На протяжении следующих двух недель Лэсли брал Брока почти каждую ночь. Брал лишь сзади; правда, нередко бывало и такое, что Лэсли просто яростно дрочил на него, пока не кончал на лицо. Казалось, за прошедшие дни Брок невольно изучил вдоль и поперек сексуальные пристрастия сокамерника: Лэсли нравилось трогать его лицо, до-смешного нежно оглаживать щеки, заживающий нос, касаться губ, приоткрывая их, вводить в рот пальцы. Иногда он почти любовно всматривался в лицо Брока, когда кончал; приказывал посмотреть на него, что-нибудь сказать.

Броку подобные вещи казались слишком интимными: не могут «петух» и зэковский авторитет словно парочка голубков, занимающаяся любовью, смотреть друг другу в глаза с почти щенячьим восторгом.

...А еще Лэсли был прирожденным доминантом и доминировал так, что мужчина под ним вслушивался в каждое его слово в ожидании следующей команды.

Вот и Брок не смог избежать подобной участи. Уже после четвертого раза, старательно оттирая ягодицы от чужой спермы, он с превеликой досадой осознал, что Лэсли даже не пришлось приказывать ему по несколько раз, как это бывало до сегодняшнего дня. После вечернего обхода Лэсли, докурив сигарету, велел ему раздеваться. Брок, в это время бесцельно лежавший в своей кровати, спустился вниз, машинально стянул штаны и встал раком на постели сокамерника. Больно уже почти не было.

Редким исключением становились вечера, когда весь день Лэсли проводил — Брок лишь предполагал, судя по запачканной рабочей форме — на работе. Иногда он задерживался там настолько, что не являлся поесть в столовую. Брок не знал, чем именно занимался сокамерник, но подозревал, что чем-то, связанным с машинами и их ремонтом.

Однажды Лэсли вернулся глубоко за полночь. Сквозь пелену неглубокого сна до Брока донесся спокойный голос тюремщика: «Тебе лучше быть на месте во время вечерних обходов. Если кэп узнает, что ты так поздно...» Ответа за шумом открывающейся двери Брок не расслышал, но точно понял, когда сокамерник вошел в камеру. Последовали звуки возни: смыв воды в туалете, включенный смеситель в раковине, шуршание одежды.

Брок проснулся окончательно, когда в ночной темноте вспыхнул маленький огонек зажигалки и тихо зашипела сигарета, но не подал виду.

Лэсли был заядлым курильщиком. Иногда он мог запросто выкурить две пачки за день, а к ночи распечатать еще и третью. Плюс очередная причина в копилку десятков других причин, почему им было не по пути. Потому что Брок курильщиком не был.

Лэсли лег на самый край собственной кровати. На край — потому что у стены лежал Брок. Еще одна дурацкая прихоть: спал он теперь в Его постели. Койка была слишком узкая для них двоих, поэтому обычно Лэсли поднимался на второй ярус. Это исключение стало первым, когда он остался внизу.

— Я знаю, что ты не спишь, Барсук, — тихо проговорил он ему куда-то в затылок. Теплое дыхание вызвало волну мурашек.

Чужая рука накрыла Брока, вжимая в матрас. Сам Лэсли прижался всем телом к лежавшему лицом к стене сокамернику. Спиной Брок чувствовал исходивший от него жар, неизменный запах табака и то, как при каждом вдохе вздымалась грудная клетка.

Рука переместилась ниже и вот уже легла на талию, приобнимая. Подобное прикосновение показалось неожиданно интимным. Брок не понимал, что происходит и как ему на это реагировать. Такого с ними еще не случалось.

— Поговори со мной.

Что-то в голосе Лэсли заставило Брока невольно вздрогнуть. Это были слова, прозвучавшие скорее просьбой, нежели ставшим уже привычным приказом. Однако это не смягчило Брока и он продолжил притворяться спящим, пусть его ложь уже давно раскрыли. Он не был настроен на педиковские разговоры по душам, не сейчас. Никогда. То, что Брок позволял трахать себя, никак не означало, что он подписывался на роль подушки для слез. Лучше Лэсли поискать общения в другом месте с другим человеком, потому что здесь ему ловить было нечего.

