Брок потерял счет времени. Оно — это время — тянущейся резиной проскальзывало мимо. В безумии из боли и немого отчаяния Брок больше не понимал, где заканчивается он, а где начинается Лэсли. Для больного сознания они оказались одним целым: плоть сокамерника к его плоти, вжимающиеся в бедра пальцы, оказывающиеся на талии, оглаживающие спину, едва сдерживаемые чужие стоны удовольствия и собственные — от боли, приглушенные хлопком футболки, сжатой во рту. Отвращение переполнило его до краев, в мерзком чувстве Брок горел, особенно сильно там, где тела касались чужие руки. Омерзительно и мерзко. В какой-то момент — судьба решила поиздеваться над ним сполна, наказать за все совершенные проступки — он почувствовал новый прилив сил, второе дыхание. Уперся руками и ногами в землю и попытался скинуть сокамерника, но тот был сильнее, мощнее. В голову, тесно над правым ухом, влетел крепкий кулак.

А затем наступила глубокая ночь, если не раннее утро. В узком окне еще проглядывалась темень, в секторе стояла обычно не свойственная ей тишина, лишь в дальней части коридора тихо звучал чей-то голос.

Кошмар закончился. Внезапно и резко.

Просто в какой-то момент толчки прекратились, больше не были слышны до безобразия пошлые, грязные шлепки; и чья-то рука неожиданно нежно погладила по боку.

Прозвучал охрипший голос Лэсли:

— Спать будешь внизу, на моей кровати.

Но разве теперь Броку было хоть какое-то дело, где ему спать? Лучше пусть сокамерник добьет его, придушив насмерть. Тогда Лэсли крепко выругался и поднял Брока на ноги — от боли тот застонал, — поднес к кровати и повалил на заранее подготовленную постель. Броку не хотелось находиться на чужой территории, пропахшей запахом своего хозяина, его шампунем и гелем для душа, отчетливыми нотками табака. Чужое одеяло, которым его заботливо укрыли, было слишком тяжелое, оно вжимало измученное тело в простыню, от которой тело охватывал невыносимый зуд. В темноте неосвещенной камеры Брок ощущал на себе посторонний взгляд, но сокамерника рядом не было, и оставалось только догадываться, что тот собирается делать оставшуюся часть ночи.

— Спи, Барсук, — голос Лэсли раздался откуда-то напротив, словно гром среди ясного неба.

В любой другой день, в любом другом состоянии Брок бы в жизни не послушал его, но усталость и боль в конце концов взяли свое и уже спустя полчаса он, сам того не заметив, провалился в сон.

***

Шум от толпы заключенных в коридоре — первое, за что зацепился слух Брока. Еще толком не проснувшись, он изо всех сил зажмурил глаза, не позволяя свету в камере разбудить его окончательно. Не хотелось ни просыпаться, ни вставать с постели, даже несмотря на то, что та принадлежала конченному ублюдку.

Брок чуть напрягся, вспомнив о сокамернике, на что тело отозвалось ноющей болью в каждом мускуле и связке, а беспокойная ночь ничуть не умаливала последствия случившегося накануне вечером.

То и дело Брок выныривал из сна, и без того хрупкого, нарушаемого одним шорохом или малейшим шумом в коридоре. Но стоило ему только задремать, ночные кошмары сгущались у его расшатанного сознания, кружили, подобно стервятникам над мертвечиной. Падальщиков заинтересовали воспоминания, ведь от них веело знакомым смрадом гнили.

Кортни и ее дрянной характер. Лэсли и произнесенное им по-издевательски дружелюбно «Барсук». Суд. Приговор. Камера и сокамерник. Лэсли и его предложение отсосать ему. Джим, душевая, еще несколько зэков. Лэсли и его аккуратно сложенная, как по линейке в ряд, одежда в шкафчике. Беспомощно смотрящий Алекс. Лэсли. Его жилистая рука, покрытая светлыми волосками. Его зубная щетка на перегородке в ванном углу. Его спокойный прокуренный голос. Лэсли. Лэсли-Лэсли-Лэсли.

Брок попытался разлепить тяжелые веки, избавиться от наваждения, но тело было словно заковано в цепи, оно не слушалось его, не поддавалось сознанию, подобно игрушечной машинке с севшими батарейками.

— По камерам, парни! Через пятнадцать минут утренний обход! — голос тюремщика сработал не хуже будильника.

Брок ошарашенно подскочил на постели. Утренний обход? Значит, с момента подъема прошло не меньше двух часов, а он все валялся и никто из надзирателей даже не разбудил его, ударив дубинкой или осыпая ругательствами.

