Остаток месяца прошел в лазарете, под бдительным присмотром врача и целой серией капельниц и инъекций. Честно говоря, Брок не осознавал, где и как долго он находится, вплоть до текущего момента. Недели смешались в один невыносимо долгий день без начала и конца.

Брок не понимал, что происходит: болело все тело, мышцы и связки словно рвали живьем, а еще было жарко, очень жарко, Брок горел в огне. Аппетита не было, хотя голод медленно, но верно точил изнутри психику.

Спустя чуть меньше недели стало получше, но вскоре недуг вернулся вновь, с удвоенной силой. Брок не мог спать, по ночам он кричал от боли, а днем, вымотанный морально и физически, рыдал от отчаяния. В какой-то момент захотелось умереть и остановить мучения, но любящая поиздеваться судьба не пожелала терять такую игрушку, и почти тут же Брок начал идти на поправку.

Первое, за что ухватилось чуть прояснившееся сознание, было лицо сокамерника, Лэсли.

Словно выныривая из пучины ночного кошмара, Брок испуганно подскочил на больничной койке. Правая рука была прикована наручниками к кровати, кожа на запястье — натерта едва ли не до мяса, а сам он был одет в серую больничную рубашку. В небольшой светлой комнате, больничной палате, не было никого, помимо него самого и пожилого мужчины в белом халате у письменного стола в углу. И никакого Лэсли.

Показалось.

— Доброе утро, — поздоровался врач. — Выспался?

— Как я здесь оказался? — голос с непривычки звучал неприятно низко и очень хрипло. Брок откашлялся.

— Это мы хотели спросить у тебя, Брок, — врач подошел ближе, сел на соседнюю кровать. — Надзиратели нашли тебя без сознания в душевой. Была передозировка метадоном — мы тебя чудом откачали. Теперь капитан Хэл интересуется, где ты мог достать эту мерзость.

Перед глазами проскользнули десятки образов последних воспоминаний: душевая, холод и боль, оранжевый пузырек без этикетки и Джим, стонущий, дрочащий свой стоящий колом член, кончающий ему на лицо.

Джим почувствовал приступ тошноты. Пустой желудок хоть как-то спас положение, но в глотке появился горький привкус желчи. Второй, свободной рукой Брок зажал себе рот, и боль в области челюстного сустава словно прострелила насквозь.

— Осторожнее, у тебя слетела нижняя челюсть, — подметил врач. — Поэтому подозреваю, наркота в тебе оказалась не по твоему желанию? Ко мне не в первый раз поступают вроде тебя, Брок, насильно обдолбанные, избитые и изнасилованные, и каждый раз я слышу лишь одно имя: Джим. Скажи мне, Брок, это был Джим?

Брок молчал, не собираясь называть Его имя. Иначе Он придет за ним. Придет и убьет. Брока обдало холодным потом ужаса. Он не собирался быть стукачом. Стукачей на зоне любили почти так же сильно, как насильников.

— Я понял, — быстро сдался врач и встал с кровати. Подошел к двери, громко постучал пару раз по окрашенному в белый металлу.

В лазарет вошел надзиратель Рон. По-военному ровно и твердо он промаршировал к Броку, достал ключ от наручников и, бросив быстрый взгляд на заключенного, освободил чужую прикованную руку. Брок взглянул на глубокую, совсем свежую ссадину, браслетом обвивающую запястье. Рана неприятно щиплела и кое-где зудела. Насколько же он был не в себе прошедшие дни, что все дошло до подобного состояния?

— Сколько дней я провел в лазарете? — решил спросить Брок, когда они с Роном уже шли по длинному коридору к нужному сектору.

— Почти две недели, — по удивленному выражению лица собеседника, офицер понял, насколько сильно тот был удивлен. Затем, вспомнив кое-что, сотрудник правопорядка хмыкнул. — Лэсли успел даже соскучиться, судя по тому, как он напросился навестить тебя на днях.

Брок от неожиданности сказанного споткнулся, на что надзиратель настороженно схватился за висевшую на поясе дубинку. Остаток пути они прошли уже в молчании.

***

Лэсли в камере не было. По словам офицера, ушел в мастерскую и придет только к обеду. Поэтому чуть расслабившись, он быстро влился в «приятные бытовые хлопоты»: переоделся в сменную одежду, перебрал пару тряпок на стирку, умылся, тщательно сбрил двухнедельную щетину. Теперь он походил на нормального, цивилизованного мужчину, если не считать темных кругов под глазами и небольшой припухлости на левой щеке — нижняя, чтоб ее, челюсть.

