

— Если тебе интересно.

— Ну, было бы интересно, да.

На изложение ситуации, в которой оказалась, у Анфисы ушло

минут пятнадцать.

Выслушав женщину, Данил присвистнул.

— То есть все думают, что ты… Скололась?

— Ну, скололась или снюхалась…

— Это детали, — перебил Данил. — А ты, стало быть, нет?

— Разумеется, нет! — возмущённо вскинулась Анфиса.

— Спокойно, Воробьёва, я уточняю. Скажи, пожалуйста, ты как,

нормально зарабатываешь?

— Ну… Не жалуюсь.

— И перед детьми в итоге хочешь выйти из своего

наркотического шкафа?

— В идеале — да.

— Тогда я бы на твоём месте часть зарплаты тратил на

анализы, которые ежемесячно подтверждали бы, что наркоты в твоём организме нет.

Слышал, для наиболее точного результата анализируют ногти и волосы.

Воробьёва почувствовала себя так, словно её резко ударили по

голове. Почему такая простая идея не пришла в голову ей самой?

— Ну что ты смотришь на меня так, будто я предложил тебе

младенца съесть? Не хочешь — не надо, — Данил пожал плечами.

— Смирнов, ты… — Анфиса замолчала, не находя слов. — Ты

чёртов гений! — она вскочила на ноги и вылетела из палаты, забыв даже

попрощаться.

***

На следующий раз она пришла к Данилу через три дня.

Увидев Анфису, мужчина удивлённо приподнял бровь.

— А я-то уж понадеялся. Нетопырь, тебе скучно жить?

— Результаты пришли, — вместо приветствия отозвалась

Воробьёва.

— Ну, рад за тебя. Но при чём здесь я?

— Я просто хочу поблагодарить тебя за идею. Спасибо, —

Анфиса вытащила из пакета несколько лотков. — Я подумала, что тебе больничная

еда должна была настоебенить.

— Ты правильно подумала. До выписки ещё недели две, и я от

казённых харчей уже выть готов.

— Тебя никто не навещает?

— Ну, ребята с работы приходят иногда. Но, понятное дело,

жратвы не носят.

Анфиса кивнула и принялась расставлять на прикроватной

тумбочке контейнеры.

— Слушай, учитывая твою офигительную историю, как ты

домашним объяснила сухпаёк? — Данил с любопытством посмотрел на Воробьёву и

взял вилку, которую та предусмотрительно пристроила рядом с лотком.

— Дети были в школе, Эмилия — в агентстве, так что некому

было объяснять. Но, если позволишь и дальше тебя кормить… Ну, до выписки, я бы

попросила ключи от твоей квартиры: на пустой кухне было бы куда проще готовить.

— Ключи — не проблема, но ты реально станешь заморачиваться?

У тебя же работа.

— Я мультизадачна, — отмахнулась Анфиса, придвигая Смирнову

пакет с хлебом.

— Я не хочу тебе навязываться.

— Смирнов, ты о чём? Я живу в четырёх стенах, ну, то есть

работа работой, но дома я, сам понимаешь, ничё не делаю — наркоманы не

занимаются уборкой. И так однажды чуть с вантузом не спалилась. Дань, я выть

готова от безделья. Нет, понятно, у меня есть хобби, были какие-то мимолётные отношения,

но я говорю о рутинной домашней работе, которой, как оказалось, очень не

хватает. Последнее, что я делала для семьи, — это жарила яичницу Полинке,

которая всю ночь убила на, насколько я знаю, перевод, а потом голодная

собиралась в школу идти.

— Она унаследовала от тебя переводческие склонности?

— Похоже, да. Правда, я её переводов не читала. Так что для

меня возможность тебе готовить — нечто вроде отвлечения и терапии, если хочешь.

Знаешь, хочется чего-то нормального, хоть какого-то призрака прежней жизни, —

голос Анфисы предательски дрогнул, но она тут же взяла себя в руки.

— Понял. Если тебе это действительно не в тягость и как-то

поможет, я не против, — Данил, наконец, принялся за пюре с котлетами. — На

вешалке куртка висит, ключи — в правом внутреннем кармане.

Анфиса кивнула, искренне благодарная Данилу, за то что тот

не стал жалеть её и комментировать происходящее сверх необходимого.

— Стало быть, про Яську с Кириллом ты ничего не знаешь, да?

