Альцест падает. Вода в бассейне чистая. Они проследили за этим. Дна касается быстро, не стремится всплыть. Руки связанные за спиной чуть мешают, да и верёвка трёт. Смотрит сквозь толщу воды на луну, что рябит на поднятых волнах, алый салют. Точка отсчёта. Сто десять — край.

Секунда. Он закрывает глаза и старается успокоить сердце.

Десять. Чувствует, лёгкий зуд в носу. Привычки сильные, хочется вдохнуть. Нельзя. Альцест жмурит глаза, отвлечься. Сразу же расслабляет. Напоминает себе, ради кого это всё. Чтоб они сдохли вдвоём.

Тридцать. Нет, пусть лучше живут. Очень-очень долго, чтобы жизнь их побила за него. Она — лучший учитель. И пускай, только Модди знает, пусть она ударит их по хребтам вместе. Альцесту тогда и дышать станет проще.

Минута. Открывает глаза, вглядывается. Очки уже всплыли. И без того мягкий мир совсем растворяется, теряет любой намёк на чёткость. По небу расплывается золотой акварелью фейерверк, синими росчерками говорит — Жираф уже знает. Альцест любуется. Улыбается скромно. Дрожащая гладь воды тревогой проходится по костям. Звук, тусклый, едва шепчет на ухо. Смутный вой сирен и грохот залпов. Бой часов.

Альцест выпускает немного воздуха. Создаёт мелкую рябь. Они впятером надеются, что такая афера поможет отвлечь от Модди. Вода давит, трясётся. Волосы расплылись чернильной кляксой, лезут за ворот, чешут нос и уши. Острыми концами тычут веки. Альцест моргает чаще. Ему нельзя пропустить.

Минута сорок. Небо подсвечивается десятком белых искр. Среди них есть те заветные два зелёных и синий. Альцест считает в обратную сторону.

Пятьдесят девять. Оседают последние всполохи, дым закрывает звёзды, обволакивает город коконом. Лёгкие жгутся. Альцест выпускает часть воздуха.

Пятьдесят. Глаза болят.

Сорок три. Альцест выдыхает. Холодная вода течёт по глотке. Выжигает всё внутри. Сердце колотится чаще и хочется вздохнуть глубже, вынырнуть, оттолкнуться ото дна. Смотрит затуманенным взглядом на росчерк в небе. Одинокий алый залп. Жираф рядом.

Тридцать две. Руки непроизвольно пытаются высвободиться, снять верёвку с камнем. Разодрать шею, добраться до трахеи. Выскрести свои внутренности. Суставы скрипят. Ладони проворачиваются, натирают до крови. Воздух весь вышел. Грудь горит, словно его клеймят. Каждый орган, каждую клеточку прокалывают накаленной иглой. Разрываются альвеолы. Вода заполняет всё собой, обгладывает его, как голодная собака. Отщипывает бритвенными зубами, рвёт. Он внутри — ветошь.

Двадцать одна. Зрение совсем портится. Не видно ни края высотки, ни дыма цветного. Марево накатывает волнами. Успокаивает. Закрывает туманом белёсым. Ширмой, отрезает от мира. Шум моря сплетается с молитвами. Вода утягивает его. Он теряет власть над телом. Мысли, легче пера лебёдки, всплывают, растекаются масляной плёнкой. Оставляет жирный след слезами на щеках, мажет обескровленные губы. Лопается на зеркале воды.

Восемь. Голоса фантомные зовут. Напевают знакомые катрены, шелестят листвой в хвойной чаще. Показывают сломанное тело на размытой дождём поляне, проколотое гарпуном. Выдернутые крылья ещё трепыхаются, чуть блестят золотой вязью, сцеплены со спиной нитями кровавыми. Бьются в такт умирающему сердцу. Альцест слышит, как капель тарабанит по молодой траве и крики кого-то. Разум плывёт. Голоса сипят и кричат. Словно змеи на сковородке.

Пять. Он чувствует фантомное тепло на кончиках пальцев. Липкую кровь, что затекает в рукава, её сладкий запах, что впитала земля. Он опускается на колени. Невидяще, обламывает концы стрел. Тянет. Затыкает рот рукой птице. Шепчет, на манер южного ветра. Успокаивает, гладя ладонью усталое лицо.

Две. Сердце в его руках живое, горячее, бьётся чуть слышно. Утихает для мира. Альцест сжимает его, следует зову голосов. Разворачивает рёбра, раскладывает органы по местам. Вытаскивает нашедших в ещё тёплом теле дом букашек. Смывает полезшую гниль с артерий на сердце. Прикрывает, стучащее его ритму, лёгкими проколотыми. Сшивает их листами плюща, еловой иглой штопает, стежки мелкие-мелкие. Бисерное плетение слов оставляет печатью.

Ноль. Темнота принимает его. Баюкает сладостью тиши, утирает кровавые слёзы с лица. Целует в лоб и открывает дорогу. Альцест верит.

Мир пульсирует. Сжимается когтистой лапой на шее. Давит. Тащит из него. Бьёт по щекам и каплет чем-то горячим на веки. Альцест вдыхает неровно. Запинается. Чувствует, что летит в пропасть. Подхватывают руки, обнимают, прижимают его голову к чьей-то груди. Она дрожит. Резонирует с фантомным биением чужой вены на запястье. Вскипает. Альцест дышит. Хватается за одежды, задыхается. Глаза не может открыть. Цепляется. Страх кольцует и тянет на дно, обратно, в сонную мглу. Доносится плач. Руки, руки, руки, чьи-то руки хватают его. Разбирают по кусочкам. Оставьте. Позвольте ему остаться целым. Слова застревают на кончике языка.

Мозолистые ладони растирают спину, касаются линии волос на шее. Человек сзади шепчет на ухо. Альцест не слышит. Мир его оглушил.

Запах горьких цветов — маленькие крючки, цепляются за реальный мир. Вытягивают его на поверхность. Огонь локонов около глаз, холод стали на висках. Крик позади. Альцест шепчет Модди. Знает, что он рядом, что он слышит.

Молитвы Жреца вяжут на языке, обливают холодом сердце. Лицо Жирафа, заплаканные глаза и серьёзная морщинка, вот последний сигнал. Модди в безопасности.

В небе раскрывается последний фейерверк.