Когда вернулся сокамерник, Брок лежал на своей кровати, читал буклет, выданный ему доктором в лазарете, об издевательствах в тюрьме и о том, как поладить со своими сокамерниками. Информация могла бы быть полезна в любом другом случае, где он не насильник и еще не опущенный, поэтому читал и перечитывал он, чтобы хоть как-то убить время. И не нужно было выходить из камеры.

Находиться в камере одному было хорошо: комфортно и безопасно; сюда не заберется Джим или любой другой сукин сын, чтобы начать снова измываться над ним; и здесь не было Лэсли.

До сего момента.

По-хищному тихо и плавно он прошел вглубь камеры, и если бы не хлопок входной двери или голоса надзирателей, его возвращение вполне могло бы остаться незамеченным. Броку было горько осознавать, но ему было страшно. Очень страшно.

— С возвращением, Барсук, — нарушил тишину Лэсли.

Его голос был все такой же прокуренный и хриплый. Брок не осмелился взглянуть вниз, на него, поэтому напряженно всматривался в рану на запястье и вслушивался в чужие слова. Его обдало волной холодного, сковывающего тело ужаса. Руки начали трястись, уронили глянцевую бумагу на заправленное серое одеяло. Краем глаза Брок видел на ней большое «Травля — как себя уберечь?» в заголовке.

— Джим накачал тебя медом, но ты — чему я очень удивлен — быстро оправился. Слышал, он скормил тебе почти целый пузырек, — недолгая пауза, показавшаяся целой вечностью. — Что же он сделал с тобой после?

Отросшим ногтем Брок поддел корку из засохшей крови на запястье.

— Избил? Джим тот еще садист, поэтому я скорее удивлюсь, если все же нет. Может, дошло и до изнасилования, а? — медленно потянул струп. — Пацаны схватили тебя за руки и ноги, повалили на холодный кафельный пол, а потом Джим хорошенько присунул тебе?

Рано неприятно и больно защиплела.

— Я знаю, что ты не спишь, Барсук, поэтому лучше не игнорируй меня и будь добр ответить.

Первая капля крови возникла словно из ниоткуда, начала расти в объеме, пока не преодолела силу поверхностного натяжения и не стекла на постель, впитавшись в хлопок.

— Спускайся вниз, Барсук.

Боже, как бы он хотел сейчас оказаться этой растворившейся каплей.

Страх и боль, животный ужас и отчаяние в безысходности, что Брок переживал до этого, в моментах, когда его избивали и унижали, когда голого и беззащитного загнали в угол в душевой, принудили к тому, чего бы в жизни не сделал; все те страшные чувства сконцентрировались в простом желании сбежать, превратиться в жалкую каплю крови и исчезнуть.

В горле образовался большой ком, и не получалось ни вдохнуть, ни ответить что-либо на сказанное. Брок больше ничего не видел, «Травля — как себя уберечь?» превратилось в темное размытое пятно.

Брок плакал. Сильно сжав рот руками, игнорируя боль и дискомфорт, он молил богов, в которых на самом деле не верил, о том, чтобы его не услышали, чтобы не узнали, до какого жалкого состояния его довели. В напряжении, он не обратил внимания на звук возни снизу, лишь когда увидел поднимающегося к нему на кровать Лэсли, понял, какую ошибку совершил, каким дураком был, что упустил такого опасного хищника из виду. С такими как этот чертов Лэсли нельзя было и глаз спускать, иначе в момент твоей слабости, когда ты уязвим и не подготовлен, он подкрадется и не колеблясь набросится.

Так поступил Лэсли.

Брок не успел издать ни звука, когда на него резко навалились, зажали рукой рот и нос, вдавив лицо в подушку. Он начал брыкаться, отчаянно, изо всех сил, как если бы от этого зависела судьба всего мира. Паника захлестнула волной, стремительно и мощно. Всплыли воспоминания о первой ночи в здешних стенах, о ненавистных руках на шее, сжимающие, душащие.