Лэсли в камере не было. Как и сломанного стула. На полу перед кроватью — кровавое пятно, размытое, словно кто-то наспех пытался его вытереть. На прикроватной тумбе стоял стакан с водой.

— Доброе утро, спящая красавица, — надзиратель Рон. Брок вздрогнул от неожиданности. — Выглядишь хреново, но надеюсь, что хоть выспался.

— Что...

В переносице болезненно пульсировало. От звука собственного голоса по черепной коробке волнами разнеслась боль, прошибла насквозь от затылка до лба и височных костей. Было невыносимо моргать и двигать головой.

— Небось интересно, чего это тебе дали спать дольше положенного? Лэсли попросил не будить тебя, — щелчок замка, и дверь открылась. Легко и просто. Рон с отвращением оглядел камеру, не менее пристально посмотрел на заключенного, что-то выискивая.

Тогда Брок понял — о произошедшем ночью в Атилла знали все. Стыд и отвращение к самому себе липкой пеленой обволокли изнутри внутренности. Зэковская подстилка. Слабак. Теперь, глядя него, местные мерзавцы точно не скупятся на еще большие издевательства и унижения, лишь бы добить слабое звено, опустить и воспользоваться шансом легкой добычи. В конце концов, Брок был сам виноват во всем. Не заручился связями, даже не попробовал обзавестись полезными знакомствами. Выбрал неверную, с самого начала обреченную на провал тактику — избегать и поддаваться. Теперь же на нем живого места не оставят.

Промелькнула мысль — шальная пуля, неожиданная и случайная, но все равно сумевшая задеть живое, — проще было вскрыться, дождавшись ночного отбоя.

На самом же деле на него почти не обратили никакого внимания. Выбравшись из камеры в коридор, Брок лишь ощутил на себе взгляды соседей по сектору. Те смотрели на него с любопытством. Разукрашенное во все цвета радуги опухшее лицо и темные, почти до черноты круги под глазами после сломанного носа было сложно не заметить. Заключенные то и дело поглядывали на него, тихо перешептывались, но никто даже не обратился к нему, не назвал каким-нибудь унизительным словом, не позлорадствовал над жалким опущенным.

Десять минут спустя закончилась утренняя проверка. После девяти, когда бóльшая часть заключенных отправилась на работу, он попросился в душ. Одежда неприятно липла к грязному телу, от него разило потом и кровью. Броку чудился запах презервативов, но сколько бы он не тер руки под водой, вонь латекса въелась в дерму, не давая покоя, беспокоя чувствительный нос.

В душевой он оказался не один. Через два места от него мылся единственный заключенный. Брок внутренне взвыл от отчаяния, но незнакомец, будто тот вдруг сделался невидимым, не обратил на него никакого внимания, а вскоре, закончив свои дела, и вовсе покинул душевую.

Брок убедился, что точно остался один, и, долго провозившись с воротом футболки, боясь задеть опухший нос, медленно разделся. Чуть отошел от зеркал над раковинами и взглянул на собственное отражение. От представшей картины ему с трудом удалось подавить в себе рвотный позыв. Перед ним стояло побитое, измученное тело, не сохранившее в себе ни толики бывалой мощности подтянутых мышц; подрагивало от холода, усыпанное гематомами и ссадинами, со следами засохшей крови на руках и ногах, на торсе.

Желудок был пуст, поэтому, когда Брок резко подался к ближайшей раковине и склонился над покрытой налетом нержавеющей сталью, его вырвало лишь кровью и желчью, от чьей горечи еще следующую пару часов неприятно першило горло. Чертов Лэсли и эта треклятая тюрьма, чертова собственная слабость и Его садизм. Прожить тридцать лет жизнью свободного человека, уверенного в себе мужчины, чтобы меньше, чем за месяц, его довели до такого состояния, запуганной пресмыкающейся тряпки, побитой и изнасилованной.

Ком в горле возник из ниоткуда и начал быстро расти в размерах, до такой степени, что Броку стало трудно дышать. Он попытался набрать воздух ртом, но вместо этого услышал всхлип, потом еще один, и следующий, за которым последовал едва сдерживаемый плач. Брок осел к полу, попытался вытереть ладонями слезы, но те безостановочно стекали по щекам и подбородку на ноги. Взгляд, несмотря на мутную пелену перед глазами, зацепился за темно-красные царапины на ногах, за свежие синяки на коленях, но сильнее всего ухватилось за следы крови между бедрами, тянущиеся вверх к промежности. До Брока дошло не сразу, а когда, наконец, пришло осознание, то закашлялся в рыданиях и сдерживаемом рвотном спазме.

— Чего расплакался, как дитя малое?

