Серёжа проснулся от щекотки в носу. Открыв глаза, мужчина понял, что лицо ему щекочут разметавшиеся каштановые пряди жены, которая практически лежала на нём, и что сам он вот-вот свалится с кровати. Серёжа слегка улыбнулся. Что-то остаётся неизменным: Анфиса всё так же старается прирасти к нему во сне, одновременно упорно выталкивая его на самый край, так что приходится, как фокуснику, держаться за воздух, тогда как полкровати оказывается пустой.

Аккуратно, чтобы не разбудить жену, Сергей перевернулся на бок и, подперев голову ладонью, принялся разглядывать свою незабудку. Видимо, почувствовав, что большое тёплое тело мужа её больше не греет, Анфиса свернулась клубком. Сергей стянул с себя большую часть одеяла, накрыл им своё сокровище, заботливо подоткнул край, чтобы защитить спину женщины от утренней прохлады, наклонился и невесомо чмокнул её в висок.

Неужели он снова может любоваться ею спящей, касаться её, бережно обнимать, боясь нарушить чуткий сон? Неужели у него появился шанс, если не отмотать всё назад, то начать новую страницу их совместной жизни? Но главное — неужели она позволит ему это?

Сергей не тешил себя иллюзиями собственной невиновности во всём, что произошло. Виноват, конечно, виноват, и сам себя никогда не простит. Он бросил её, предал её, потому что неверие для Сергея всегда было равно предательству, предательству, которое он совершил, хотя в молодости убеждал себя, что никогда не предаст тех, кого любит. В итоге предал обоих: в мотивах Васи не разобрался, хотя должен был понять своего лосика; буквально отопнул незабудку, которая искала защиты и помощи, и их счастливую, в общем-то, семейную жизнь самолично положил на алтарь собственного страха и тогдашнего бессилия.

А всего-то и нужно было взять себя в руки и просто прожить тяжёлый период после отцовской смерти, Зинкиной болезни (в аду старой суке гореть!), потери Дианы, которая выбрала алкоголь… Алкоголь и Смирнова. Если бы он тогда сжал волю в кулак, понял бы, что трудности, связанные с Зинкой — временные: сволочь, которая до капли высушивала его девочку, всё равно померла бы — рак в терминальной стадии всё-таки; Диану можно было вытащить совместными силами, даже, если ей бы того хотелось, с её мужиком, ведь не так-то плох был: ответственный, заботливый, к их детям прикипел; и все эти проблемы можно было бы решить, если бы он, Сергей Зеленов, не растёкся лужей соплей, оплакивая отца и обижаясь на жену, которую они с детьми видели только поздними вечерами. Всё просрал, всё, что мог! Какой молодец!

Простил бы он сам после такого? Да ни в жизнь! Но, видимо, судьба к нему добра, а любимая незабудка ещё добрее.

А ведь он не заслужил. Он предал не только её, но и их общих детей, и Сергей нисколько не удивится, если обнаружит, что это необратимо. Будет отчаянно болеть от факта необратимости — да, но не удивится. Лояльность Анфисы не то что само собой разумеется, но у них с женой долгая история любви, нежности, трудностей и их преодоления — в конце концов, они оба взрослые люди, которые понимают и знают все неидеальности друг друга. Но дети — другое дело. Он оставил их зависимыми, растерянными, одинокими подростками. А ведь для детей родители должны быть если не идеальными, то всегда сильными и надёжными. А он не смог. Он тряпка, которая ни черта не обеспечила своим детям поддержку и безопасность. Поэтому у Полины и Дениса есть полное право и все резоны не простить его никогда.

— Ты хмуришься, — хриплый голос Анфисы вырвал Серёжу из мрачных раздумий.

— А ты уже не спишь, — Сергей приобнял жену и отвёл волосы с её лба.

— Нет, не сплю, доброе утро, ёжичек, — Анфиса приподнялась и чмокнула мужа в нос. — Ты не выспался?

— Я любовался, — Серёжа не соврал, просто умолчал о внутреннем диалоге, которым сопровождался процесс.

— Пойдёшь обниматься по-человечески? А то мне мало одной ёжиковой лапки.

Сергей улыбнулся широко и искренне.

— Обе ежачьи лапы — твои, — мужчина удобно устроился на подушке и сгрёб жену в объятья.

— Вот это уже меньше похоже на халтуру, — Анфиса потёрлась подбородком о плечо мужа.

— Ах, меньше похоже, значит? А так? — Сергей помог любимой перевернуться и, нависнув над ней, принялся целовать ключицы и шею.

— А так, ёжичек, утро совсем-совсем доброе, — мурлыкнула Анфиса, слегка выгнувшись навстречу его губам.

Дорожка поцелуев неторопливо спустилась к груди, и Анфиса тихо застонала.

— Господи, Серёж, как же я по тебе скучала…

***

Едва дождавшись большой перемены, Полина потащила Ясю в кабинет мамы.

— Ирина Ренатовна, не заняты? — Полина осторожно заглянула в класс.

— Нет, котёнок, я одна, заходи. Чаю поставить?

— Да, — решительно отозвалась Яра из-за спины подруги.

— Мои малыши, я так соскучилась, — Ирина направилась в смежную лаборантскую, чтобы наполнить небольшой электрочайник.

— А у меня новости, — Полина присела за парту перед учительским столом.

— Да, и эта жопа меня уже три урока интригует, но ничё не говорит, — пробурчала Яра, устраиваясь рядом с вышеозначенным седалищным нервом.

— Новости, надеюсь, хорошие?

— Ну, во-первых, я помирилась с Денисом, он объявил, что ты — ничего, — Зеленова показала в воздухе кавычки.

— Звучит неплохо, — Ирина поставила перед детьми чашки с заваркой.

— И вот ради этого ты мхатовскую паузу держала больше двух часов? Я и так знаю, что вы с Денькой к миру движетесь, — пожала плечами Ярослава.

— Откуда?

— Деня утром мне звонил. Я спрашивала, прикрыть ли его, он сказал, что вы с ним договорились. Слово за слово и… Ну в общем, Поль, это не тайна, для меня, по крайней мере.

— Я очень рада, котёнок, — Ира погладила младшую дочь по голове.

— Но это ещё не всё.

— А что? — Каримова принялась разливать кипяток.

— Мама вчера отправилась в Питер.

— И ты её осуждаешь, — в голосе Ирины почти не было вопросительных интонаций.

— Ну, во-первых, наш папочка — предатель — тут из песни слов не выкинешь. А во-вторых, она убедится, что он предатель, и нам придётся её собирать, а я не хочу её собирать.

— Злишься? — односложно уточнила Яра.

— На маму? Да нет, просто удивляюсь её готовности давать ему шансы.

— Ну, солнышко, видимо, Анфиса всё ещё любит вашего папу, — Ирина достала из учительского стола шоколадку, развернула и положила на парту. — К тому же, согласись, мы не знаем, зачем она поехала. Ведь, Поль, какими бы сложными ни были их отношения, о вашей бабушке лучше рассказывать лицом к лицу, как и задавать вопросы о том, почему Сергей Николаевич уехал.

— Да как почему? Всё же очевидно — предатель он, — фыркнула Полина. — Предатель, которому на нас плевать. Только, что бы там ни было, она всё равно простит своего ёжика.

— Почему ты так думаешь? По-моему, всем очевидно, что он, прости, мудак, — Яра помрачнела.