Отсутствие реакции, кажется, было воспринято верно. Лэсли больше не пытался заговорить с ним той ночью, лишь плотнее прижался сзади, уткнувшись носом в загривок, где — Брок знал точно — уже темнела новая порция свежих синяков, оставленная вчерашним вечером.

Спустя десять минут Лэсли уснул. Брок понял это по тому, как грузом обнимавшая его рука расслабилась, а дыхание заметно выравнялось. Он еще никогда не заставал спящего сокамерника. Необъяснимое чувство ликования охватило его: Лэсли был таким же человеком, как и все, и если бы Брок очень захотел, он, наверное, смог бы задушить его спящего. Резко сжать в тиски шею и с удовольствием наблюдать, как тухнет в карих глазах жизнь…

Брок не был убийцей.

Он сходил с ума.

— Блять!

Испуганно дернувшись всем телом, Брок открыл глаза, вырываясь из оков не успевшего стать крепким сна. Перед глазами — стена в неизменной темноте. «Бесконечная, мать ее, ночь», — подумалось Броку. Неужто кошмар приснился?

Оказалось, не ему. Спиной Брок чувствовал: сокамерник не спал — проснулся от ночного кошмара, его собственного. До уха донеслось раздраженное «блять».

Левая рука Брока, служившая ему этой ночью подушкой, затекла, но несмотря на уже похолодевшую конечность менять положение не стал. Словно охотник, завороженный невиданным прежде зверьком, он притаился, прислушался. Навел прицел.

Матрас под ними заходил ходуном. Кажется, Лэсли сел на край кровати, отчего металлический каркас ее жалобно заскрипел. Щелчок зажигалки. Шипение сигареты. Клуб табачного дыма. За пару минут он выкурил целую сигарету, но почти тут же вновь достал пачку — он даже спал с ней в кармане, одержимый. И снова зажигалка, снова запах этой отравы на всю камеру, которой насквозь пропиталась кожа Брока. Из раза в раз ничего не менялось.

Но было во всем это кое-что новое: оказалось, Лэсли мучили ночные кошмары.

***

Сегодняшний день повторил вчерашний, как и вчерашний — позавчерашний, а позавчерашний — позапозавчерашний. И так минимум неделя: подьем в семь, завтрак до восьми, затем обход камер. Офицер Рон привычно делал вид, что не замечает в шкафчике по-прежнему нетронутую Броком самокрутку с травой. До полудня Лэсли — что было удивительно — отсиживался в камере. Читал книгу, пару раз даже писал, кажется, письма. После обеда он исчезал, а возвращался только ближе к ночи. «Спать, Барсук», — говорил каждый вечер. Броку приходилось слушаться; он спускался на кровать сокамерника, укрывался одеялом до самых ушей и медленно засыпал, пытаясь услышать соседа. Лэсли ложился наверху. Сексом они не занимались.

Вечер сегодняшнего дня мог бы повторить вечер вчерашнего.

Поэтому сразу после ужина Брок взялся за изучение вакансий. От выбора разбегались глаза: металлообработка, дерево, пищевая промышленность… Нужно было выбрать подходящее ему место, взять у старшего надзирателя анкету, заполнить, сдать обратно — сделать хоть что-нибудь, дабы не сойти с ума в четырех стенах.

Лэсли и вправду сделал его неприкосновенным: за прошедшую половину месяца ему ни разу слова против не сказали. В столовой он, даже задержавшись, становился в самом начале немаленькой очереди, в одну компанию с Лэсли; раздатчица с улыбкой на лице выдавала ему добротную порцию, желала приятного аппетита. Его люди относились к нему нейтрально, если не холодно, но всегда оставляли для него место за столом, правда, теперь уже рядом с самим главарем. С Питтом Брок больше не разговаривал.