Его голос — всего в нескольких сантиметрах. Набатом в голове. Громом среди и без того неясного неба. Но Брок слишком ошарашен, чтобы подскочить на месте, создать дистанцию. Загнанная в угол добыча, он замер, боясь даже вдохнуть, движением грудной клетки ненароком привлечь к себе внимание. Но было поздно — карие глаза смотрели прямо на него, хищно мазнули взглядом по следам побоев, задержались на паху.

— Неужели кто-то тронул тебя? — в рабочей форме, измазанной машинным маслом, Лэсли сидел перед ним на корточках. Рукава рубашки были аккуратно закатаны до локтей, обнажая густую поросль светлых волосков на руках. На ногах — все те же грубые ботинки с железным носком, уже чистые, без единого намека на кровь. — Теперь ты под моей защитой, никто не посмеет касаться того, что принадлежит мне.

Голос звучал невозмутимо и спокойно, а сам Лэсли выглядел таким расслабленным, если не довольным. Полная противоположность разбитому Броку.

— Я никому не принадлежу, тем более тебе.

— Ты мой, Барсук, — Лэсли пододвинулся ближе, угрожающе навис сверху. — Мы заключили сделку, — протянул руку к чужому лицу, едва не коснувшись скулы. Хмыкнул. — Теперь ты даже внешне похож на барсука.

На расслабленном лице застыло подобие легкой улыбки, но несмотря на подрагивающие уголки губ и едва заметные ямочки на щеках, на дне янтаря глаз напротив плескалась холоднокровная, ничем не проницаемая жестокость. Брок еще не мог припомнить человека со взглядом более жестким, чем тот, который был сейчас у Лэсли. Хищник. Копной темно-русых волос и не одного дня рыжеватой щетиной он походил на льва, плотоядного и кровожадного. Зверь провел своей лапищей по щеке Брока, обвел линию нижней челюсти, спустился к плечам и неожиданно, совсем невесомо коснулся выпирающих ключиц. Легкое прикосновение подобно пощечине заставило Брока вздрогнуть от отвращения и ужаса.

— Тише-тише, — завороженный шепот.

Рука перебралась выше, и в один миг из нежной, почти ласкающей превратилась в грубую удавку, что сжалась на открытой шее. Резкость произошедшего выбила из легких весь воздух, а в голове прозвучали выстрелы оглушающей боли. Брок повалился на спину, панически вцепился в хватку на горле, но Лэсли был непреклонен. Оседлав его бедра, он возвысился доминантой, несокрушимой и непоколебимой. От наступающей асфиксии разгоряченное сознание Брока затуманилось, сокамерник над ним виделся размыто и нечетко. Вот Лэсли потянулся к своим рабочим штанам, завозился второй, свободной рукой с ширинкой. Вот оттянул край грубой ткани вниз. Обнажилась нижняя часть живота, дорожка темных волос от пупка к паху, напряженные мышцы пресса с натянутой на нем смугловатой кожей.

— Как же у меня на тебя стоит, Барсук...

От представшего вида хотелось хорошо выблеваться, но одновременно с этим Брок не мог оторвать глаз от чужого члена перед ним, над ним. Тот был обрезан, что позволило виду поблескивающей предэякулятом головки члена представь почти у самого лица. Сам член был короче, чем у Брока, но сильно толще. Немаленькая рука Лэсли, обхватившая ствол, смотрелась до неприличия гармонично.

Лэсли дрочил так же грубо и резко, как и все остальное, касающееся его. Движения были быстрыми, размашистыми, словно сильное возбуждение вот-вот накрыло с головой, заставляя думать лишь об одной разрядке. Действие походило скорее на половой инстинкт, животную реакцию, нежели на акт проявления чувств и желания.

Он ускорился, смотря прямо на Брока, ловя потемневшим цепким взглядом его взгляд. Тело его задрожало, а сам он чуть нахмурился, подался вперед. На лбу выступили первые капли пота. До оргазма оставалась пара движений. В какой-то момент тишину пустой душевой нарушил низкий стон, в следующую секунду разбавленный судорожным всхлипом — рука на шее исчезла, и Брок, наконец, смог вдохнуть.

На грудь ему попали тяжелые белесые капли.

— Хороший мальчик, — спустя, кажется, не один час Лэсли отстранился, медленно встал на ноги. Капли пота градом стекали с его лица на кафельный пол. Отдышавшись, он начал раздеваться. Довольно хмыкнул. — Я в душ. Если хочешь, можешь присоединиться.

***

Пришлось кое-как умываться в ванном уголке камеры. Сгорбившись над небольшой металлической раковиной, Брок яростно тер руками грудь и плечи, желая избавиться от клейма. От клейма подстилки Лэсли. Но носу все мерещился характерный запах спермы, а кожа горела от теплой вязкой жидкости. Он сам позволил Ему поступить так с ним. Даже не сопротивлялся.