— Да потому что мама его любит, а любовь зла: полюбишь и ежа. И я боюсь, как бы она не скатилась в депрессию, тогда будет тяжело ей, Денька будет переживать за неё, я — за Дениса и за неё… Всё завертится, всем будет плохо — в общем, мне совершенно не нравится этот концепт.

— Полинка, возможно, у вашего папы тоже могли быть свои причины, — осторожно начала Ира и, увидев нахмуренные лица детей, спешно добавила, — мне трудно представить, какие, но тем не менее. Ещё пару дней назад мы были уверены, что ваша мама — наркоманка.

— Это другое! Или что, думаешь, окажется, что папеньку кто-то шантажировал?

— Угу, и жизнь наша окончательно станет похожа на плохой сериал, — буркнула Яра в чашку.

— А знаешь, ма, мне плевать. Хочет мама есть свой кактус — я ей своих мозгов не вставлю. Просто всё это плохо закончится, я знаю. Он опять сделает ей больно, она рассыплется на атомы, уйдёт глубоко в работу и в нашей с Денисом жизни ничего не изменится, потому что видеть мы её будем глубокими вечерами разве что, если повезёт, а это всё равно что снова её потерять, а мне, если честно, надоело терять. И я уверена, на этот раз всё будет даже хуже, чем в прошлый.

— Подожди-подожди, котёнок, — Ира потянулась и успокаивающе сжала холодную руку Полины. — А Анфиса что, от стресса прячется от вас в работе?

— Мама от всех прячется в работе. Ну, не то чтобы от нас: когда в семье всё заверте, она уже не работала, поэтому не могу сказать наверняка, а до того было всё хорошо. Я сужу по последним четырём годам, когда она пахала как вол, чтобы пиздец заглушить. У неё свет мог всю ночь гореть, и такое случалось довольно часто.

— Ну да, Поля вон у меня на днях ночевала, ну, после того их разговора, так Фиса опять в полпервого ночи за переводом сидела, — подтвердила Яра, отламывая кубик молочной Милки.

— И я о том. Сергей обязательно сделает маме больно, обязательно, потому что по-другому не умеет, и всё опять пойдёт по кругу, — Полина сморгнула непрошенные слёзы злости и обиды.

— Солнышко, но ведь до того как всё заверте, ваши родители были вполне счастливы.

— Ну и что? И вообще не факт: может, будучи мелкими, мы чего-то не замечали.

— А даже если и так, мама от вас часто пряталась?

— Да вроде нет… — Полина задумчиво уставилась в собственную кружку. — В любом случае, я боюсь.

— Я понимаю, но всё же дай им шанс.

Ира понимала: вероятность, что родители её ребёнка (Господи, какой сюрреализм) восстановят отношения, можно назвать мизерной, потому что сама Ирина не простила бы. Он бросил их детей, общих детей, которым, по словам Поли, читал сказки, которых отводил в детский садик, школу, учил рисовать… А потом бросил, в самый трудный период их жизни. Нет, она не простила бы. Но не говорить же об этом Полине: ничего нового Ира не озвучит, а ребёнка разбередит ещё больше.

— Ладно, чёрт с ним, с Зеленовым, — Полина неожиданно перевела тему. — Есть ещё одна новость.

— Жги, — Яра отставила пустую чашку.

— В начале ноября Золотов — он же мой папочка биологический — запускает новый проект. Сериал.

— Он чё, медиамагнат? — хихикнула Князева.

— Ещё какой. Он владелиц Тин-ТВ, я погуглила. Погуглила и уже послала демку для участия в кастинге.

— Быстро ты, однако, — Каримова побарабанила пальцами по столу.

— Ну а чего тянуть? Кастинг-то в ноябре, осталось всего ничего.

— Дай угадаю, Фисе ты говорить не собираешься, — Яра хитро прищурилась.

— Не-а, — Полина махнула рукой. — Зачем маму тревожить? Вряд ли я пройду в сериал аж на Тин-ТВ, может, дальше демки и дело-то не зайдёт, а значит, и говорить ни о чём не придётся. А так, только нервничать будет.

— А если тебя всё-таки пригласят на пробы и ты пройдёшь? Потому что, Полинка, посылать заявку на кастинг в таком упадническом настроении — не очень хорошая идея. Ты у нас талантливая и относительно известная, а стало быть, твои шансы пройти дальше демо-записей вполне высоки.

— Мамочка, это же Тин-ТВ, — в голосе Полины слышался отчётливый скепсис. — Ты знаешь, сколько на кастинг придёт таких, как я, относительно известных, а сколько — не известных, но амбициозных? А до последнего этапа всё равно дойдут самые известные, с опытом куда большим, чем реклама жвачки, и, скорее всего, связями, не говоря уже об актёрском образовании. Это ж обычная история — сериал может быть сколь угодно подростковым, но на главные роли берут взрослых, по крайней мере, совершеннолетних, так что моя попытка — чистая авантюра, которая, я готова спорить, ни во что не выльется.

— А прикинь, если всё-таки пройдёшь? Тогда Анфисе, хочешь, не хочешь, придётся говорить, — Яра посмотрела на часы. — Поль, через три минуты звонок.

— Ой, тогда надо бежать, — Поля подхватилась и надела сумку на плечо. — Прости, мам, чашки помыть уже не успеваем, можем прийти и после урока убрать.

— Конечно, приходите, уберу я сама, но Ясенька рассказать ничего не успела.

— Прости, Яська, — Полина виновато посмотрела на подругу. — Я тут заболтала вас на целых двадцать минут.

— Всё окей, Поль, я ещё успею выложить свои новости.

В действительности Яра была рада тому, что за перемену они не успели коснуться щекотливой темы, связанной с деньгами: вешать лапшу на уши кому-либо она в принципе не любила, а необходимость второй раз за сутки плести с три короба семье и подавно нагоняла на девушку вселенскую тоску.

Попрощавшись с мамой, Яра и Полина побежали на алгебру. Впереди их ждало ещё четыре урока.

***

Позавтракав, Анфиса и Серёжа вышли в парк неподалёку от дома.

— Ловим момент, пока нет дождя, — неловко заговорил Сергей, идя вдоль аллеи, усаженной клёнами и каштанами.

— Как ты тут живёшь вообще, ёжичек, в этой постоянной сырости?

— На самом деле, климат в Питере не так ужасен, как мы привыкли думать. Я чаще всего на машине, а безлошадные быстро привыкают к зонтикам в сумках и рюкзаках.

— Не знаю, дождливый Питер никогда не был пределом моих мечтаний, — Анфиса передёрнула плечами. — А почему? — женщина принялась осторожно подбираться к теме, которую пара старательно откладывала.

— Почему переехал? Бросил детей и тебя не попытался вытащить, — на губах Сергея появилась горькая усмешка.

— Ну, примерно так. У тебя ведь были причины? По крайней мере, должны были быть.

Сергей пнул валявшийся на его пути каштан и медленно заговорил.

— Потому что я предатель и слабак.

Анфиса открыла рот, желая прервать мужа, но заговорить тот ей не дал.

— Помолчи, пожалуйста, Фис. Это не истерика. Я феерически проебался по всем фронтам и знаю это. Понимаешь, в какой-то момент после смерти отца, с твоей вечной занятостью, маминой замкнутостью, детскими вопросами: «А когда мама придёт?», «Ди с Даней всерьёз запили, как думаешь?», «А у них Ясю с Кириллом заберут,?», «Бабуля теперь всегда будет такая молчаливая?»… Меня всем этим накрыло, накрыло и сплющило.