Брок попытался оттолкнуться от напавшего, сброситься с кровати вниз, но зажавшее его тело было слишком тяжелое, слишком крепкое и сильное, чего нельзя было сказать о его собственном — после стольких недель голодовки и издевательств, после той гадости, которую ему скормили, оно было как некогда слабое и немощное. Чужие ноги прутьями обвили его ноги, коленями больно впившись в заднюю сторону бедер. Чужая рука заломила его руки, прижала к позвоночнику меж выпирающих лопаток.

Уже спустя пару минут попыток освободиться Брок выбился из сил. Крючился от боли и животного ужаса, но заставил себя успокоиться.

— Теперь ты будешь со мной разговаривать? — куда-то в затылок спросил Лэсли, запыхавшись, словно удерживать тело под собой отняло у него немало усилий.

Броку стало донельзя смешно от промелькнувшей мысли — чтобы он в нынешнем состоянии мог иметь хоть какие-то шансы против такого альфа-самца, как Лэсли?

— Я уберу руку, но только попробуй закричать или сотворить еще какую-нибудь хрень, и я за себя не ручаюсь, усек? — Брок осторожно закивал, а после, наконец, смог вздохнуть.

Руки были по-прежнему заломлены за спину. Немеющими пальцами он едва-едва чувствовал грубую ткань майки на крепкой груди Лэсли, как та вздымалась при каждом глубоком вдохе. Лэсли не шевелился. От него веяло жаром распаленного тела. Пахло сигаретами, моторным маслом и потом. Его рука, совсем недавно зажимавшая рот, теперь упиралась в подушку, огораживая от края кровати. Взгляд зацепился за светлые волоски, густо росшие у ребра ладони; прошелся по выпирающим жилкам и покрывающие их толстые вены, по покрасневшим опухшим костяшкам пальцев. Кое-где, под коротко подстриженными ногтями умудрилась забраться грязь. Обычная рука, ни чем не отличающаяся от рук нормальных людей. И кто бы мог сказать, глядя на эту с виду безобидную руку, что она может задушить тебя до смерти? Сжимать твое горло, пока глаза не полезут из орбит?

— Почему ты плакал?

От неожиданности Брок вздрогнул. Рука все так же покоилась у его лица, готовая в любой момент по одному желанию своего хозяина убить его.

— Испугался.

— Только не говори, что меня, Барсук, — с горечью усмехнулся Лэсли. Навалившийся на Брока со спины, теперь он приподнялся, ослабил железную хватку на скованных руках и не удержался, коснувшись свежей раны на запястье. Брок рефлекторно отдернул руку. — Ты знал, на что идешь, когда отказывался от моего предложения. Было достаточно согласиться на сделку, и ничего этого бы никогда не случилось… Но ты отказался, и теперь происходит то, что происходит. Зато ты сохранил свою мужскую гордость, ведь так? И хотя теперь ты все равно относишься к «зэковским гомосекам», зато не по своей воле. Очень умно, Барсук, по всем канонам юношеского максимализма.

— Я не педик, — издевательский тон в ровном голосе и презрение во взгляде Лэсли, который Брок, чуть повернувшись на постели на бок, поймал на себе, вызвали в нем волну негодования и злости. Самое настоящее назревающее цунами.

— Конечно. Как и я. Как и Джим. Как и все мы в этом прекрасном месте.

— Это не я горю желанием отыметь первого встречного в зад или заставить мне отсосать! Я не заключаю какие-то сделки с мужиками, лишь бы было кому вставлять, — Броку так хотелось встать, чтобы оказаться с Лэсли хотя бы на одном с ним уровне, но тот удобно расположился у него на ногах, в уверенной верхней позиции. Броку стоило бы заткнуться, а не выделываться, пока лежит лицом в подушку, но чувство собственного достоинства беспокойной птичкой забилось в грудной клетке. Он умрет, но отстоит свое.

— Думаешь, ты особенный? Десятки и сотни идиотов до тебя говорили так же, и что же с ними стало? — по сжавшейся в кулак руке на постели, по голосу, зазвучавшему тверже, злее, стало понятно, что Лэсли злился. — В конце концов, все они наплевали на свои принципы, потому что жизнь оказалась дороже каких-то глупых предрассудков, приползли умолять о помощи к таким как я.

— И какой же ты? — Брок понял, что совершает самую ужасную ошибку в своей жизни уже на моменте, когда произносил первое слово; когда только подумал о том, что хочет сказать в следующую секунду. Но мысли в порыве эмоций не воробей, стоит им только промелькнуть в голове — уже не поймаешь. И страшные слова оглушительно выстрелили во вдруг повисшей тишине. — Озабоченный извращенец-садист?

