Альцест знает какими бывают человеческие пороки лучше многих. Кричащими в агонии детьми, бьющими крыльями о прутья голубками, скрипящими трухлявыми колёсами. Они всегда — не дальше вытянутой руки. И сладкий звон гнилых цветов, что сетью окутал Модди не удивлял. Альцест толкает Неркина, отскакивая, и думает, что именно это столько дней душило.

Не чувство. Знание. Что его закажут именно у него. Альцест вслух попускает жреца бога смерти, пока где-то глубоко в мыслях, смеётся со своей небрежности. Жрец снова играет. Кидает на пробу мелочь из закрамов, наблюдает. Ведь что ему пустые слова? Ветер. Модди всегда смотрит на действия.

Альцест всегда отвечает своеобразной взаимностью. На колкость стёбом, на придурь усмешкой, на обвинение — не всегда цензурно. И с Модди это лёгкое перекидывание горящего мяча даже не тяготит. Он бросает полностью заряженный маяк. Альцест, словно слыша мелодии жреца, отходит назад и подначивает, живо описывает где тот оплошал. Не Модди. Жрецу. Альцест хочет верить, что он умеет различать.

Неркин вплетается ручьём в их постылое болото. Искрится заряженным шмелём, гогочет. Они вдвоём танцуют по минному полю, разгадывая, какие позиции у шашек Жреца. Оба кличут, что тот — мусор. Смеются, режут своей правдой. Слова, облачённые порывами, колышатся в нулях материй жреца. Альцест не может найти Модди.

Может быть, он давно ослеп.

Пока есть Принимающий, Собирающий будет жить. Модди восстаёт. Каждый раз пока открывает глаза — кидает кость, надеясь. Нули кружат в сферах, сотрясаются единицы, создаётся грань бесконечного многогранника. Ответ всегда видит Жрец. Модди считает себя с ним единым. Не более чем щепа.

На остывших пальцах разгораются когда-то оттлевшие крупицы золота. Жгутся там, где давно отмыта их кровь.

Жрец молчалив и воняет серной гнилью. Облачённый в трупные ткани, серебрится в безлунной ночи. Воспевается в полых облаках. Проклинается в перьях голубок. Горит сизым, невидным, истязающим душу. Словно скоромох с карт, разыгрывает смерти. Скалится чертовским. Хочет рыться в умах двух. Забывает. Трое, что не слышат агоний, что едут на убитой колеснице по тому, что считают дорогой. Никто из них не держит верных поводий.

Жрец смотрит рыбьими глазами, тянет на дно, знакомой бесовщиной.

Неркин толкает в плечо, смеётся, что трусливый жрец сбежал. Альцест грустно улыбается. Модди волочит Жреца.

Гнилой эфир утекает сквозь трещины.