— Прости… — выдохнула Анфиса.

— Солнышко, я тебя не упрекаю. Я просто хочу, чтобы ты понимала, ты же спросила, почему. И вот я почувствовал, что ещё чуть-чуть и выйду в окно, грубо говоря. Нет, понятно, что у людей проблемы и более пиздецовыми бывают, но со смертью отца я… Знаешь, как будто опору какую-то потерял… Что-то так звонко внутри хрустнуло… Сначала было горе, потом я начал сомневаться во всём, что делаю. Вроде всё правильно, привычно, но что-то не так, постоянно боишься ошибиться, что, кстати, странно. Ты же помнишь, я с папой по бизнесу не особо советовался — он очень далёк был от этого.

— Не странно, ёжик, советов ты, может, и не просил, но когда реализовывал какую-нибудь сделку, всегда слышал: «Молодец, мужик!» Он тобой очень гордился и, с тех пор как ты открыл бизнес, не боялся это показывать, — Анфиса достала из кармана куртки сигареты. — Николай Иванович, Серёж, был сложным человеком, но ты для него был идеальным сыном, его гордостью и радостью.

— Знаешь, я до его смерти не понимал, насколько мне важно не то чтобы его одобрение, а просто чтобы он был, хоть где-нибудь был. Я, конечно, понимаю, что я очень поздно, слишком поздно начал его анализировать, понимаю, что его вмешательство в воспитание Дениса нужно было пресекать, и я себе, Фис, этого никогда не прощу, но тем не менее… Как бы это тебе сказать… Вот были у меня опоры: ты, мама с папой, наши друзья, про Васю не говорю — Васю мы давно потеряли, но отсутствие Васи чуть легче было пережить, пока рядом были вы с родителями. К тому же была ответственность — мы детей ждали. Потом появилась Дианка, и всё стало почти хорошо — всё-таки, радость моя, не умеем мы с тобой в бинарные отношения.

Анфиса нервно хихикнула: кто-кто, а она точно не умеет.

— Ди, конечно, Васю не заменила, как его вообще можно заменить? — продолжал Серёжа. — Да мы и не осмелились ей ничего предложить. Но, согласись, Ди стала нашей семьёй: мы вместе воспитывали детей, практически жили на два дома, подстраивали отдых под её отпуска…

— Ди, безусловно, наша семья, — Анфиса грустно кивнула.

— Ну вот. И в один момент все эти опоры из-под меня вышибло. Я же говорю, я слабак, я не могу один. Я всегда говорил «Прорвёмся!», но не «Прорвусь!» Вот на «Прорвусь» меня-то и не хватило.

Воробьёва выбросила окурок и обняла мужа за плечи.

— Ёжичек, ну никто из нас не может один. Это не признак слабости, просто человек — такое животное, социальное, не заточенное под то, чтобы справляться с большими трудностями в одиночку.

— Но ты же справлялась.

Супруги подошли к свободной лавочке и устроились на ней, всё ещё не размыкая объятий.

— Серёжка, милый мой, ты меня слишком идеализируешь. Я справлялась только потому, что знала: каждый вечер, когда прихожу домой, меня ждёшь ты, ты и дети. А те четыре года, что тебя не было, я не справлялась, я просто залегла на дно: пахала до кровавой мути в глазах, много курила, находила каких-нибудь временных любовников, но не жила. Это не жизнь была. А социальные взаимодействия заменила виртуальными, потому что совсем без социума я бы не выжила.

— Нет, незабудка, ты просто сильнее меня. Вы с Васей всегда были сильнее. А у меня в какой-то момент, грубо говоря, весь мир посыпался, и я всё чаще и чаще начал думать, что хорошо бы всё-таки в окошко выйти. Однажды, разогревая детям обед, я словил себя на том, что нож, которым хлеб режу, отлично справился бы и с венами.

Анфиса побледнела и испуганно уставилась на мужа.

— Ну не смотри так, незабудка, я действительно об этом думал. Но я ж отец года, блять! Позволить детям обнаружить свой хладный труп я не мог… Не хотел, чтобы, Поля или Деня… Ну, как ты… — Сергей осёкся.

Анфиса вздрогнула. Слишком часто муж выдёргивал её из ночных кошмаров, в которых она снова и снова слышала последние, конвульсивные хрипы своего папаши.

— Я понимаю, — Анфиса вытащила из пачки новую сигарету.

— Я не хотел, чтобы дети однажды пришли из школы, а на люстре папа висит, — последнее слово смазалось нервным смешком.

— И ты, значит, решил уехать?

— Ну да. В Питере детей со мной не будет, думал я, а психологическое состояние соседей, которые обнаружили бы моё тело по запаху, меня волновало мало. Конечно, я не собирался что-то с собой делать, едва приехав сюда, но если бы всё-таки сорвался… — мужчина развёл руками.

— И хорошо, что не сорвался.

Сергей опустил взгляд.

— Серё-ё-ёж? — Анфиса пристально вгляделась в лицо мужа.

— Ну, вообще-то, попытка у меня была, — Серёжа оттянул ворот кашемировой водолазки.

На смуглой коже шеи Анфиса разглядела бледный след — борозду.

— Серёжка, — женщина рвано выдохнула и прижала ладонь к губам.

Как она могла не заметить раньше? Как же хреново было её ёжику, отчаянно барахтавшемуся в ворохе нескончаемых проблем!

— Говорю же, слабак.

— Ты нет… Тебе просто нужна была помощь. Всем нам нужна была помощь.

— Ну, тем не менее, все как-то справлялись, а выпилиться попытался только я.

— Ты слишком к себе строг. Ди так-то спасалась алкоголем — она пытается бросить, дети говорят; я и правда иногда думала уколоться и забыться; мама твоя… Её психика вообще наших злоключений не выдержала. Дети друг от друга отдалились: Деня замкнулся, Поля находила и находит поддержку в Ясе и Ирине…

— Ирина?

— Их названная мама — об этом потом. Поэтому ты не один такой, кто не выдержал.

— Ну потом-то я слегка подсобрался, — вместо гордости за себя, в голосе Серёжи звучало нескрываемое презрение. — Я ехал с суицидальными мыслями, не то чтобы с твёрдым намерением, но… Почти знал, что однажды это сделаю. А оказавшись здесь, увидел, какой треш происходит в питерском филиале. Всего рассказывать не буду, но были и подложные документы, и распил бюджета, и откаты какие-то… Даже незаконно оформленные квартиры. В общем, я так охуел, что на какое-то время мысли о суициде отодвинул, ну потому что не могу ж я выпилиться и оставить детям в наследство этот пиздец, ну и начал его разгребать. А пока разгребал, вроде и жить полегче стало. Оно знаешь, когда упахиваешься, не до того, чтобы сопли на кулак мотать.

— Да, я немножко знаю, как это работает, — Анфиса подавила смешок.

— Но пиздец, к сожалению, был не бесконечен. Когда я здешние Авгиевы конюшни подчистил, хтонь снова накатила. Я ещё перед этим, умничка такая, домой съездил, как раз твоё отравление и застал, первое, я имею в виду.

— Ёжик, прости…

— Так ты ведь не виновата, я просто рассказываю, как было. Вернулся я в Питер и в тот же вечер в петлю-то и полез. Хорошо, люстра меня не выдержала.