Он испуганно вздрогнул, когда смысл сказанного пусть с задержкой, но дошел до него.

Лэсли убьет его. Долбанет пару раз своими огромными кулаками по его безмозглой башке и задушит, тут же, в его постели, а Брок в ответ и сделать ничего не сумеет, в его-то жалком состоянии.

Но Лэсли молчал. Не шевелился. Лицо, несмотря на чуть подрагивающие руки и заходившие желваки, оставалось безразличным. Он медленно склонился над Броком, низко-низко, и ровно прошептал:

— Продолжай в том же духе, Барсучок.

***

После обеда его навестил Алекс.

За прошедший месяц адвокат ничуть не изменился, разве что в темных вьющихся волосах прибавилось седины. Сколько же ему было? Сорок? Он был лишь на десять лет старше Брока, но рядом с ним тот ощущал себя наивным сопляком.

— Привет, Брок.

Алекс привстал с дешевого, пластикового стула и кивнул в знак приветствия. Его итальянская коренастость еле вмещалась в недешевый костюм-тройку. На смугловатом округлом лице выделялись темные широкие брови и не менее густая бородка. Внешне он напоминал Броку скорее грека, нежели итальянца, но ни первые и ни последние не отличались характером, коим обладал Алекс. Спокойный и сдержанный, он по-отцовски мягко улыбался окружающим надзирателям в зале свиданий и наставительно терпеливо объяснял Броку, почему им не стоит пожимать друг другу руки.

— Теперь рассказывай, как тебе живется в Атилла? — обеспокоенный взгляд темных глаз дал понять, что их обладатель давно сам понял ответ на вопрос. — Я пытался запросить телефонный разговор с тобой, но мне сказали, что ты отравился и находишься под наблюдением врача. Брок, за все годы своей практики я повидал достаточно «отравлений», чтобы сейчас понимать одно — все эти ссадины и раны на тебе не из-за просроченного молока на завтрак. Поэтому, пожалуйста, расскажи мне, что случилось на самом деле.

— Мне нужен перевод в другую тюрьму, а еще лучше — вернуться на волю… — Брок нервно сложил прикованные к столу руки в замок. — Я… Я не поладил с местными. Теперь они точат зуб на меня.

— А твой сокамерник?

Брок вспомнил их с Лэсли последний разговор, на что в ответ по спине пробежалась волна мурашек. За прошедшую пару часов они больше не контактировали. Игнорируя друг друга отправились в столовую, после Лэсли вернулся в мастерскую, а Брок поспешил затаиться в камере. К нему никто не приставал, что и радовало, и настораживало, потому что это спокойствие запросто могло оказаться затишьем перед бурей.

— Он показался мне самым адекватным.

— Но?..

— Но оказался одним из самых отбитых, — перед глазами предстал знакомый образ. Проницательный, цепкий взгляд. Темная щетина. Бугрящиеся мускулы на плечах. Брок нервно потер больное запястье. — Какой-то здешний авторитет. Лэсли. Не знаю, за что он здесь оказался, но ведет себя как жалкая пародия мафиози.

Алекс выслушал Брока молча, что-то долго обдумывал потом, пока наконец не произнес:

— Постарайся ни с кем не конфликтовать, и с этим Лэсли тоже. Он твой сокамерник, было бы неплохо иметь его в арсенале, особенно, если он здесь не последний человек, — Алекс был профессионалом в своем деле, поэтому Брок ему всецело доверял. — Я гляну информацию о нем и займусь твоим переводом в другое место.

— Спасибо, — голос предательски охрип. Нервы стали совсем не к черту.

— Брок, все будет хорошо. Главное, дождись начала апелляционного суда.

***

Лэсли пришел лишь к моменту вечернего обхода. Вспотевший и немного нервный, Брок уловил его заебанное настроение, стоило тому начать хлопать дверцами шкафчика и нервно стягивать с себя рабочую одежду. Брок не хотел наблюдать за ним, но произошедшее в обед теперь вынуждало его быть начеку. Тот едва успел переодеться в повседневные штаны и футболку, когда дверь камеры открылась и надзиратели вывели их в коридор. Осмотр длился минут пять, не больше, но они показались Броку вечностью — вечностью, в которой тебе приходится стоять плечом к плечу с человеком, которого опасаешься и недолюбливаешь.