Брок больше ни с кем не разговаривал. Нельзя. Ни С Питтом, ни с остальными в их «элите», ни с другими заключенными, ни с тюремными смотрителями. Ни даже с Алексом.

На четвертый день после Того-самого-дня-Х к двери их камеры пришел надзиратель, сообщить о звонке. Брок поймал на себе тяжелый взгляд сокамерника. «Только попробуй согласиться, и я на тебе живого места не оставлю», — говорила темень в карих глазах. И дрожащим от гнева голосом он отказался. В первый и последний раз, потому как больше о звонках ему не сообщали.

— Чем это ты занимаешься? — спросил только вернувшийся Лэсли.

— Ищу работу.

— Зачем? — сокамерник подошел ближе, возвысившись над сидящим за столом Броком, оглядел брошюры, бросил быстрый взгляд на самого Брока, словно в поисках намека, что все это просто вышедший из-под контроля пранк. Не нашел. Нахмурился. — Тебе нужны деньги? Я тебе их дам. Сколько?

Брок едва не задохнулся от возмущения. Лэсли, безусловно, обеспечил его хорошей защитой, непробиваемой, однако вместе с тем он заключил его в не менее крепкую золотую клетку. Брок согласился на сделку «задница в обмен на крышевание», но точно не на тотальный контроль и отсутствие хоть какой-нибудь свободы и личного пространства.

— Нисколько. Я буду работать.

Лэсли поменялся в лице. Непроницаемую маску равнодушия сменило ничем неприкрытое раздражение. Темные брови потянулись к переносице, у рта прорезалась мимическая морщинка. Злился. По сжатым в кулаки дрожащим рукам Брок понял, насколько. Внутренне он сжался, словно готовясь к прыжку. Если Лэсли вдруг набросится на него, он со своего места опрокинет стол, выигрывав немного времени, и достанет заточку, спрятанную в постели Лэсли — тюремщики его вещи никогда не осматривали как положено.

Но ничего подобного и в помине не произошло. Лэсли только покачал головой.

— Тебя никто не возьмет, — «Я сделаю так, чтобы тебя никто не взял» на самом деле говорил он.

— Мы так не договаривались, — мы с тобой вообще не договаривались: ты лишь продиктовал удобное тебе положение вещей! В неожиданном порыве собственной злости Брок взмахнул руками, брошюра полетела на пол. Во взгляде напротив мелькнуло изумление. — Я не нанимался твоей собственностью. Хочешь долбить мужика в зад? Пожалуйста. По рукам. Тогда будь добр отъебаться от меня в остальное время суток.

— Договаривались, — спокойствию Лэсли можно было только позавидовать.

— А?

— Я с самого начала оговорил условия: я беру тебя к себе под защиту, а ты оказываешься в моем полном распоряжении, — голос хоть и звучал невозмутимо, но глаза...

Глаза его выдавали, смотрели прямо, почти что безразлично, поражая обжигающим холодом. С каждой секундой под этим взглядом в Броке крепла непонятно откуда взявшаяся уверенность: прямо сейчас смотрели не на него, а куда-то дальше, за пределы этого бессмысленного диалога, этой жалкой комнатушки, этой прогнившей тюрьмы. Лэсли был не здесь. Он продолжал сверлить его взглядом, возвышаясь над ним, но мысленно был... где-то не здесь.

Вспомнился зачем-то факт о девяти потраченных годах.

Сокамерник был сам не свой всю последнюю неделю, с той самой ночи, когда вместо того, чтобы нагнуть Брока, он заснул с ним почти что в обнимку, когда попросил поговорить с ним, когда проснулся посреди ночи от кошмара, когда до самого утра потом выкуривал сигареты одну за другой.

Каким бы крутым альфа-самцом Лэсли ни был, он оставался простым смертным.

Эта мысль разозлила Брока, подняла в нем настоящее цунами возмущения. Мощная волна подхватила его — выбила из легких весь воздух. Брок умел справляться с эмоциями, он никогда не лез в драку первым, не прибегал к насилию, был самым настоящим пацифистом. Но стоило сокамернику показаться с иной стороны, в которой он — не тиран, никогда не брезговавший заляпаться в чужой крови, а такой же уязвимый человек с собственными скелетами в шкафу, пацифист в Броке словно никогда и не существовал.