— Настоящая подстилка, чтоб тебя!.. — зло выругался Брок, особенно сильно царапнув предплечье.

Хотелось бы верить, что ему удастся восстановиться, набраться сил и дать отпор, отстояв достоинство, но Брок не сказочник, никогда им не был. В глубине души он понимал, что в какой-то степени уже смирился с положением дел. По крайней мере, его больше не избивали. Лэсли, к счастью, был лишь извращенцем с садистскими замашками, пусть и не брезгающим испачкать в крови руки. Он мог избить, безжалостно и сильно, но только когда сам Брок сопротивлялся, шел в открытую конфронтацию. Утром же он даже ни разу не ударил его.

К тому же у Лэсли была власть. Его боялись заключенные и уважали надзиратели. Он без проблем договорился, чтобы Брока сегодня не будили, и каким-то образом сделал так, чтобы зэки даже смотрели на него с опаской.

Пока не вернулся сокамерник Брок успел кое-как привести себя в порядок, переодеться в запасную повседневную одежду — простая серая футболка и тюремные штаны, и избавиться от кровавого пятна на полу. С приходом Лэсли воздух в камере будто испарился. Тот же вел себя как ни в чем не бывало: аккуратно сложил в шкафчик рабочую форму, воспользовался дезодорантом, сел читать неизменную книгу с прикроватной тумбы.

Неожиданный визит надзирателя показался настоящим спасением.

— Брок, на выход. У тебя звонок.

Это был Алекс. Уже ставший в какой-то мере родным голос адвоката, зазвучавшего на другом конце линии, подействовал на Брока успокаивающе. Напоминание об иной реальности — там, за решеткой, все так же продолжала существовать обычная жизнь.

Мир оставался прежним, но сам Брок менялся до неузнаваемости с каждой секундой.

— Брок? Это ты?

— Да, Алекс, — прозвучало неуверенно.

Брок откашлялся. Крепче сжал прижатую к уху телефонную трубку. По обе стороны от него у таких же таксофонов стояли другие заключенные. Слева о чем-то оживленно болтал афроамериканец, а справа — узнавание пришло лишь спустя целую вечность незаметного поглядывания — один из людей Джима. Он был в числе тех, кто упек Брока в лазарет со сломанными костями и передозом метадоном. Этот подонок был особенно жесток и кровожаден тогда. Сейчас же даже не смотрел в его сторону.

Авторитет Лэсли творил чудеса.

— …Ты слышишь меня?

— А? Да, извини… — Брок уставился на цифровые кнопки перед собой.

По крайней мере, больше не нужно было быть начеку каждую секунду вне камеры и ожидать удара в спину от любого мимо проходящего урода.

— Ты узнал что-нибудь о Лэсли? — спросил Брок скорее на автомате, нежели от искреннего любопытства. Какая разница, за что упекли сокамерника, если тот все равно уже жил с ним по соседству? Вновь разболелась голова. Хотелось повалиться на кровать и проспать минимум неделю. — Ел на обед младенцев, а ужин запивал кровью девственниц?

— Если бы. Мошенничество и участие в преступной организации. И еще пара-тройка недоказанных убийств. В общем, и мухи не обидит. — Броку захотелось рассмеяться во весь голос. — Впрочем, срок за это ему влепили приличный.

Сердце пропустило удар.

— Сколько?

— Двенадцать лет.

— Сколько он уже отсидел?

— Почти девять. В Атилла он давно считается местным.

В ушах зашумело. Девять чертовых лет!

— Это не все. У меня для тебя еще есть, считай, предрождественский сюрприз, — беззлобный смешок на той стороне линии, от которого в груди без того потрясенного Брока что-то болезненно сжалось. — Пока я наводил справки, узнал, что не так давно в Атилла поместили моего давнего знакомого.

— Не знал, что ты так тесно якшаешься с преступниками.

— Это моя работа, — парировал Алекс. — Работа, за которую мне щедро платят, а иногда и благодарят чем-нибудь поинтереснее.

— Неужели…

— Слушай внимательно, дружище, — ставший серьезным тон только к этому и располагал. — Его зовут Диего. Ди-е-го. Пару лет назад мы добились для него немыслимого сокращения срока, за что он в сердцах пообещал об услуге взамен. Я связался с ним сегодня утром, он свое слово сдержит, — уши заложило, а язык словно прилип к небу, не желая повиноваться. — Брок, он возьмет тебя к своим людям. Будешь под защитой до самой апелляции.