Анфиса почувствовала, как слёзы наворачиваются на глаза.

— Живой, живой, мой, — женщина прижалась к мужу, обхватила его лицо ладонями и начала зацеловывать любимые глаза.

— Не плачь, незабудка моя, — Серёжа хотел добавить, что он её слёз точно не стоит, но осёкся: наверное, это не то, что поможет его любимой успокоиться.

— А потом? Как ты выжил? — тихо заговорила Анфиса через какое-то время.

— А потом я понял, что домой вернуться не могу. И детей забрать не могу, потому что я… Нестабилен. Не как мать, конечно, но, согласись, после попытки суицида как-то начинаешь сомневаться в своей родительской надёжности. Мне показалось, что мама немного отошла после папиной смерти и уж она-то куда лучший вариант опекуна, чем я, даже в квартире с наркоманкой, прости. Нет, сейчас более или менее трезвым умом я понимаю, что наркоман в доме — это чертовски опасно для всех, но тогда моё сознание не могло отграничить тебя, любящую и заботливую мать, от того, что я увидел, когда мама тебя отравила. Я просто не верил, что ты можешь представлять опасность для детей или мамы.

— Я понимаю, как это, Серёж. Мне самой сложно провести грань между личностями Эмилии Карповны, сложно верить в ту, что меня ненавидит.

— Опять же, возможно, если бы я не был в таком унынии и апатии, я бы задумался над тем, что ты из дому не тащишь, скандалов не закатываешь, выклянчить денег не пытаешься — короче, задал бы себе вопросы, которые положено задавать нормальному человеку. Но тогда все мои силы уходили на то, чтобы удержать себя, а удерживал, знаешь, ощущение такое, будто на тоненьком-тоненьком хрупком краешке. Поэтому в редкие наезды домой я просто облегчённо вздыхал — ты не навредила детям, а значит, всё под каким-никаким контролем. И от тебя пытался дистанцироваться, чтобы вниз не полететь, потому что — потом уже мысли появились — сейчас-то умирать нельзя: дети хоть и под присмотром, но несовершеннолетние, мать с бизнесом не управится, а оставить управляющего — так некого. До Денькиных и Полиных восемнадцати всё разворуют, а потом как, семья по миру пойдёт? Поэтому надо дотянуть хотя бы до совершеннолетия. Вот я и вёл себя как мудак, понимая, что ничего не могу, кроме как пытаться сохранить бизнес, ну и себя, но только чтобы дело не похерить.

Анфиса сдержала горькое: «Но детям-то нужен был папа, а не бизнес!», но Серёжа словно прочитал её мысли.

— Я, незабудка, знаю, что лосятам нужны были родители, а не абстрактные деньги — они ведь даже не представляют, сколько денег-то, да и не интересно это Полинке с Деней, по крайней мере, сейчас. Но проблема в том, что деньги я делать могу в любом состоянии, а вот отцом тогда быть не мог, не потому что их не люблю, я наших детей полюбил ещё до рождения, когда мы даже не знали, что их двое. Но в том моём состоянии… Солнышко, я бы себе щенка не доверил, не то что детей. Ты ведь не забывай: они уже достаточно взрослые, чтобы многое видеть и многое понимать. Они у нас всегда много понимали, смышлёные, — в голосе Серёжи звучала всепоглощающая нежность.

Анфиса слегка улыбнулась.

— И увези я их с собой в Питер, они бы непременно пытались бы меня вытянуть, растормошить, спасти, в общем. И у них бы это не получилось — это я понимал, всякий раз возвращаясь домой. Моя любовь никуда не делась, просто на деятельную любовь, оказывается, тоже силы нужны. Дети — не опора, дети — те, для кого папочка всегда сильный, а мама всегда всё знает и из любой беды выход найдёт. И знаешь, что было бы, когда у них не получилось бы меня вытащить?

Анфиса горько вздохнула.

— Вечное чувство вины за то что не смогли.

— Именно, незабудка. Лучше уж пускай ненавидят, чем винят себя в моей слабости.

Анфисе отчаянно хотелось сказать мужу, что это работает не так, что всё обязательно получилось бы, но она молчала, понимая, что муж прав. Скорее всего, всё случилось бы как он говорит. Серёжиных сил не хватило бы, А Поля с Деней никогда не избавились бы от чувства вины, которое ещё не понятно, на что могло толкнуть их самих.

— Ёжичек, это всё очень похоже на депрессию.

— Я знаю.

— Ты обращался к психологу?

— Та нет… Фис, я, конечно, слабак, но кое-что могу, в частности взять себя в руки, пусть и не сразу у меня это получилось.

— Но ты не слабак. Знаешь, сколько нужно сил, чтобы продолжать жить, когда жить незачем? Знаешь, чего стоит преодолеть депрессию? А сколько сил, чтобы вопреки этой болезни продуктивно работать? Я горжусь тобой, ёжичек, ты невероятно сильный. Мы вернёмся домой и детям всё объясним.

— Солнышко, вот тут-то и загвоздка, я не могу домой. Очень хочу, но пока не могу.

Анфиса напряглась.

— Когда я всё-таки с собой справился, думал, сейчас домой приеду, у детей прощение вымаливать начну, тебя, возможно, уговорю в ребцентр обратиться… Но пиздец, может, и не бесконечен, но цикличен и многолик.

— Поясни? — Анфиса приподняла бровь.

— Есть такой гнида Лукашин, ты, может быть, помнишь.

— Ну да, пидор, который к тебе в партнёры набивался, в самом начале ещё, а ты его нахрен послал, потому что скользкий тип и спекулянт.

— Так вот. Он не оставил своих влажных мечтаний по созданию монополии на рынке недвижки. Несколько агентств помельче он уже сожрал, а теперь вот оброс связями наверху и замахнулся на наше.

— А насколько наверху?

— Сложно сказать… Пыли-то он пускает в глаза много, но Лукашин всегда был выёбистым. Думаю, не прямо наверху-наверху, но вполне возможно, что где-то рядом с пентхаусом.

— Чем нам это грозит? — Анфиса принялась накручивать на палец собственный локон.

— Хмм… Я сомневаюсь, что у него что-то получится: пока слишком вяленько действует. Но мелкие неприятности и головную боль создаёт вполне успешно: то, знаешь, из налоговой проверка, то из пожарки, то ещё что-то. Сейчас я планирую гастроли по городам: ЕКБ, Новосиб, Краснодар — в общем, все, в которых есть наши филиалы. Проконтролирую, чтобы везде порядок был, ну и постараюсь найти рычаги давления на этого пидора.

— И насколько это затянется, как думаешь?

— Не знаю, но, если через полтора-два месяца не разгребусь с этим, плюну на всё и таки поеду домой. Я очень скучаю по детям и должен им разговор. Два месяца в сравнении с четырьмя годами потерпеть как-то можно, но дольше — я просто отказываюсь. Попытаюсь быстро разрулить эту херню, но если затянется, реально, рвану к вам.

— А московский офис?

— Это чучело пока в столицу не рыпается, да и хорошо всё там.

— Ты уверен в своём заме? — Анфиса хмурилась.

— Солнышко, если бы у меня такой зам был в каждом филиале, сейчас бы этой ебанины не случилось. Но Рыженко — один на миллион.

— Хочешь, я детям всё объясню?

