Никто из них не смог бы ответить на вопрос, почему так происходит. Просто внутри у них было ощущение, что так надо. Что так – непреложно и неизменно. Обязательно правильно. 

Держать друг друга за руки. Выдумывать глупости, рассматривая облака на лазурном небе. Летом белые сгустки газа были другой, непривычной формы. Вместо плотных и кучных масс – лёгкие срезы журавлиных перьев, или как мыльная пена падает на пол во время мытья. 

Ночью шёл дождь. Такой противный, моросящий и холодный. Но с рассветом зябкий холод сдался тёплым лучам солнца и уступил место привычной погоде: обволакивающему теплу, которое греет тебя будто изнутри. 

– Летом у каждого человека внутри просыпается личное солнце. 

Чуя заявляет это несколько упрямо. Он сидит и пытается плести венок (ничего не получается), стремительно сокращая популяцию одуванчиков в здешнем поле. Осаму думает, что после набега рыжего истребителя место напрочь потеряет жёлтые краски. 

– Перейдёшь на ромашки? – спрашивает он, откидываясь на руках назад. Трава щекочет руки, а жухлые прошлогодние стебли неприятно колят, но менять местоположение так лень. – Спина болит. 

– Нечего было подходить так близко к обрыву. 

– Хм.

Время, наверное, около восьми утра, и солнце ещё только начинает припекать землю. Птицы, так настойчиво поющие на рассвете, что-то совсем умолкли, и только кукушка периодически считает кому-то годы жизни. «Надеюсь, что не мне», – думает Осаму, подставляя загорелое лицо солнечным лучам. В отличие от Чуи, загар на него лип как назойливый комар и смывался потом очень долго. Держался аж до зимы. А Чуи ведь вообще нежелательно на солнце находиться... Но попробуй заикнуться об этом, и спина будет болеть уже не из-за неловкого путешествия кубарем вниз с небольшого обрыва (нога поскользнулась на мокрой траве), а потому что кое-кто намеренно наподдал сзади по почкам. 

Очередной стебель сломался. Чуя вздыхает и откладывает половину венка в сторону. Задумчиво ставит голову на руки, упирающиеся в колени. Осаму следит за ним и замечает обгоревший нос с шелушащейся кожей и уже представляет, как заставить упрямца намазать больную кожу. Она ведь чешется и болит, но облегчать свою участь – это для Чуи что-то кошмарное. Он всё ещё не теряет надежды таким способом приучить свою кожу к солнцу. И ведь сам понимает, как глупо это звучит. Но упрямство-упрямство-упрямство. 

«Если его поцеловало солнце, тогда почему же не любит и жалит?»

Венок в итоге получается. 

Чуя радостно смеётся и бежит к Осаму, который стоит возле каких-то крохотных белых цветов. И довольно накидывает своё творение на каштановую макушку. Осаму обращает внимание на стремительно растущую разницу в их росте, но молчит. Чуе уже приходится приподниматься на мысочки, чтобы надеть на его голову венок. 

– А ромашки? 

Чуя ворчит. Но Чуя ворчит почти всегда, беззлобно и очень мило. Осаму это даже ворчанием не воспринимает, а чертой характера. Умилительной и забавной. Чуя ведь не занудствует, а просто смущается. 

Они бродят по траве босиком, держась за руки. Переплетают пальцы, будто боясь хотя бы на минуту отпустить чужую руку. Спорят, на что же похоже вон то облако: на енота или на черепаху? 

– Это черепаха! – возмущается Чуя. – Разве ты не видишь? Там нет ни одного признака енота! Где ты вообще видел облако, похожее на енота? 

Осаму хочется ответить «в твоих глазах», но молчит. 

– Это енот. 

Слышится тихое рычание. Осаму тоже тихо посмеивается с реакции рыжего, крепче стискивая чужую ладонь. Он специально дразнит Чую, кусает за нос и получает больной удар острым локтем под рёбра. Страдальчески охает ещё на протяжении трёх минут, а потом сдаётся и признаёт, что облако действительно похоже на черепаху. 

– Теперь это просто дверной коврик, а не черепаха, – вздыхает Чуя. 

Осаму сдерживает смех. 

Они набредают на полосу ромашек и одновременно опускаются на колени, чтобы собрать букет. А руки по-прежнему вместе. 

И неловкость какая-то сразу появляется, когда они смотрят в глаза друг другу. Должны же отпустить руки, но 

так не хочется. 

– Поцелуй... – шепчет Чуя, когда ветер дует и рыжие пряди закрывают глаза. – Поцелуй меня. 

Рыжие волосы на ромашках смотрятся очень красиво. Они как яркое пламя на холодном снегу, хотя у ромашек тёплый белый цвет. 

Глупые сравнения лезут в голову, конечно. Но и они тоже отчего-то кажутся Осаму самым правильным. Тем, на чём строится мир. Как небесная лазурь над ними является тем самым цветом, из которого появляются другие оттенки синего. 

Глаза Чуи – это кусочек неба. 

И этот кусочек Осаму хочет присвоить себе. А потом ещё кусочек рыжего пламени. И ещё один кусочек розовых губ, пахнущих ромашками, которые он, вообще-то, ненавидит. Но с Чуей и ромашки пахнут особенно.

Правильно.