— Лицо Дани оставалось нейтральным, но в голосе слышалась надежда.

— Меньше, чем хотелось бы. Яська учится, работает у Семёныча

на СТО, заботится о Кирилле. Ди по-прежнему пьёт, если судить по обрывкам

телефонных разговоров, которые я периодически слышу. И кажется, у девочек

появилась названная мама.

— А Деня как? — мужчина взял из лотка маринованный огурец.

— С Денькой проще. Он иногда ко мне приходит, рассказывает,

что происходит в его жизни, не надеясь на ответ. Ложится под бок и говорит,

говорит, говорит, а я… Я просто молчу и обнимаю. У него недавно соревнования

были. Говорит, тренер наседает, мол, хочет, чтобы Денька связал свою жизнь со

спортом. И чем больше Пётр Иванович настаивает, тем сильнее у Дениса неприятие.

Он считает, что спорт нужен для поддержания формы, а не для медалек. И я с ним

согласна.

— Здравый подход. А что тренер?

— Ругаются, потому что Деня, по его мнению, выдаёт меньше

результатов, на которые способен. А сын за первенством не гонится — плавает в

удовольствие.

— А почему ты ничего ему не скажешь? Вы-то общаетесь.

— Потому, Смирнов, что говорить я должна с обоими. А ещё

потому, что, даже если Денька сохранит мой секрет, это какое на него давление.

К тому же это поставит между ним и Полинкой необратимый барьер, да и между нами

с дочерью — тоже. Не говоря уже о том, что Денька как был холериком, так и

остался. Он притворяться не умеет. Начнёт фыркать на Эмилию, а может и

проговориться, не специально, а на эмоциях. А бежать нам от неё некуда, даже

если я детям откроюсь.

— Убежище вам нужно — вот чего. А в идеале попробовать ещё

раз с Зеленовым поговорить.

— Может, и так. Но если я рыпнусь в Питер, Полинка окажется

в опасности. И тут уже не важно, что, если всё сложится удачно, через день-два

вернусь с Сергеем домой. За это время может произойти что угодно.

Данил мрачно нахмурился.

— Думать надо. Ты не можешь вечно жить в подполье и в страхе

за дочь. Надо думать… — повторил он.

— Я только и делаю, что думаю, а сообразить ничего не могу.

— Ну, одна голова — хорошо, а две — почти всегда гениально,

— впервые с их встречи Смирнов открыто улыбнулся. — Как говорил твой мужик,

прорвёмся.

— Не знаю, осталась ли у него эта привычка. Доел? — Анфиса

посмотрела на опустевшие контейнеры.

— Бля, Воробьёва, спасибо. Чувствую себя как зек после

долгой отсидки, который пришёл и наконец-то пожрал что-то домашнее.

— Обращайся, — с этими словами женщина достала из сумки

термос и пачку печенья. — Слушай, Смирнов, ты вот говоришь, квартиру снимаешь.

А как же с оплатой?

— Ну, ещё на пару месяцев у меня есть.

— А потом?

— А потом в метро, побираться, чё, — мужчина невесело

усмехнулся. — Если, конечно, не найду вариантов какого-нибудь заработка.

— Ладно, разберёмся, — Анфиса убрала использованные салфетки

в пакет для мусора. — Что тебе принести в следующий раз?

— Чё, прямо заказывать могу? — Данил наморщил лоб, удивляясь

метаморфозам.

— Можешь. В разумных пределах, конечно, но почему бы и нет.

— А что такое разумные пределы?

— Ну, устриц не приготовлю, просто потому что не умею, —

хихикнула Анфиса. — Или что-то сильно… Затратное по времени. У меня проект адом

горит.

— Слушай, а принеси мне вареников в следующий раз. С

картошкой, — Смирнов состроил просящую мину.

— Не вопрос. Ты их ешь с луком или со сметаной?

— И с тем, и с другим.

— С вишней хочешь?

— Д-да, — осторожно отозвался Данил.

— Договорились, — Воробьёва принялась складывать грязную

посуду в пакет. — На соседней кровати кулёк. Там минералка, печеньки, сок, пара

бананов… Дотянешься или переложить поближе?

— Дотянусь. Спасибо тебе.

— Я приду послезавтра. Завтра, прости, не получится —

перевод сдаю, но в четверг вторая половина дня у меня свободна.

