Чуе всегда нравилось целоваться с Дазаем. У него ноги подкашивались, и разум отключался всякий раз, стоит ощутить на своих губах чужие. Эту властность, передающуюся даже через касание губ. Как мужчина посасывал его язык, едва-едва задевал зубами тонкую кожицу, а потом проталкивал свой так глубоко, будто хотел сожрать рыжего полностью, без остатка. Стыдно было признаться, но у мальчика едва не вставало только от одних поцелуев. И ему было страшно представить, что будет, когда они дойдут до «того самого».

      Чуе было шестнадцать, он был вроде и бунтарём, даже, можно сказать, нахальным ребёнком, но рядом с этим мужчиной он ощущал себя текущей сучкой. Запал куда-то забивался бесследно, все бранные слова улетучивались без остатка, особенно после того случая, когда его отшлёпали за них так горячо и приятно... К слову, после этого рыжий не сквернословил именно поэтому. Потому что проколоться и вновь созерцать своё красное лицо в слезах стыда, ведь действо происходило намеренно напротив зеркала, у Накахары не было сил. Нет, нет и ещё раз нет! На такую пытку он согласится только под угрозой смерти. Может быть, когда он не будет возбуждаться от одного прикосновения к себе... Хотелось выглядеть не глупым ребёнком, а быть на равных с Дазаем.

      Хотя между ними и был разрыв в десять лет, Чуя усердно пытался нагнать его. Он вгрызался в учёбу с таким усердием, с каким никогда раньше ничем не занимался. Он следил за своей речью, за своими манерами, он пытался воспитать в себе характер достойного человека, как ему с детства капали на уши родители. Ровно до того момента, пока Дазай не спросил, что происходит.

– Ты о чём? – удивлённо спросил в ответ Накахара, сидя с идеально ровной спиной на кухне мужчины. На нём не было привычных узких джинс, каких-нибудь забавных кед и большой футболки. Он был в чёрных брюках, мягком свитере и настолько блестящих туфлях, что они затмевали даже блеск бриллиантов. Он очень старался вести себя по-взрослому.

– Всё это, – неопределённо разводит руками шатен, – зачем это всё? Что с тобой происходит?

      Чуя моргает.

– Тебе не нравится? – растерянно спрашивает он, теребя салфетку в руках. У него сразу вид такой трогательный и растерянный, глазки опущены и бегают по столу. Он хочет понять, где опять проебался и что сделал не так.

– Я не об этом, – мягко говорит Дазай, поднимаясь со своего места. Чуя вскидывает голову, смотрит грустными глазками, но не сопротивляется, когда мужчина поднимает его на руки и несёт...куда-то.

      Оказывается, в спальню, где аккуратно сажает свою ношу на постель. Берёт аккуратные ручки в свои, греет, заглядывает в голубые глазки и размеренно говорит:

– У тебя что-то случилось? Ты стал вести себя не как раньше.

      Конечно, случилось. У Чуи много чего случилось. Ему шестнадцать, он безумно влюблён в человека на десять лет старше него, и он отчаянно не хочет казаться глупым и скучным ребёнком.

– Я не понимаю о чём ты, – но он просто лучезарно улыбается. – У меня всё в порядке, более чем.

      Но Осаму, ожидаемо, не верит.

      Он хочет успокоить своего мальчика, снять с него эти слишком строгие тряпки и поцеловать, как они оба любят: глубоко, но нежно, мокро, но не пошло. И чтобы рыжий в ответ не стеснялся ничего, тихо постанывал и всхлипывал от переизбытка чувств.

– Ты очень глупый ребёнок, если действительно считаешь, что мне это всё нужно, – стягивает он с Накахары этот белый свитер с таким тупым узором, фу. Его мальчик не должен носить таких скучных вещей.

      Чуя сковывается от роковых слов «глупый ребёнок». Обида поднимается изнутри, хочется громко и зло возразить.

– Я не ребёнок! – не сдерживается он. У него слёзы обиды собираются на глазах, хочется скрыться от всех где-нибудь в тёмном месте и подумать о жизни. Но Осаму не собирается давать ему сбежать от себя. Он собирается объяснить своему мальчику всё-всё-всё; рассказать, какой он у него самый лучший и хороший, что ребёнок – это не оскорбление и не насмешка, а то, что делает Чую таким удивительным и незаменимым.

      И, несомненно, у него вся жизнь впереди, чтобы малыш точно всё понял и уяснил.

– Ты же не против, да? – шепчет ему Дазай уже ночью, когда все слёзки выплаканы, недопонимания разрешены, а они лежат на мягкой постели в обнимку и наслаждаются друг другом.

– Думаю, что нет, – также тихо отвечает Накахара, прижимаясь ближе к такому большому и тёплому Осаму.

      Чуя всё также обожает целоваться с Осаму. У него ноги подкашиваются, когда горячие губы накрывают его, а сильные руки подхватывают под задницу и прижимают к стене или сажают на какой-нибудь стол, даже если это стол в кабинете мужчины. У него искры под кожей бегут, и жёлтые пятна под веками, когда его целуют так, как может только Дазай.

      И он совсем не против ощущать себя ребёнком рядом с ним. Иногда капризным, с немного свободной крышей, которая порой заносит куда-то в странные дебри. Но взрослый и опытный Дазай непременно вызволит его.

      А потом поцелует, и они будут целоваться много-много и долго.