— Слушай, ну, понятно, что ты вернёшься и у них возникнут вопросы. Но я попрошу тебя ограничиться какими-то общими фразами. Всё-таки откровенный разговор — это моя ответственность. Единственное, о бизнесе можешь рассказать. Попроси их, пожалуйста, быть очень осторожными: не связываться с незнакомыми людьми, не садиться в машину, не отвечать на вопросы обо мне, не бежать на просьбы «Спасите кошечку» или «Достаньте мячик на дереве за углом» и тем более не вестись на разговоры мутных типов «Я от папы приехал». В общем, всё, как в детстве, только теперь по-взрослому. Я не думаю, что детям угрожает физическая опасность, но тем не менее, лучше перестраховаться. И попроси их, пожалуйста, всё-таки отвечать на мои телефонные звонки, хотя бы односложным «Алло, я в порядке» — это может быть критически важно.

— Я поняла, — Анфиса коротко кивнула.

— Спасибо, радость моя.

Воробьёва улыбнулась, а ей на нос упала первая дождевая капля.

— Хмурится… — задумчиво пробормотала женщина.

— И плюётся, — фыркнул Серёжа, ловя ладонью крупную каплю. — Нужно бежать домой.

— Ну, хотя бы прогулялись, — Анфиса встала и приняла протянутую руку мужа. — Как думаешь, ещё успеем до ливня в супермаркет забежать? Вон оно всё какое грозное.

— Скорее всего, не успеем, но можем заказать доставку. Они, бедняги, работают в любую погоду, но нам это на руку, — Сергей накинул капюшон на голову жены. — Не хочу, чтобы ты мокла.

— Спасибо, ёжик. Насчёт доставки я согласна, но не шавуху, как вчера, а каких-нибудь полноценных продуктов — всё-таки мне хочется приготовить что-нибудь домашнее, ты и отвык, наверное.

— А потом посмотрим фильм?

Анфиса хотела с энтузиазмом согласиться, но прикусила губу. Ей ещё нужно рассказать о Даниле, но как найти в себе силы — вот в чём вопрос.

***

— Серьёзно, чёртова пробка? — сидя в машине сына, Марина с досадой рассматривала образовавшийся впереди затор.

— Ну прости, мам, — пробасил Вася, барабаня пальцами по рулю. — Мы всё равно успеем, не волнуйся.

— Васенька, у моих ребят и так количество часов сократили, если я не попаду на эту пару, случится практически катастрофа.

— А собрать их где-нибудь в субботу в окошке?

— В том-то и дело, родной, нет у них окошек. Их грузят всякой ерундой, которая не имеет вообще никакого отношения к профессии, а нам приходится в эту ерунду вклиниваться с настоящей медициной, втянув животики и затянув пояса.

— На шее? — хохотнул Вася, продвигаясь на пару метров.

— Ой, очень бы хотелось — на шее тех, кто сидит в Минобре, но пока вынуждены — исключительно на собственном поясе.

— Разворчалась ты у меня, мамуль, что-то случилось?

Марина боялась этого вопроса. Рассказывать всё — так это ретроспективу длиной в семнадцать лет разворачивать — никакая пробка столько не простоит. Да и наверное, тут слово ребятам стоит давать. И Марина обязательно поговорит с дочерью на эту тему — заставить, конечно, не сможет, но подтолкнуть в нужном направлении — вполне. В конце концов, они — и она, и Серёжа с Анфисой — виноваты перед Васей. А если о чём-то умолчать, то и начинать не стоит.

— Ма-а-ам? — в зелёных глазах сына, так похожих на её собственные, мелькнула тревога.

И что, будешь врать? Лучше поискать золотую середину.

— Солнышко, — тяжело вздохнув, начала Марина. — Милочка меня беспокоит.

— А что, тёть-Мила приболела? — Вася напрягся.

Они с матерью крайне редко касались в разговорах семьи Зеленовых, разве что в самых крайних случаях, и такое открытое упоминание Эмилии говорило о том, что произошло что-то по-настоящему серьёзное.

— После смерти Барсика Милочка… Несколько изменилась. Я думала, на неё горе так действует, но уже прошло пять лет, а её периодически бросает из крайности в крайность.

— Поясни?

— Эмоционально. Она то плачет, то замыкается в себе, то злится, то ластится…

Вася нахмурился.

— Она так и не оправилась, да?

— Грустно признавать, но по-настоящему — нет.

Вася потёр лоб. Он не видел Эмилию Карповну уже много лет. На похоронах Николая Ивановича тоже не был — пришёл на могилу после, с матерью. Тогда-то и понял, какие отношения связывали Марину с родителями лося. Понял, потому что мама постарела буквально в один момент: сгорбилась, заплакала и запричитала — так бабы только по мужу убиваются, надрывно, с подвываниями, ласковыми словами вперемешку с упрёками. Тут до кого хочешь дошло бы, даже до такого тупого, как он.

Это прощание было первым за много лет моментом единения Васи с матерью, только мама убивалась по своему Барсюше, а Вася жалел её, впервые, наверное, с раннего детства, потому что она казалась такой маленькой, слабой, а Вася никогда не умел оставаться глухим к чужому горю, такому неприкрытому. Стоял, ждал, пока мама наплачется, наговорится со своим Барсиком, и жалел, что, сколько себя помнил, Марина старалась быть сильной и несгибаемой, как говорила, я тебе и за отца, и за мать. А его это, как бы сейчас сказали, родительская гендерная неопределённость всегда огорчала и сбивала с толку.

Жалел Вася, что у него нет отца? В раннем детстве очень жалел, особенно, когда во дворе безотцовщиной дразнили, когда видел, что лосику есть кому задать важные мальчишеские вопросы — конечно, Вася тоже мог подойти к дяде Коле, но всегда была между ним и старшим Зеленовым не то что напряжённость, но дистанция. А потом Вася стал старше, осмотрелся вокруг и приметил, что отцы довольно редко бывают полезными: пьют, кричат, раздают затрещины, заставляют «быть мужиком», стыдят за слёзы, и мечтать об отце перестал, зато маминого тепла так и не увидел.

А если бы мама хоть иногда позволяла себе быть маленькой и слабой, вот как тогда, у могилы её Барсика, может, Васино детство было бы чуточку теплее. Конечно, как могла, его отогревала тётя Мила, не проводя черты между ним и Серёжей, но потом глупый неповоротливый мальчик возвращался домой, к матери, которой до его лет десяти вечно было за него стыдно перед какими-то непонятными людьми, которые непременно должны что-то о Васе сказать. А годам к двенадцати он своей тупой медвежьей башкой понял, что лосику тоже несладко и что очень непорядочно отбирать у него мамино внимание, и как умел начал выстраивать дистанцию между собой и любимой тётей Милой. Хотя сколько боли ему это принесло, не знали ни Анфиса, ни лось.

И вот теперь Вася думал — будь в маме чуть больше мамы, стыдилась бы она его или нашла бы в себе силы если не понять, то принять сердцем? В любом случае он уже не узнает, но после того дня он старается, если не выстроить с матерью отношения, то хотя бы сделать так, чтобы она ни в чём не нуждалась, в том числе и в заботе. В общем, Вася делает всё, что в его силах, чтобы быть добрым сыном, потому что другой матери у него нет, а та, что есть, не виновата в том, что не умеет любить так, чтобы было не холодно, что понимает любовь как заботу о физическом комфорте, и уж тем более она не виновата в том, что родился у неё тупой медведеватый увалень, так похожий на нелюбимого мужика, а не умница-дочка, которая пошла бы по её медицинским стопам, ну, или хотя бы переводчиком стала и за которую не было бы стыдно перед соседями. Хотя Васе перевалило за сорок, его дочке — восемь, а он всё ещё не понимает, какого чёрта нужно оглядываться на соседей, учителей, попутчиков в маршрутке — вообще на кого-то, кто тебе не близок.