Брок хотел бы сказать, что-нибудь сокамернику, может, извиниться за сказанное — что угодно, чтобы вывести их неудавшееся общение на нейтральный уровень. Но каждый раз, стоило им заговорить друг с другом, яма, в которой оказался Брок, становилась все глубже и глубже.

И вот ему уже не выбраться просто так.

— На сегодня все, парни, — офицеры вышли в коридор. — Отбой как обычно.

Они вернулись в камеру. Дверь за спинами с оглушительным грохотом закрылась, тихо завозился ключ в замочной скважине.

Первым порывом Брока было желание оказаться на своей кровати. Хотелось в туалет, но перспектива побыть рядом с соседом еще хотя бы пару минут напрочь отнимала всю охоту. Лэсли же, казалось, даже не обращал на него никакого внимания. Сел на стул, лицом к стене, и медленно закурил. Брок, начавший взбираться по лестнице, глянул на широкую спину, на напряженные трапеции от того, как их обладатель сидел, упершись локтями о стол. Запах сигареты наполнил маленькую комнатку.

Брок до жжения в затылке хотел наплевать на все, подняться на кровать, зарыться в мягкую теплую постель и как следует поспать. Почти как в свой первый день здесь. Только с тех пор многое поменялось; прошло всего чуть больше месяца от его срока, а как будто минимум полгода. За все это время он пересекался с сокамерником всего несколько раз, но все разы неизменно заканчивались для Брока чем-то нехорошим. Вот и этой ночью должно было что-то случиться. Потому что такие как Лэсли — живущие по понятиям отмороженные — никогда не спускали с рук неуважительное к себе обращение.

— Послушай, мужик…

Броку нужно было хотя бы извиниться, если завтра утром он планировал проснуться.

— …Знаю, сегодня я повел себя как истеричка какая-то...

Попросить прощения за грубость, всего-то.

— Мне не стоило...

«Боже! Что за херню я несу?! Словно нашкодивший ребенок перед матерью!» Брок давно не чувствовал себя подобным образом, стоя вот так, перед человеком, собираясь признать вину, почти извиниться. Хуже было только в здании суда во время перекрестного допроса.

— Я не хотел показаться ханжой, но все же выставил себя им. Я понимаю, в каком отчаянии находятся те парни, которые в итоге обращаются к тебе за защитой. В таких ситуациях на кону стоит не просто честь, а сама жизнь. Осуждать их было по-детски наивно и глупо, признаю. Что касается тебя… Хах, это нормально, что человек просит чего-то взамен в ответ на свои услуги, ведь так? Мы ведь вс…

— Что за хрень ты сейчас несешь?

— А?

Лэсли перебил его резко, грубо и жестко оборвав ход мыслей, вальяжно стряхнул пепел в пепельницу и глубоко затянулся.

— Я… — Брок не нашелся, что ответить.

— Какой же пиздабол...

Лэсли едко усмехнулся, а Брока словно ушатом холодной воды облили. Он так долго собирался с чертовыми мыслями, подбирал подходящие слова, а этот ублюдок плевал ему в ответ.

— Думаешь, скривил из себя сожалеющего и все, я тебе в ноги упаду от признательности? Черта с два, Барсук. Мне насрать, если ты там дохера жалеешь или еще чего. Твои извинения ничего не стоят.

— Кто бы сомневался, ты ведь весь из себя такой крутой.

— Осторожнее с выражениями. Сам ведь потом будешь умолять о прощении за сказанное, — очередная неспешная затяжка. От чужого, казалось, напускного спокойствия сносило крышу.

Брок больше не мог терпеть ни намека на пренебрежение или издевательства в свою сторону. Этот ублюдок едва не задушил его до смерти в первую же ночь здесь, без всяких на то причин, очевидно, лишь от скуки или чтобы показать, кто здесь главный. Черт бы побрал здешних головорезов, помешанных на иерархии и авторитете, Броку не было никакого дела до всего этого. Он лишь хотел дождаться даты, когда сможет подать апелляцию, пережить положенный срок и выйти на свободу. Несмотря на все нехорошие поступки, сотворенные им в жизни, ему было не место за решеткой, среди этих отмороженных. Он не сделал абсолютно ничего, чтобы над ним измывались, лишали еды и не давали проходу. Там, на воле, Брок был добропорядочным, законопослушным гражданином, не считая кое-каких махинаций с оплатой парковок или перепродажи нескольких граммов травы.