— Я убью тебя!!!

Он не опомнился, даже когда обнаружил под собой Его поваленным на кровати, под градом ударов, что, словно отбойные молотки, наносили его кулаки. Лэсли ни шелохнулся, только закашлялся, захлебываясь от крови в носу.

— Сделай это, — прошептал он так удивительно невозмутимо. — Я знаю, ты хочешь.

Чужое спокойствие сработало не хуже красной тряпки для раззадоренного быка. Руки оказались на жилистой шее, впились ногтями в тонкую кожу так сильно, словно хотели вспороть горло; Брок крепко сжимал пальцы настолько, что лицо у сокамерника побагровело, что на лбу вздулись толстые вены.

— Убью! Нужно было задушить тебя еще ночью!!! — сорвался на несдерживаемый крик. Еще сильнее вцепился в шею, навалившись всем весом, вдавливая в матрас. Знал, что никто из смотрителей к их камере в жизни не подойдет. — Убью! Чтобы ты в аду горел! Теперь представляешь, каково было мне?! Сукин ты сын, ненавижу тебя! Умри же, наконец!

— Давай, Барсук, — уже едва слышно, одними потемневшими губами прошелестел Он, прикрыл глаза. Терял сознание.

Спокойствие того, кто, казалось бы, сейчас изо всех сил должен был отстаивать свой авторитет, свою жизнь — на самом же деле лежал без единого сопротивления, выбивало из колеи.

Не называй меня так.

Брок поцеловал его. Обрушился на приоткрывшийся рот резко и мощно. Разомкнул пальцы, убрал руки. Тело под ним дернулось. Сокамерник судорожно всхлипнул, рефлекторно пытаясь вдохнуть ртом жизненно необходимый кислород, но поцелуй, грубый и глубокий, не позволил.

Губы у Лэсли оказались мягкие — у Брока голова кружилась от того, насколько; были нездорово холодные и все-таки ненакрашенные: без привкуса помады. Лэсли успокоился, замер без движения, хотя грудная клетка продолжала бешено вздыматься. Он был такой горячий, даже сквозь ткань футболки, будто горел в лихорадке. Брок ввел в него язык, прошелся по ряду нижних зубов, нащупал язык Лэсли. Тихий стон в ответ.

Тепло и мокро. Явные металлические нотки железа. Кровь. Это Брок с ним сделал. Это он разукрасил его лицо синяками и рваными ранами. Это он душил его до страшных синяков на шее и кровоточащих следов от ногтей. Это он, это все он…

Разорвав поцелуй, Брок взглянул на лицо перед собой. Ураган эмоций постепенно стихал, оставляя после себя одни жалкие обломки.

…Конечно же, это он. Ведь он на самом деле собирался убить его, и ему почти удалось.

— Боже, — его вот-вот вырвет. Он чуть не убил человека. — Я… Я… Господи…

— Тише-тише, — голос стал совсем сиплый — Брок еле его услышал, зато почувствовал руку на спине, ее осторожные успокаивающие поглаживания.

— Я… Я не убийца, — тихо прошептал Брок скорее самому себе, чем кому-либо. В горле застрял ком. — Я в жизни не сделал бы подобное… — «не задушил бы насмерть и не поцеловал бы».

…если бы не ты. Ты будишь во мне зверя, о котором я и не догадывался. Будишь и одним только своим существованием доводишь его до неконтролируемого состояния. Ты выворачиваешь наизнанку мои чувства. Плюешь на мои принципы. Переворачиваешь вверх дном мысли, оставляя лишь те, что касаются тебя, заставляя думать только о тебе. Все время. Ты — жадная опухоль, сжирающая все, что окружает тебя. Против тебя нет лечения, единственный выход — смерть.

— Я ненавижу т…

— Я люблю тебя, Брок.