— Ты давно с ней говорила? — Вася заставил себя вернуться к разговору, надеясь, что мать не заметила его отсутствия.

— Она сейчас в санатории, мы каждый день созваниваемся.

— Санаторий — это хорошо. Там, по идее, должны лечить.

— Боюсь, Васенька, что санаторием дело не обойдётся, — Марина слегка склонила голову.

— А что, ты думаешь, психотерапевт нужен?

Марина подавила улыбку. Как хорошо, что её талантливый, предприимчивый сын достаточно гибок, чтобы успевать за современными тенденциями. Сегодня предложить кому-то психотерапию — совершенно нормально, и слава богу, что нормально, даже на постсоветском пространстве.

— Сына, мне кажется… — Марина нервно заломила пальцы, — что, скорее, психиатр.

Вася присвистнул.

— Ну, если нужен психиатр, найдём лучший частный центр. А… — Вася замялся. — Серёга чего, не знает, что ли, что матери помощь нужна?

Сердце Марины ухнуло к пяткам. Вопрос — естественный, логично ожидать, что разговор свернёт на Серёжу с Анфисой, но всё равно готова к нему Золотова не была.

— Так Серёжка не врач. Я и сама до недавнего времени отмахивалась от подозрений — всё надеялась, что это у Милочки все пять стадий ещё не прошли. С Серёжей я пока не говорила, да и не смогу бы он ничего без Милочкиного желания — она ведь не буйная.

— А чё, у нас только буйных госпитализируют?

— Теперь — да, причём, только после того как домочадцы вызовут милицию, а уже те — врачей.

— Охуенная, блять, логика! Хотя привычная — когда убьют, приходите.

— Именно, Васенька, ты ж знаешь, у нас сейчас везде так.

— И что ж делать тогда? Не ждать же, пока она в острую фазу рухнет, если, конечно, больна? Ты-то всё-таки тоже не психиатр.

— Кажется, нам не придётся ждать острой фазы. Милочка мне звонила, она тоже подозревает у себя проблемы.

— То есть она готова пойти к психиатру добровольно?

— Пока да.

— В каком смысле, пока?

— Ну, если её намерение не ослабнет под натиском больного сознания.

— Я понял. Ну если нужен психиатр, ещё раз говорю, найдём отличный ребцентр, частный, чтоб лучше, чем у Булгакова. И если понадобится помощь, привезти-отвезти, ты мне, мамуль, звони.

Марина в очередной раз отметила, какое у её сына большое сердце, и в тысячный, наверное, раз укорила себя в том, что долго не понимала, какое сокровище ей досталось. Милочка знала это всегда, а самой Марине потребовалось больше десяти лет, чтобы всем сердцем, по-настоящему полюбить маленького медвежонка. Только когда она Васеньку всё-таки полюбила, уже взрослому сыну, так рано повзрослевшему сыну, это оказалось почти не нужно. И в конце концов, потянувшись к своему мальчику, Марина натолкнулась на стену самостоятельности и отстранённости, а ещё неверия, что он, Вася, ей нужен. И пришлось с этим мириться, учиться выстраивать добрососедские отношения, уважать его границы, его выбор, довольствоваться вежливостью, предупредительностью и долгом.

И только смерть Барсика немного сократила многокилометровое расстояние между ними. Вася наконец подпустил её к себе, пусть не очень близко, но Марина была благодарна за каждую минуту общения. Может быть, не люби она так сильно Милочку с Барсиком, она бы раньше поняла очевидное, хотя с другой стороны Милочка всегда ей говорила, что Вася — сокровище, а Марине просто не хватило мозгов прислушаться к своей девочке. И в том, что у Васи практически не было матери, виновата сама Марина, а не кто-нибудь другой.

— Я ж говорил, успеем, — Вася нажал на газ и прибавил скорость. — Щас, дворами поедем и домчу тебя точно к звонку с предыдущей пары.

— Спасибо, солнышко. Что бы я без тебя делала? — Марина подавила слёзы.

На пару они успеют, а вот в жизни… Самое важное в её жизни безвозвратно упущено.

***

Анфиса буквально измельчала картошку, которая по идее должна была стать крупно резанной основой рагу. После всего, что рассказал ей Серёжа, Воробьёва не понимала, как поделиться с мужем новыми вводными её полиамории. Может, промолчать? В конце концов, в объяснении всех деталей был бы смысл, если бы она нужна была Данилу. А так… Не будет ли её признание бесполезной толкотнёй воды в ступе?

— Незабудка, — Серёжа, отлучавшийся, чтобы сделать рабочий звонок, вернулся на кухню и критически оглядел содержимое казана. — Кажется, это будет пюре с тушёным мясом. Что случилось? Нет, понятно, что наша ситуация — это одно сплошное «что случилось», но мы же вроде пришли к какому-то общему знаменателю…

— Серёж, понимаешь, это ещё не всё… — голос Анфисы звучал на октаву выше, чем обычно.

— Та-а-ак, — Сергей разогнул крепко сжатые пальцы жены и аккуратно забрал нож. — Что тебя мучает, девочка моя?

Анфиса шумно выдохнула и опустилась на стул.

— Помнишь, я ездила в Калининград? — осторожно начала она.

— Хмм… Да, странная поездка была, на самом деле, — Серёжа устроился на соседней табуретке и придвинулся к Анфисе вплотную, чтобы взять её ладони в свои.

— Это был не Кёнигсберг.

— И блэкджека со шлюхами, я так понимаю, тоже не случилось?

— Нет…

— Рассказывай, счастье моё.

И Анфиса вывалила на мужа всю историю от начала до конца, не забыв упомянуть и о своих чувствах к Смирнову.

Серёжа слушал жену с непроницаемым лицом, а когда она закончила, рассмеялся.

— Ну и чего ты ржёшь, Зеленов? Я тут душу выворачиваю, между прочим! — Анфиса почти обиделась.

— Прости, незабудка, но это и правда смешно. — Наконец-то, ваши со Смирновым искры рванули. Подозреваю, что квартиру вы разнесли в щепу!

— Ничё мы не разнесли, — фыркнула Воробьёва, не зная, к чему она ближе — к слезам или истеричному хохоту.

— А что так? Плохо трахается, что ли? Ты уверена, что он тебе нужен?

— Да всё у него там хорошо, Господи ты Боже мой! — желание хохотать всё-таки возобладало над приступом меланхоличных рыданий.

— А, значит, всё-таки нужен.

— Зеленов, ты можешь побыть серьёзным? Я тебя люблю. И Данила люблю. И Диану тоже люблю. А ещё Васю! И что делать с этим, ни черта не знаю.

Сергей сморгнул слёзы, выступившие на глазах, сглотнул и заговорил, тихо и размеренно.

— Как что делать, незабудка, любить.

— Кого?

— Ну смотри, давай пойдём от простого к сложному. Я тебя люблю и упрекать в полиамории… Щас, белое пальтишко надену. Ну потому что сам люблю Ди, Васю не разлюбил… Я примерно представляю, что ты чувствуешь. Прости, может, я огорошил тебя этой информацией — ты-то, наверное, всю жизнь думала, что я моногамен, как лебедь белая.