Брок не понимал, какие чувства в нем вызывает услышанная новость. Он бы должен был радоваться, ведь за него решили его главную проблему в этом месте. Однако нутро сковали страх и отчаяние. Диего — Брок уже где-то слышал это имя — объявился слишком поздно. Узнай Брок о нем хоть днем раньше, сейчас все было бы намного проще. Но события минувшей ночи толстой красной линией обвели ту грань, после которой уже не было возврата назад.

Остаток дня прошел без происшествий. В столовой во время ужина Брок сел за один стол с Лэсли и его людьми. Те не обратили на новенького никакого внимания, лишь молча пододвинулись, освободив для него место за столом. Всего их было пятеро. Белые, с грудами мышц, обтянутыми загоревшей кожей. Все как на подбор были покрыты наколками. Лицо одного перечеркивал толстый бледный шрам, тянувшийся от виска к подбородку, а у сидевшего по правую сторону от главаря не было двух пальцев левой руки. Один Лэсли отличался от них. На нем была чистая повседневная одежда без единой складочки или грязного пятна, что выдавало в нем чистоплотного аккуратиста. Бесстрастное лицо украшала ухоженная щетина. Коротко подстриженные русые, если не каштановые волосы выгодно подчеркивали карие глаза. Брок не мог отвести взгляда от этих глаз, в освещении камеры те казались ему почти черными, сейчас же — отливали теплым цветом виски. В нем плескались искорки самоуверенного озорства.

Лэсли производил впечатление важного человека. Остальные заключенные смотрели на него, затаив дыхание. Многие — уважительно, кто-то — осторожно, с затаенной злобой. В числе последних Брок заметил Джима, сидевшего в самом дальнем от них углу.

— Он не тронет тебя, — вдруг обратился к Броку шрамированный. Остальные за столом звали его Питт. — Многих из людей Джима упекли в одиночку после того, что они с тобой натворили.

— Но как… — «но как надзиратели нашли виновного?» Вопрос комом застрял в горле. Обострившаяся паранойя без устали нашептывала: стоит только с кем-нибудь заговорить об этом, и Джим, только того и ждавший, подловит его при первой возможности.

К счастью, его поняли без слов.

— Кое-кто постарался, — кивок в сторону главаря. Питт сидел плечом к плечу с Броком, поэтому, когда он заговорил вновь, на этот раз тише, чтобы другие его точно не услышали, Лэсли даже не обратил на них никакого внимания. — Теперь ты... кхм... человек Лэсли. Ты неприкасаем.

Миллисекундая заминка не осталась незамеченной. Его шлюха. Это хотел сказать шрамированный на самом деле?

— А Диего?

— Диего? — Питт вскинул густые темные брови.

От досады Брок прикусил щеку изнутри. Зря, очень зря он полез с расспросами, да еще и к приближенному Лэсли. Питт не прекращал удивленно таращиться на него, и с каждой секундой молчания Брок все сильнее потел, волновался, корил за собственное неуемное любопытство. На кой черт ему понадобилось узнавать об этом чертовом Диего, если он даже не собирался обращаться к нему?

Наконец, Питт заговорил:

— Что именно тебя интересует? Диего заправляет небольшой группой местных чиканоАмериканец мексиканского происхождения. С нами у них проблем нет.

Брок как можно незаметнее оглядел столовую в поисках потенциальных «ребят Диего». Взгляд зацепился за расположившихся у самого выхода мексиканцев, поголовно побритых и обнаженных по пояс, что открывало вид на их татуированные тела. Был ли среди них Диего? От одного вида на суровые смуглые лица стая мурашек пробежалась вдоль позвоночника. Если Диего выглядел так же грозно, как эти отморозки, уже искоса поглядывающие на него в ответ, то Лэсли вдруг казался не самым плохим вариантом.

Лэсли.

Карие глаза холодно смотрели на Брока с противоположной стороны стола. Их прямой взгляд выбил из легких весь воздух до остатка, обездвижив, заставив задержать дыхание. Прежде Лэсли смотрел на Брока по-разному: безразлично, заинтересованно, с издевкой, с отвращением, жестко и даже возбужденно; но еще никогда сокамерник не пытался убить его одним лишь взглядом.

Брок испуганно вздрогнул, отвернулся, и вплоть до конца ужина, пока надзиратели не начали разгонять заключенных, не сводил глаз со своей нетронутой порции.

В узком коридоре, тянувшемся от самой столовой до их камеры, Лэсли шел впереди, о чем-то обыденно беседуя с другим зэком. Он не обращал на Брока никакого внимания, как если бы сокамерник являлся для него пустым местом. Хотя возможно, так оно и было и Лэсли попросту брезгал, ведь если судить по порядку в камере и тому, насколько бывают выглажены его рабочие штаны, он был еще тем чистоплюем. Брок же, очевидно, чист не был. Прошлой ночью его опустили. Пусть и насильно, но Лэсли отымел его так, что было слышно всему сектору, а окрашенное во все оттенки красного и фиолетового опухшее лицо только усугубляло ситуацию.