— Воробьёва, ты не обязана отчитываться и уж тем более,

выгадывать время, чтобы меня накормить.

— Мы же уже договорились, что кормить тебя — для меня

вариант нормальности и релаксации. Воспринимай это как выгоду в первую очередь

для меня самой.

— Ну-ну, нетопырь, — Данил недоверчиво прищурился, явно

сомневаясь, что уход за неходячим врагом может доставлять кому-то удовольствие.

Если бы он знал Воробьёву чуть хуже, мог бы подумать, что

она работает на собственное эго, но нет… Как раз Анфису Даня знал слишком

хорошо. Не то чтобы вычислял болевые точки нарочно, но на её постоянные нападки

нужно было чем-то отвечать. Поэтому Смирнов точно понимал: Анфиса тешит

собственное самолюбие, только достигая новых высот в работе. Именно работа

позволяет ей уважать себя, чувствовать себя… Достойной.

Были, конечно, и слабости, главным образом удивительный

страх перед проявлением эмоций. Ледяная маска, к которой нетопырь почти прирос,

бесила до пелены в глазах. Воробьёва вечно вела себя так, будто не чувствует

вообще ничего, по крайней мере, он видел её только такой. Данил, помнится, всё

удивлялся, как легко нетопырь переключается в режим заботы и нежности, когда

дело касается детей. Младшее поколение Князевых и Зеленовых было, наверное,

единственным исключением, растапливающим снежную крепость.

Ещё одна ахиллесова пята — нелюбовь Анфисы к себе. Конечно,

если бы кто-то спросил об этом Воробьёву, она сказала бы, что это не проблема.

Но со стороны было видно, насколько это, мать её, проблема. Именно от нелюбви к

себе родилась потребность нетопыря постоянно что-то доказывать себе и другим:

свою самостоятельность, состоятельность в профессиональной сфере, так

называемую «силу духа» и «несгибаемость», которая, собственно, и побуждала

Анфису прятать эмоции.

Возможно, когда его, Смирнова, не было рядом, она вела себя

иначе, но всё, что демонстрировалось Данилу, — ледяная корка и жажда

совершенства. И, разумеется, презрение — в этом Воробьёва была мастером.

Однако для положения, в котором оказался Даня сейчас,

ледяная броня была скорее плюсом. Он точно знал, что не услышит от женщины

причитаний, охов-вздохов и прочих плачей Ярославны, от которых хотелось то ли

вздёрнуться, то ли вскрыться, то ли прибить плакальщиц. Возможно, именно

поэтому общество Воробьёвой не вымораживало, а позволяло не сходить с ума от

одиночества и сомнительных перспектив инвалидности.

В любом случае, её присутствие и исключительно практичная

забота — лучшее, на что Данил сейчас может рассчитывать. К тому же ужаса ситуации,

в которой уже больше трёх лет пребывала Анфиса, он бы и врагу не пожелал, не то

что матери Дениса. Может, они смогут друг другу помочь, по крайней мере,

сохранить рассудок.

***

Анфиса, как и обещала, пришла в четверг.

— Привет, Смирнов. Как ты?

— Почти дочитал «Путешествие Нильса с дикими гусями».

— Ты вернулся к сказкам?

— Ты так говоришь, будто это что-то плохое. Ты, например,

знала, что советская цензура оставила от этой книжки рожки да ножки?

— Ну, во-первых, у меня и в мыслях не было фыркать — сама

регулярно «Снежную королеву» перечитываю. А во-вторых, нет, не знала. А что,

только копытца?

— Их самых. Оказывается, в оригинале-то — это большой

учебник географии со сказочным уклоном. Интересный, кстати.

— Нужно будет почитать, если ты рекомендуешь. Вроде, ещё ни

разу фигни не советовал.

— Ну да. Фирма веников, как говорится, не вяжет. Как твой

проект?

— Ой, первую часть сдала, но у нас там ад и Израиль.

— А что переводите-то?

— К моему вящему неудовольствию, очередной женский романчик,

— Анфиса страдальчески закатила глаза. — Твоя еда, — женщина принялась

расставлять на тумбочке очередные контейнеры. — Пельмени, вареники с картошкой,

с творогом и с вишней. Сметана. Сахар, если в сладких его недостаточно. Сок и

чай — вот.

Данил с горящими глазами схватился за ближайший лоток и

прижал его к груди, как дитё родное.