Правда, была Кортни. Его главная ошибка жизни.

За которую он давно расплатился. Но не для того, чтобы сейчас терпеть издевательства со стороны каких-то отморозков.

В мгновение ока Брок оказался у стола, за которым сидел сокамерник, схватился за деревянные края столешницы…

— Пошел к черту!

…И с силой опрокинул стол.

Лэсли подскочил со стула, едва сумев устоять на ногах. Сигарета выпала из руки, тлеющий пепел на ее конце попал на пальцы. Лэсли изумленно уставился на Брока, будто у того вдруг появились крылья за спиной или еще какая-нибудь немыслица. Он не мог и предположить, что такой с виду безобидный зверек способен на нечто подобное.

Но барсук отрастил зубы, и теперь пытался отвоевать свободу.

Брок схватил Лэсли за горловину серой футболки, сжал и потянул наверх, стремясь лишить равновесия. Он видел удивление в карих глазах напротив, и осознание, что ему удалось сбить с толку всегда такого самоуверенного, доминирующего над всеми сокамерника, только подстегивало нарастающую кровожадность. И Брок что было силы отшвырнул от себя подонка, прямо на опрокинутый стол со стулом. Лэсли повалился на мебель, пара ножек стула не выдержала и с треском обломалась под весом тела. Вид сокамерника, поваленного у ног, вызвал в Броке извращенное удовольствие от чувства доминирования и превосходства.

— Теперь ты оставишь меня в покое, — тяжело дыша произнес он. От бешенного прилива в кровь адреналина, дыхание участилось в разы, а сердце так и норовило пробить грудную клетку и выскочить наружу. — Я отсижу свое, а потом выйду отсюда по-тихому, ты понял меня?

— Эй, Лэсли, что у вас там за шумиха? — неожиданно раздался снаружи голос надзирателя. — Может, засунуть его в одиночку?

Лэсли медленно встал на ноги, на что в ответ Брок напрягся всем телом, готовый броситься в любой момент. Тот же, словно не замечая, какое воздействие производит каждое его движение, совершенно спокойно подошел к двери и с невозмутимой ухмылкой ответил:

— Все в порядке, офицер, — Брок не видел его лица, но слышал в голосе непонятную ему довольную улыбку. — Не могли бы Вы, пожалуйста, передать, чтобы остальные смотрители нас сегодня не беспокоили?

— О! — удивился надзиратель. — Понял.

***

Неполная минута, и они вновь остались одни. В комнатушке из бетонных стен, с запертой дверью, без единого шанса на выход. Казалось, в такт задержанному дыханию Брока, во всем восьмом секторе плотным покрывалом повисла тишина. Ни громких голосов других заключенных, ни голосов тюремщиков. Даже лампа над головой не гудела, как это всегда бывало. Словно где-то поблизости прогремел оглушительный взрыв, от которого заложило уши. Брок не слышал даже шагов Лэсли, медленно, по-хищному приближавшегося к нему через всю камеру. Брок был настроен воинственно, несмотря на подрагивающие руки и тупую, ноющую боль во всем теле; был настроен дать отпор и отстоять свое право на безопасность.

Лэсли остановился у поломанного стула, медленно нагнулся над отломанными ножками и — доля секунды — швырнул одну из них прямо в Брока. Деревяшка попала в район ключиц. Брок громко выругался от боли и злости и налетел на противника. Уловив его секундную задержку, он воспользовался подсечкой, и мощное, тяжелое тело упало на пол. Брок уже толком не отдавал себе отчета; в глазах — красная пелена ярости и желания мести, сам он — на тяжело вздымающейся груди Лэсли, его крепко сжатые руки — на шее Лэсли.

Брок готов задушить его голыми руками. Точно так же, как сам Лэсли был готов сделать с ним то же самое месяц назад. В ту ночь Брок был напуган, загнан в угол. Он молил о пощаде одним только своим видом.

Однако с Лэсли все было иначе: он выглядел спокойно, если не сюрреалистично во всей этой ситуации.

И в следующий момент Брок понял, почему.

Ноги Лэсли словно зажили отдельной от туловища жизнью, больно ударив коленями в поясницу, прямо в район почек. Сам Лэсли выгнулся и, оттолкнувшись ногами, опрокинул сидевшего на нем Брока. Вскочил на ноги. Брок попытался схватить его за голени, чтобы повалить на пол, но Лэсли был быстрее.