Лэсли вошел в камеру, следом за ним спустя минуту колебаний и Брок. За спиной раздался шум закрывающейся двери, щелчок замка и почти игривое: «Только постарайтесь сильно не шуметь, парни». Брок с трудом удержался, чтобы не броситься к выходу и слезно начать умолять выпустить наружу. Может, даже перевести в карцер, куда угодно, только не рядом с Ним. Глубоко в грудной клетке всколыхнулся настоящий ужас. Они закрыли его в маленькой бетонной коробке, оставив наедине с опасным зверем. Острая жгучая боль в порванной заднице и поломанный нос только подтверждали, насколько опасным был Лэсли на самом деле. За маской снисходительного безразличия скрывался настоящий монстр. Брок был обреченной на верную смерть мышью, когда как Лэсли — чертовски голодным удавом, уже почуявшим долгожданную жертву.

— Зачем тебе понадобился Диего? — спросил прямо и бесцеремонно, как обычно. По-хозяйски уверенно прошел вглубь камеры, отодвинул стул у стены и сел за стол так, чтобы оказаться лицом к «прихожей», в которой по-прежнему растерянно топтался Брок. Голос прозвучал твердо, если не сердито.

Брок даже не удивился тому, с какой скоростью информация добралась до него. Наверняка чертов Питт сдал Брока, едва они успели покинуть столовую.

— Тебя это не касается.

— Ты правда так считаешь? — из кармана чужих штанов показалась открытая пачка «Кэмел». Пальцы ловко выудили сигарету, щелкнула металлическая зажигалка. Лэсли затянулся, вальяжно закинув ногу на ногу, его напускное спокойствие действовало не хуже угроз.

Брок нервно облизал вмиг пересохшие разбитые губы.

— Хотел достать травку.

— С чего ты взял, что Диего тебе ее даст? — сокамерник прищурился, пытаясь понять, стоит ли верить прозвучавшему ответу.

— Тип у телефонов сказал, что Диего за оплату может подогнать пару граммов.

Лэсли, кажется, поверил. Его напряженные плечи чуть расслабились, движения руки, когда он докуривал и тушил сигарету, обрели характерную ему плавность и размеренность.

Броку почему-то вспомнились слова Алекса. Лэсли пробыл в этих стенах девять, мать его, лет. Каким он был, едва оказавшись за решеткой? Насколько сильно жизнь в неволе изменила его? Сильно ли сломала Его настоящего?

Брок не мог отделаться от чувства безысходности, беспощадной, всепоглощающей. Девять лет назад самому Броку было двадцать один, он на всех парах готовился к выпуску из университета, переживал первую любовь и умудрялся подрабатывать на двух работах одновременно. После получения диплома ему несказанно повезло — его взяли на полную ставку в компанию, о работе в которой он и не мечтал. К двадцати пяти самостоятельная, взрослая жизнь сформировалась окончательно. Не без помощи родителей, но у Брока появилась собственная квартира. В том же году он купил машину, заменив старый отцовский додж на новехонький Фольскваген. Жизнь текла своим чередом. Брок медленно, но верно приближался к исполнению той самой американской мечты... Пока на сцене его двадцатисемилетней истории не появилась Кортни.

И вот, три года спустя, он оказался здесь.

А Лэсли? Сколько было ему, когда его поймали?..

В любом случае, какими бы ни были те изменения, Лэсли смог адаптироваться. Теперь он находился в своей тарелке. В ставших родными стенах камеры он смотрелся естественно расслабленно и уверенно.

— Подойди.

Брок испуганно дернулся на месте. Даже если бы он действительно хотел послушаться просьбы... приказа, то никак не сумел бы — ноги намертво приросли к полу.

Не дождавшись нужной реакции, Лэсли встал со стула и по-хищному медленно подошел сам. Наконец, он остановился, настолько близко, что запах крепких сигарет мгновенно ударил в нос.

Разница в росте позволяла Броку смотреть на Лэсли сверху вниз. Это наверняка смутило бы любого другого мудака, пытающегося подчинить своей воле каждого прохожего, но только не Лэсли. Каким-то необъяснимым чудом ему удавалось возвышаться над сокамерником, если не физически, то на каком-то ином уровне, где превосходство определялось психологически.

Брок не сразу уловил движение под носом, опомнился, лишь когда почувствовал руку Лэсли на собственном паху. Большая ладонь несильно сжала член с яйцами через грубую ткань штанов. Прикосновение было едва ощутимым, однако оно лишило Брока воздуха в легких и твердой земли под ним.