— Ну ты опять?

— В жизни, радость моя, всегда есть место шутке. Не будь этого места — можно было бы повеситься, — Серёжа ненадолго задумался. — Хотя ты знаешь, даже когда петельку накидываешь, не то чтобы нельзя было шутить. Знала бы ты, сколько я прибауток в голове перебрал, пока виселицу оборудовал.

— Ну Серё-ё-ёж!

— Да-да, прости. Так вот, я тебя люблю, и Дианку, и Васю. Васю мы проебали давно. Ди, скорее всего, тоже проебали, ну то есть поговорить с ней можно, но вряд ли мы ей нужны. Следи за руками — кто остался в уравнении? Ты, я и Смирнов. А это уже задачка за одиннадцатый класс.

— Я упрощу тебе задачу — Смирнову я не нужна.

— Это он тебе сказал? Тогда пусть его полюбит лошадь злая, а не такое солнышко, как ты.

— Ну, он сказал, что любит Диану, — Анфиса принялась теребить шнурок на домашней футболке Серёжи, в которую была одета.

— То есть ты ему призналась в чувствах, а он сообщил тебе, что любит Диану, поэтому нам, мол, с тобой, нетопырь, ничего не светит?

— Нет, ну не то чтобы… — промямлила Анфиса. — О том, что любит Диану, он сказал мне в одном из разговоров, а я что… Не грузить же его своими страданиями? Он-то не виноват, что я… Кхм… Странная женщина.

— А справка есть? — гоготнул Серёжа.

Анфиса стукнула мужа полотенцем.

— То есть официально от ворот поворот тебе никто не давал.

— Нет, но… Даня же никогда не был замечен в полиамории…

— Незабудка, радость моя и счастье, ты бы сначала мужика спросила, а то вдруг он к тридцати… Сколько там ему сейчас?

— Тридцать и есть.

— Ну вот, вдруг он на четвёртом десятке открыл в себе новые оттенки серого, белого и пошкрябанного.

— Нет, ну что ты, я же не могу просто прийти к нему и спросить: «Смирнов, ты меня любишь?»

— Почему? — невозмутимо уточнил Сергей, как никогда напомнив Анфисе их медвежонка.

— Ну потому что я ему столько крови попортила и потому что он… Не полиамор… — Анфиса хмурилась, не понимая, зачем муж топчется по одной из её мозолей.

— Так ты не знаешь, полиамор он или нет. А кровь… Ну что, кровь… Знаешь, как говорит одна моя знакомая, я сама эту плешку проела — сама и поцелую.

— Ну Серёж, я не могу. Мне больно будет, в конце концов! А если бы даже он и ответил взаимностью, ну так, чисто из области фантастики, то я не смогла бы между вами выбирать.

— Так ты сначала информацию всю собери, а потом уравнение и решай.

— И как ты себе это представляешь?

Вместо ответа Сергей потянулся к мобильнику жены, лежавшему на столе. Открыв записную книжку и пролистав список контактов до нужного, ткнул кнопку вызова.

Сначала Анфиса наблюдала за мужем, совершенно оторопев, а потом попыталась перехватить несчастный мобильник.

Не отрывая аппарат от уха, Серёжа шикнул на жену и отошёл к холодильнику, чтобы любимая половина не могла до него дотянуться.

— Да, нетопырь, — раздалось в динамике.

Серёжа самодовольно улыбнулся и включил громкую связь.

— Алё, упырик? — растянув звук Р, заговорил он.

— Зеленов, — мрачно отозвался Смирнов. — Дай угадаю, звонишь, чтобы набить мне морду?

— Затейник ты, однако. Вот чтобы ебались по Скайпу, это я слышал, но чтобы морду бить… Это что-то новенькое.

— Зеленов, блять, — зашипела Анфиса.

Серёжа отмахнулся свободной рукой.

— А почему «упырик»? — растерянно уточнил Данил.

— Ну как же. Моя дражайшая половина тебя первый год только упырём и называла, ты же её тогда в нетопыри записал. Но учитывая новые вводные ваших отношений, «упырь» звучит как-то чересчур официально, не находишь?

— Слушай, если ты звонишь, чтобы разыгрывать Отеллу на минималках, выдохни, нетопырь любит тебя, и я не собираюсь отсвечивать.

— Смирнов, а где ж шекспировские страсти? Скучный ты. Я вовсе не планирую бить тебе морду. Я звоню спросить — любишь боярыню?

Анфиса тихо пискнула.

Серёжа отмахнулся во второй раз.

— А что, князь отпускает её? — в голосе Данила отчётливо угадывался лёд.

— Вот видишь, — Серёжа посмотрел на жену. — У нас одинаковый бекграунд — мы поладим.

— Зеленов, чё ты курил?

— Так всё-таки, любишь боярыню-то?

— Господи, ну что ж ты доебался до меня?! Ну, люблю! Только я-то ей… Однохуйственен! Она тебя, мудака, любит.

— Что мудака, не спорю, ещё какого, но понимаешь, Данил, есть нюанс — наша девочка — существо полиаморное.

— А то я не знаю, — пробурчал Даня. — Она тебя любит, Диану, Васю этого вашего — посмотреть бы хоть на него.

— Да мы бы, Смирнов, и сами на него хоть посмотрели бы, — Сергей на секунду загрустил, но тут же вернулся к прежнему тону. — Так вот, понимаешь, в её внутреннем многограннике появилась новая грань с налётом упырьего очарования.

— Чего? Ты пьяный, что ли? Нетопырь, бля, угомони своего мужика! А то про нетрезвые смс и звонки бывших я в курсе, но вот чтобы пьяный Каренин наяривал Вронскому — это уже какой-то абсурд…

Серёжа рассмеялся и потерял бдительность. Анфиса, вскочив со стула, буквально подлетела к мужу и вырвала у него свой сотовый.

— Упырик, послушай… Я пиздец… — сбивчиво заговорила Воробьёва.

— Ты не пиздец, ты единственный и неповторимый нетопырь.

— Нет, Дань, я правда пиздец. Но я тебя люблю. То есть я-то думала, что тебе не нужна…

— В смысле, блять, не нужна?

Услышав возмущение в голосе Данила, Сергей довольно потёр руки.

— А чему ты удивляешься? Можно подумать, каждый первый — полиамор. Ты сказал, что любишь Диану, ну я и вот… — неловко закончила Анфиса.

— А ничего, что я… Практически тебе признался? — голос Дани звучал то ли растеряно, то ли нервно.

— Когда?

— А-а-а! Нетопырь, ты шутишь, что ли?

— Нет, — Анфиса ошеломлённо моргнула.

— Я ж тебе сказал, что никогда не хотел с тобой воевать. Это ты объявила войну…

— Но я думала, это просто песня к слову пришлась… — к концу фразы голос Анфисы снизился почти до шёпота.

Судя по раздавшемуся в трубке хлопку, ладонь Данила встретилась с его же лицом.

— Нетопырь, ты… Ты… Ты иногда такое бревно… Любимое, но бревно.

— Ничё она не бревно, — прыснул Сергей, когда воцарившаяся пауза стала уж слишком давящей.

— Та помолчи, Зеленов, — почти простонал Данил.

