Альцест не пытается подавить приятно жгущее ощущение в теле, когда глаза Модди загораются. Не злым, чем-то предвкушающим. Они находятся далеко друг от друга, но это не мешает Альцесту. Ни в коем случае. Он знает его лучше собственных пальцев.
Модди стоит на сцене с ужасной прилизанной причёской. Кто-то с рядов позади фыркает, сколько же там лака? Альцест давит улыбку.
Руки Модди лежат по обе стороны от документа, расслабленные. Иногда он перебирает пальцами, когда явно устаёт слушать собеседника, жующего одну мысль которую минуту. Альцест щурится от солнца. Хорошо им там, под навесом сцены.
Порой уверенность прущую изо всех пор Модди словно можно потрогать. Тёплую, мягко жгущую восточной пряностью. Если он пожелает, весь мир падёт. Но это же неинтересно. Какой интерес в сломленных фигурах? Альцест подаётся вперёд, когда Модди скалится сопернику. Льёт плетения фраз, зажигает сухостой в головах и топчет под бесовские песни плетни вьюнков.
Он умеет молчать весомо. Мифическим мечом, над несведущим Дамоклом; стоит поодаль, пересобирает неуловимо для тех свои маски. Тонко хмыкнет, правит не существующую выпавшую прядь.
Глаз всё же цепляется за дурацкую причёску. Блестит, как забрало Клайда. И ведь ничего не выбивается из этого дрянного лоска. Альцест хочет смыть этот лак и увидеть его дурацкие кудряшки с его бесовской ухмылкой. А не эту прилепленную медовую. Такую, что коробит не столько намётанный глаз, сколько ноющую душу. От неё так и пасёт приторной горелой сладостью. Но никто словно не чувствует. Альцест поджимает губы. Слушает тоскливые предложения оппонентов. Скупые, однообразные.
Модди устал. Альцест читает это в руках, сложенных в замок. В чуть более упрямом повороте головы, в клишированной, благо что редкой, игре желваков. Жара давит. Как же хочется утонуть.
У Неадаптора лицо — пустой лист, когда зачитывает имена; даже в этот момент смотрит сквозь людей на строки мира. Завис в воздухе как ошибка. Едва рябит двоичным кодом. Ширма появляется словно из воздуха, хоть и после пасса рукой, отрезает сцену от театра скамей. За ней четыре урны. Неадаптор сидит, свесив ноги, на ширме, болтает ногами со скуки, смотрит, как они выстроились цепочкой муравьёв. Не моргает. Самый большой глюк их мира вертит на подушечках пальцев систему. Джаст ему скалится.
Альцест быстро проходит урны, лишь взглядом на секунду задерживается — прочитать имя. Как подросток, взбирается на стену и идёт по бордюру с руками за спиной, забывшись, говорит вслух про десницу. Чуть не падает, когда кто-то хохочет над ухом. Трёт, отвернувшись от Жирафа, оглядывает лобное место... для публичного оглашения царских указов. Выражение «лобное место» часто используется в значении «эшафот». Взгляд цепляется за сутулую спину Модди. Лицо, верно, в ладонях; видна только макушка, без дурацкого лоска. Альцест не двигается с места. Смотрит с высока, словно это он — хищная птица, что следит за грацией лебедей.
Диамкей тянет неудобную улыбку, махает как королева ладонью и уступает место их новому президенту. У сцены нет стены, видно, как закатное солнце золотит ореол вокруг головы Модди.