— Какого черта?! — разгневанно воскликнул он, резко отступив назад. В спину уперся холодный металл входной двери.

Лэсли сделал шаг навстречу, сократив дистанцию между ними до минимума. Севшим голосом он прошептал:

— Раздевайся, Барсук.

Его руки легли на часто вздымающуюся грудь Брока, спокойно и неспешно, но тот, слишком ошарашенный, ни шелохнулся. Он поднялся выше, к покатым плечам, огладил бицепсы и замедлился у ключиц. Большие пальцы провели линию от яремной впадины вверх по шее, подушечками мягко обвели выпирающий кадык. Брок сдавленно сглотнул, адамово яблоко вздрогнуло, что не ускользнуло от чутких пальцев.

Лэсли с шумом выдохнул.

— Мы заключили сделку, Барсук.

— Хватит меня так называть, — только и смог выдавить Брок, будто нелепое прозвище — худшее, что могло произойти с ним в этой тюрьме, а на затылке не оказались чужие руки.

— Я свою часть уговора выполнил, — некогда светлые, янтарные глаза сейчас были темнее черного. Границы между расширившимися зрачками и радужкой больше не существовало. — Теперь твоя очередь.

Лэсли чуть склонил Броку голову, заставив их почти соприкоснуться лбами. Сокамерник был так близко, что Брок мог разглядеть редкие, еле заметные веснушки на переносице и щеках и маленький шрам на подбородке. Взгляд зацепился за приоткрытые розовые губы... Какого черта они такого яркого оттенка? Как если бы он намазался гребаной помадой. Брок еще помнил эти ощущения — не было ни дня, когда Кортни не красилась, а значит, помада на ее губах неизменно оказывалась у него во рту. Если же Лэсли поцелует его...

Дерьмо!

Пораженный ходом собственных мыслей, Брок опомнился как раз тогда, когда губы сокамерника коснулись его уха, нежно сжав мочку. Он собрался было вскинуть руки, оттолкнуть извращенца и вмазать тому что есть силы, но мощь крепкого тела напротив вжала его в дверь за спиной. Чужая эрекция, тут же уткнувшаяся в промежность, заставила содрогнуться.

— Я не гомик, — яростное шипение.

— Но жить-то ты хочешь, — севший голос прозвучал в самое ухо, отчего хрипотца в нем внезапно взыграла эффект игристого вина. Шипение и пузыри. — Не заставляй меня опять избивать и насиловать тебя. Пожалей себя, тебе и без того хорошо досталось.

Брок смолчал. Ему нечего было ответить. Он даже не был уверен, если его измученное тело выдержит хоть еще один удар. От боли в раскалывавшейся весь день голове тянуло спать и блевать, а развороченная прямая кишка не давала о себе забыть — при каждом движении его будто резали живьем.

Сейчас Брок был не в том положении, чтобы диктовать свои, удобные ему условия. Когда-нибудь, чуть позже, как только бдительность сокамерника ослабнет, он попробует обратиться к человеку Алекса. Следуя собственному кодексу чести, Диего сдержит слово и выполнит просьбу адвоката. Брок будет под защитой, необремененный обязанностью ложиться под кого-то.

До тех пор стоило перетерпеть. Стиснуть челюсти, заскрежетав зубами, но не упереться, когда его повели к койкам и в очередной раз приказали раздеться.

Брок нехотя стянул с себя футболку.

В конце концов, безысходность подталкивала отчаявшихся людей на вещи куда страшнее, нежели потеря мужского достоинства.

Кинув футболку на спинку стоявшего рядом стула, Брок принялся за штаны, когда услышал ровное:

— На кровать.

Желудок подозрительно схватил рвотный спазм, но спустя всего минуту колебаний, показавшейся целой вечностью, Брок забрался на кровать. Замер, оказавшись в коленно-локтевой позе, в одних только трусах, совершенно открытый и беззащитный, с выставленный кверху задом. Господи, что же он творил?!

Лэсли пристроился сзади, послышалась молния замка на его одежде. Матрас под весом мощного тела прогнулся. Брок не смотрел, не желал видеть. Уткнувшись лицом в одеяло, он часто задышал ртом. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Ему нужно только дышать. Ничего больше. Паника плотной дымкой захватывала сознание, и вот он уже не мог вспомнить, если вообще когда-нибудь умел дышать.

Рука, легшая ему на затылок, спустилась на заднюю часть шеи, сжала резко и грубо, заставив всхлипнуть. Обнаженной спиной он чувствовал жар навалившегося на него тела, его пригвождающее к месту давление и естественный запах.

— Весь день только и мог думать о твоей заднице, — прозвучало у самого уха.