Он замахнулся левой ногой и что есть силы пнул Брока в лицо. Носок тяжелого рабочего ботинка врезался в правую скулу, проехался по щеке. Брок вскрикнул от боли, но не успел опомниться, как в нос прилетел следующий удар. Хлынула кровь. Повернувшись на живот, Брок спрятал лицо в сгибе локтя, но тогда пинки градом посыпались на голову. Лэсли бил с хладнокровной точностью и размеренностью, не оставляя ни шанса на мысль о пощаде.

Броку нужно было встать, но звон в раскалывающейся голове и темные круги перед глазами заставили коробку камеры вращаться во все стороны. Казалось, его вот-вот вырвет. Поэтому он попытался заползти под кровать, туда, где Лэсли не достанет до него. Но тот был вездесущ, как и его руки, схватившие жалкого беглеца за нижний край футболки.

— Захотелось спокойной жизни, Барсук? — Лэсли потянул его обратно, присел и, жестко схватив за подбородок, заставил взглянуть на него.

Свет лампы ослепил Брока, лишив его остатков хоть какого-нибудь контроля над ситуацией, и он мучительно застонал. Все продолжавшая течь кровь, в которой был пол под ними, носки ботинок Лэсли и все лицо Брока, теперь попадала на чужую руку. Лэсли встал, подошел к шкафчику, около минуты провозился с содержимым полки, шурша пакетами и тихо ругаясь себе под нос. Брок не видел его, не желал даже смотреть в ту сторону, но пугающая неизвестность только подстегивала холодный ужас, уже давно разливавшийся в груди.

— Я тебе эту спокойную жизнь предлагал еще в начале, — к нему приблизились. Тяжелые рабочие ботинки с окровавленной металлической пластиной на носках, оказались прямо перед глазами. — Ты должен был быть благодарен мне, а в итоге поступил так чертовски глупо! — грубые руки одним рывком стянули брюки и трусы, не обращая никакого внимания на вялое сопротивление.

— П-пожалуйст-та! — взмолился Брок. В какофонии из звенящего гула в ушах и низкого голоса сокамерника он неожиданно четко услышал собственный голос, звучащий так ничтожно и жалко, что ком в горле окончательно лишил дыхания, и Брок заплакал. — Я… я…Пожалуйста, н-не надо…

— Я давал тебе возможность принять правильное решение самому, Барсук, — медленно, Лэсли снял с себя штаны, аккуратно сложил их на край своей кровати.

Брок завозился. Кровь на его лице смешивалась со слезами, не желавшими никак останавливаться. Он то всхлипывал, то безуспешно пытался вымолить пощаду, особенно, когда зашелестела упаковка презерватива и неприятно, до тошноты запахло латексом. Брок начал лягаться, махать руками и отбиваться, превозмогая адскую боль где-то в глубине черепной коробки. От резких движений воздуха стало не хватать, из сломанного носа текли сопли и кровь. А потом…

Потом его резко подмяли под себя, и не осталось ни сил, ни шанса.

Брок старался не думать, что может произойти в следующую секунду, просто не допускать мысли. Животный ужас достиг своего апогея, сковывая все тело. То как-то неестественно обмякло под чужими не церемонящимися прикосновениями.

Между ягодиц полилось нечто холодное, по ощущениям похожее на крем.

Это конец.

В зад уперлась твердая головка члена.

Брок изо всех сил напряг ягодицы, но неожиданно и хлестко его ударили в поясницу. От боли он не сдержал вскрика и рефлекторно расслабил мышцы.

— Я не насильник, Барсук. Но с такими как ты здесь поступают только так.

Толчок вперед — Лэсли вогнал член почти наполовину.

Брок закричал. Как никогда за всю свою жизнь.

Еще один рывок, и член в нем по самые яйца.

Брок ощущал его каждым сантиметром своего тела; боль в том месте, где чужая плоть терлась о анальный сфинктер, режущая и жгучая. Он еще никогда не сталкивался с подобным чувством — оно ощущалось так неестественно и неправильно.

Грязно.

Брок чувствовал себя чертовски грязно.

Слышал тихие низкие стоны за спиной и влажные шлепки между ног, ощущал жжение в анусе и чужой член в себе, когда тот почти выходил из него.

Брок был сломлен окончательно.