— Моя прелесть, — почти проворковал мужчина.

— Я?

— И ты тоже, ты мне принесла это сокровищ-ще.

— И правда, путь к мужицкому сердцу лежит через желудок.

Знала б я об этом раньше… — пошутила Анфиса.

— Раньше ни мой желудок, ни моё сердце тебя не интересовали.

Вам с Сергеем, если уж на то пошло, логичнее было Диану подкармливать.

При этих словах Анфиса застыла.

— Ч-что?

Смирнов нетерпеливо ухватил вилку, открыл контейнер, вгрызся

в большой пельмень и застонал.

— Господи, да-а-а! Они божественны. Как домашние…

— В смысле, как? Они и есть. Ты же просил, — Воробьёва

недоумённо сдвинула брови.

— Подожди, — вилка с очередным пельменем застыла на полпути

ко рту. — Ты лепила мне всё это богатство?

— Ну да… А что не так?

— Воробьёва, я, когда просил вареников… Ты же сказала, у

тебя проект… Я думал, что ты просто купишь и сваришь, и время бы твоё по минимуму

потратил… Не думал, что станешь заморачиваться.

— Ну, я не совсем правильно тебя поняла, поэтому придётся,

Смирнов, довольствоваться домашней лепкой.

— Они прекрасны, — Данил закатил глаза от удовольствия. А

насчёт Дианы, — мужчина не стал уходить от ответа, — думаешь, я не знаю, что вы

её… Того… То ли любите, то ли собственнические чувства у вас… Хрен вас

разберёт. И она… Меня, конечно, любила, но ощущение виртуальности — оно такое…

Реальное.

— Я не знаю, любил ли Серёжа Диану, но я — да, и всё ещё

люблю.

— Та любил, любил, это же очевидно. Хотя, надо отдать ему

должное, он был в своей ревности более… Деликатен, что ли? А ты всегда вела

себя как собака на сене: и сам не гам, и другому не дам. Почему? Ты же могла,

коль Диану любишь, от Зеленова уйти и строить с ней своё однополое счастье.

— Я не могла уйти от Зеленова — его я тоже люблю.

— О-о-о, — протянул Данил, отпивая сок. — Вы все в вашем

треугольничке такие немоногамные?

— Не знаю насчёт Дианки, но мы с Серёжей всегда были.

— Можешь рассказать, если хочешь, или оставить при себе.

— Думаю, после эскапад беспричинной ревности ты имеешь право

знать об истоках моего мудачества.

***

— О-ху-еть, — протянул Данил. — Значит, вы полиаморили ещё…

— Да-да, во времена Брежнева.

— Так вот, значит, почему Полинка так похожа на твою

матушку.

— Ну да. Мне мама — названная, зато Полинке родная бабушка.

— А Поля, стало быть, об этом не знает? — Смирнов отставил

пустой контейнер, чтобы придвинуть к себе термос с чаем и лоток с вишнёвыми

варениками.

— Конечно, нет, — выпалила Анфиса. — Да и незачем.

— Ну-у-у… Полинка ведь не слепая, видит, что Денис на отца

похож, а она — непонятно, на кого. Не думали, что у девочки могут закрасться

подозрения, ну, что она приёмная или… Нагулянная, прости.

— Да нет, что ты, — отмахнулась Воробьёва. — Полина всегда

знала, что Серёжа её очень любит, и я. Она же наша.

— Ну, любовь любовью, а я бы на твоём месте девочке сказал.

Понимаешь, Анфис, мы никогда не знаем наверняка, что прячут от нас наши дети.

Тем более она переняла у тебя дурную привычку леденеть.

— Скажу обязательно, когда из подполья выйду.

— Теперь понятно, почему вы Ди морозили. Ты боялась

предлагать Сергею тройственный союз, потому что ваш третий не отболел. Зеленов,

скорее всего, думал о чём-то подобном.

— Наверное. В любом случае, сейчас разъёбано всё и со всеми.

— Может, и так. — Меня в среду выписывают, — Смирнов

неожиданно сменил тему.

— Ну, это, наверно, хорошо… — неуверенно отозвалась Анфиса,

переживавшая о том, насколько безболезненно Данил воспримет мир за стенами

больницы, при условии что провёл в практически замкнутом пространстве почти

пять месяцев.