Одним рывком с Брока стянули трусы. Он рефлекторно запротестовал, попытался скинуть с себя сокамерника, но тот был непреклонен. Хватка на шее стала сильнее, пальцы впились в незащищенную мягкую плоть, причиняя боль.

— В столовой на тебя смотрели как на чертов деликатес, — другой, свободной рукой Лэсли не спеша огладил оголившийся бок.

Брок не понимал, о чем тот ему говорил. Очевидно, спермотоксикоз давал о себе знать и Лэсли сошел с ума. Ведь самому Броку было предельно ясно: пялились на него из-за разукрашенной физиономии и того, что, будучи опущенным, сел за один с главарем стол.

Тем не менее, Лэсли продолжал:

— Глупец Питт только и мог, что пускать на тебя слюни.

— Мы просто разговаривали, — неожиданно вырвалось в ответ.

— А между этим ебаный старый извращенец во всех красках представлял, как засаживает тебе по самые яйца, — ягодиц коснулось нечто теплое и твердое. Поначалу Брок не мог понять, что именно, а когда до него дошло, к ощущениям прибавилась влага предэякулята. — Или ты хотел предпочесть его, Барсук? — ему было нечего сказать. Он чувствовал себя главным героем артхаусного кино, авангардного, до безумия специфичного. — Отвечай!

Тяжелая ладонь Лэсли, нарушая повисшую тишину, со звонким шлепком опустилась на задницу. Брок вскрикнул.

— Нет! — из-за хватки на шее и неудобного положения головы прозвучало надрывно и сдавленно.

— Захотел узнать, какого это будет с Питтом?

Лэсли был неумолим. Он водил собственным членом из стороны в стороны, размазывая на чужой коже бесцветное вязкое предсемя, пока, не возбудившись настолько, что начали ныть яйца, не раскатал по всей длине презерватив.

— Говори, Барсук. Хочешь, чтобы сейчас вместо меня здесь был Питт?

— Не хочу, — от запаха резины тут же начало мутить.

Брок сосредоточился на одной единственной мысли: сдержать рвотный позыв. И дышать. Дышать. Абстрагироваться. Он был не здесь, не в маленькой бетонной комнатушке. Это не он лежал на кровати прямо сейчас, прижатый другим мужиком. Не он податливо оттопыривал зад, чтобы тому было удобнее ебать его.

И, конечно же, не он, словно в бреду, покорно бормотал: «Ты… Только ты…», когда Лэсли продолжал допытывать:

— Кто может трахать тебя, Барсук?!

Когда же в пару резких толчков Лэсли вошел в него полностью, Брок оказался в собственном бренном теле, самим собой. От боли шумело в ушах — до него не сразу донеслись сдавленные всхлипы, ровно как и осознание, что издавал их он сам. Его словно резали наживую. От этого чувства было невозможно ни абстрагироваться, ни сбежать. Огонь, сжигавший его заживо, был повсюду.

Лэсли вколачивался в него яростно. Почти полностью выскальзывал наружу, чтобы затем, до синяков сжав руками бока под собой, вогнать член до самого основания. Он почти не издавал ни звука, но по мере возрастания скорости и резкости толчков, Брок все чаще улавливал краем уха низкие стоны Лэсли.

Он был близок к оргазму.

То, что случилось потом, Брок будет вспоминать еще не один раз в будущем, но в тот вечер он почти не соображал, а потому не сразу понял, что может произойти.

— Черт, ты...

Лэсли резко вышел из него, не менее быстро стянул с себя презерватив.

— Повернись, — его прозвучавший глухо дрожащий голос словно принадлежал другому человеку.

Брок не успел среагировать. Он почти заскулил, когда на голову опустилась рука сокамерника, когда та сжалась в кулак, сильно натянув черные волосы, и когда заставила последовать ее направлению.

Брок оказался прижатым лицом к бедру Лэсли. Он не смотрел, держа глаза закрытыми, но прекрасно слышал, как в паре сантиметров от него дрочит сокамерник. Смазка, оставшаяся на члене после резинки, громко хлюпала при каждом движении руки.

— Посмотри на меня, Барсук.

Брок открыл глаза.

— Блять!

Брок не успел шелохнуться, когда с протяжным стоном Лэсли на лицо ему брызнула теплая вязкая жидкость. Тяжелые капли попали на нос и плотно сжатые губы, стекли с подбородка вниз, на скомканную постель. Запахло спермой.

— Умойся и ложись спать, — отдышавшись, сказал Лэсли.

Он переоделся в рабочую одежду, подошел к двери, дав сигнал смотрящему, и спустя пару минут покинул камеру. Брок остался один.

А на утро следующего дня он, проснувшись в пустой камере, обнаружил на столе аккуратно скрученный косяк.