— Так мне, может, обидно за честь жены, — продолжал веселиться Сергей, стараясь разрядить ситуацию.

— Ёжичек, пожалуйста, дай мне осмыслить факт моей внезапно открывшейся бревнистости.

— Молчу-молчу, — Серёжа подошёл к холодильнику, достал из него бутылку Колы и отхлебнул прямо из горлышка. — Осмысляй, незабудка, на здоровье.

— Правда, любишь, нетопырик? — в голосе Данила слышалась надежда пополам с неверием.

— Люблю, очень. И тебя, и Серёжу, и… Господи, где всё-таки моя справка, что я странная женщина?

— Ты не странная, ты любимая, — заверил растерянную Анфису бодрый дуэт.

— И вы любимые, мальчишки, но делать-то с этим всем что?

— О, конструктива подвезли! — Сергей отставил бутылку и присел за стол. — Скажи-ка мне, упырик, ты Диану любишь?

— Боже, Зеленов, в тебя вселился какой-то омерзительно бодрый инквизитор.

— Ага, и я собираюсь растягивать на дыбе ваши трепетные души, потому что иначе ж вы ничего не скажете. Говори, говорю! Любишь? Нет?

— Ну люблю, но Ди я бесславно проебал. Вы, кстати, походу, тоже.

— Безусловно, но мы можем скооперироваться в тройственный союз и попытаться отмотать фарш назад. А если не получится, совместно пережить всё это дерьмо будет немножечко, но легче.

— Слушай, ёжиг, — Данил по примеру то ли соперника, то ли потенциального партнёра исковеркал прозвище. — На словах это всё звучит охуительно легко и даже логично, но ты уверен, что у этого плана есть какой-то потенциал?

— Хм, нет, не уверен. Но понимаешь, мы с тобой любим одну девочку, даже двоих. И с одной из них мы оба можем начать что-то выстраивать вот прям щас, потому что рвать её на части я лично не хочу и ради этого готов попробовать, хотя, скрывать не стану, пылкой романтической любви я к тебе не питаю, даже влюблённости пока нет.

— То есть твоё отношение ко мне — скорее нейтральное? — уточнил Данил.

— Ну, в общем, да. Я бы сказал, положительно нейтральное, потому что Денька…

— Ну вот, а у меня к тебе отношение нейтрально отрицательное, потому что Денька. И Анфисино одиночество. И тот факт, что ты ей не поверил, когда ей пиздец было это нужно, хотя Боже, о чём это я… Верить партнёру нужно всегда.

— Ну, за Дениса ты сможешь мне морду набить, как встретимся, если тебе от этого полегчает. Всё равно больше, чем себя ненавижу я, ты вряд ли сможешь. А насчёт Анфисы — ей я уже всё объяснил, сейчас, если ты готов слушать, расскажу тебе, как оно всё было, потому что, если мы всё-таки будем что-то строить…

— «Дом-2», блин! — фыркнул Данил. — Где наша Ксюша Собчак и Ксенья Бородина?

— Думаю, Ксении Анатольевне такое и не снилось, так что придётся нам обойтись на лобном месте своими силами. Ну так чё, будешь слушать, нет? Потому что знать право имеешь.

— Погоди, за сигаретами схожу.

Услышав реплику Смирнова, Анфиса достала из сушилки пепельницу.

***

Пока Сергей говорил, Анфиса снова переживала всё произошедшее. Но кроме боли, были восхищение и благодарность: за мужество Серёжи, его внутреннюю силу, готовность брать ответственность и открываться перед человеком, который даже другом ему не был — и всё ради неё. Ради её комфорта. А ещё был страх — как быть, если Данил не поймёт, если осудит? Она же этого не переживёт. Не переживёт, если её ёжику сделают больно, если Даню всё-таки придётся терять, но не потому что кого-то из них она любит больше и даже не потому, что Даня чем-то обязан её мужу. Конечно, не обязан. Просто, если упырик не поймёт, чего стоят эти откровения, значит, у них троих ничего не получится. Даня окажется слишком категоричным, Анфиса, останься она с ним, будет постоянно опасаться этой категоричности, бояться сделать ошибку, а оттого, по дурацкому закону подлости, лажать и оглядываться, оглядываться и лажать. И в конечном итоге эти отношения превратятся в постоянное противостояние, которое высушит всех участников. Да и Боже, не сможет она отказаться от кого-нибудь из них! Поэтому реакции Данила Анфиса ждала как приговора.

Когда Сергей замолчал, в динамике повисла тишина, мучительно долгая тишина. Нарушил её глубокий вздох Данила.

— Слушай, Зеленов, я всё понимаю, накрыл тебя пиздец. Ты правильно выбрал — не тянуть никого за собой… Я понимаю, что к мозгоправу ходить — стрёмно. Я даже, блять, понимаю, что в таком состоянии гораздо легче просто отгородиться от всего, чем разбираться в чужих страхах и проблемах. Это вообще нормально — сначала вытягивать себя, а потом уже окружающих — этому даже в самолётах учат: в случае чего, кислородную маску в первую голову на себя, а потом уж — на жену, ребёнка, собаку, неходячую бабушку… Я одного, блять, не понимаю — что ж ты бате-то своему пиздюлей не вставил, когда он ваши с Денисом отношения по пизде пускал?! — если первые фразы Смирнов произносил медленно, осторожно подбирая слова, то в последней отчётливо слышались злость и досада. — В конце концов, тогда ты не был в депрессии, а мальчик-то уже взрослый — своя башка должна быть на плечах.

— Да потому что слабак, — ровным тоном констатировал Сергей.

— Та в том-то и дело, Зеленов, что никакой ты не слабак. Ты так-то себя за шкварняк из депры вытянул. Но с сыном феерически проебался, и это… Чертовски грустно.

— Нет, Данил, это не грустно, это непоправимо. Но ты ещё можешь не повторить моих ошибок. Ты бы дочери, что ли, позвонил?

— Это другое, Зеленов, — пробурчал Данил и, судя по звукам, щёлкнул зажигалкой.

— Возможно, и другое, а эффект может оказаться идентичным.

— Ой, бля, давай, об этом не сегодня, — устало вздохнул Смирнов.

Серёжа пожал плечами и согласно кивнул, как если бы собеседник мог его видеть. Данил истолковал паузу правильно.

— Любишь, значит, нетопыря? — в голосе Данила не было вопроса.

— Люблю.

— А тебе, нетопырик, нужен… Кхм, ёж. Прости, наши отношения пока слишком официальны для кокетливого «ёжик», — Данил манерно растянул гласные, возвращая Сергею брошенную перчатку.

— Я это переживу, дорогой, — усмехнулся Серёжа.

— Нужен, упырик, очень нужен, как и ты.

— Ну значит, давайте пробовать. А потом, когда Зеленов всё-таки вернётся из своего турне по городам и весям, а я, наконец, ритуально избавлюсь от костылей…

— Ты их сожжёшь? — хором уточнила чета Зеленовых.

— Да, план именно такой. Так вот, после этого предлагаю попытаться вымолить у Дианки прощение и окружить её тройной любовью, если, конечно, мы ещё не все полимеры проебали.

Анфиса облегчённо выдохнула. Она не знала, получится ли у них что-нибудь. Пока всё, что у них есть — близкий к положительному нейтралитет мальчишек, их любовь к ней, Анфисе, и её чувства к ним. В принципе, не самый плохой базис, для того чтобы попытаться стать счастливыми.