— Угу, хорошо…

— Смирнов, во сколько за тобой приехать? Я тебя домой

отвезу.

— На горбу потащишь?

— На машине.

— Ты ж, вроде, не умела водить.

— Не умела, но научилась, и машину в кредит взяла.

— Анфис, ты не обязана, да и не успеешь. Выписка около

двенадцати, а у тебя работа.

— У меня более или менее свободный график — я директор

нашего издательства, это во-первых. А во-вторых, слава великому интернету,

который сделал возможной удалённую работу. Я приеду к половине двенадцатого.

Нужно будет — подожду, — тон Анфисы не допускал возражений, и Смирнов улыбнулся

этой безапелляционности.

Иногда нетопырь была почти милой.

***

В дверях палаты Данила Анфису встретил его врач —

светловолосый мужчина примерно её возраста.

— Простите, вы… Кем вы приходитесь Данилу Смирнову?

Нетопырём, мрачно подумала Воробьёва, а вслух произнесла:

— Я его приятельница — ни жена, ни родственница, просто

приятельница.

— Дело в том, что вы единственная, кто навещает его

регулярно. Я уже не первый раз вижу вас выходящей из его палаты.

— Да, всё верно.

— Понимаете, в среду мы выписываем Данила Алексеевича, но

добраться домой самостоятельно он не сможет…

— Я в курсе, я приеду за ним, но мне нужна будет помощь,

чтобы помочь ему сесть в машину.

— Это не проблема, — усмехнулся доктор. — Что бы о нас ни думали некоторые

родственники пациентов, у нас не принято выкидывать тех, кого мы лечили, на

улицу после оформления выписки.

— Что вы, доктор, я вовсе так не думала, просто проговариваю

то, что меня беспокоит, — Анфиса устало вздохнула. — Простите, как вас зовут?

— Яков Иванович.

— Яков Иванович, Данил говорит, что вернуть его ногам

подвижность невозможно, по крайней мере, в нашей стране.

— К сожалению, он прав. Врачи подходящей квалификации есть в

Британии, Израиле, Германии… У нас таких нет, как и техобеспечения.

— Понятно. А сколько может стоить лечение заграницей?

Врач озадаченно потёр подбородок.

— Понимаете…

— Анфиса Владимировна, — подсказала Воробьёва.

— Понимаете, Анфиса Владимировна, точно я вам сумму не

назову. Всё будет зависеть от страны, длительности реабилитации, применяемых

препаратов, клиники, которую вы в конечном итоге выберете. Примерный разбег —

от полутора до пяти миллионов.

— Рублей?

— Да.

— Ну, такие деньги ещё можно найти… — в глазах Анфисы

мелькнуло облегчение.

Не то чтобы эта сумма была у неё в кармане прямо сейчас, но

обеспеченный кредит, скорее всего, решил бы проблему. Бабушка оставила ей дом в

Подмосковье, и если понадобится, она заложит недвижимость. Конечно, этот дом

Анфиса очень любит, ведь именно с ним связаны редкие светлые воспоминания

детства, но… Господи, это же Смирнов — практически названный отец её Денису.

Уже за одно это она всегда будет ему благодарна.

— Скажите, Яков Иванович, если нужная сумма найдётся, я

смогу рассчитывать на помощь в оформлении медицинских документов?

— Разумеется, Анфиса Владимировна. Я вам больше скажу,

собирать бумаги и отправлять их в клиники надо уже сейчас, чтобы знать

наверняка, какая сумма понадобится. Потом нужно сравнить предложения и так

далее.

— А мы с вами можем сделать это в тайне от Смирнова? Не хочу

его обнадёживать, если вдруг не сумею достать деньги.

— В принципе, узнать стоимость — да, мы можем. Но вот всё

остальное в тайне от Данила Алексеевича не сделаешь, потому что понадобится не

только история его болезни, но и личные документы.

— Ну, если, ориентируясь на расценки, я найду деньги,

скрывать ничего и не нужно будет.

— Тогда к следующему вашему визиту я сообщу, где готовы

взяться за реабилитацию и сколько просят.

— Спасибо большое, — Анфиса слегка улыбнулась.

— И вам. Честно говоря, беспокоился о нём. Мужчина одинокий,

семьи нет, ещё и инвалидность. Из родственников, говорит, только бабушка,

которую он в известность не ставил.

— Прорвёмся.