Пылая праведным гневом, Лю Цингэ решительно направлялся в сторону бамбуковой хижины, держа наготове Чэнлуань. Несколько минут назад его ученики вцепились в драке с адептами Цинцзин по какой-то совершенно глупой причине и — что важнее всего — чуть не проиграли тем, чьи руки ничего тяжелее кисти с тушью не держали! Разумеется, они смухлевали! Как-никак, ученики — олицетворение своего учителя, а репутация Шэнь Цинцю оставляла желать лучшего.
Последние несколько месяцев Властитель Цинцзин не покидал пик, подавшись в затворники. Если слухи правдивы, ушёл в уединение и пребывает в долгой медитации после недавнего искажения ци, однако чёткого ответа на вопрос, почему же Шэнь Цинцю перестал выполнять свои обязанности, глава ордена так и не дал (зато беспокоить шиди строго-настрого запретил).
Лю Цингэ не обременял себя стуком в дверь: открыл бесцеремонным пинком и без приглашения ворвался в хижину, крича:
— Шэнь Цинцю! Ты хоть знаешь, что…
Однако увиденное заставило его смолкнуть, быстро убрав меч обратно в ножны. Шэнь Цинцю сидел на полу, согнувшись от боли, и прижимал руку к большому животу. Повсюду лежали осколки ранее дорогого чайного сервиза, и, судя по следам крови на одеждах, он уже успел порезаться. На мгновение поднял голову — с губ слетел болезненный стон; он выругался себе под нос. Прерывисто вдохнул.
Лю Цингэ стоял в дверном проёме, не решаясь шевельнуться.
— Му… Му Цинфан… — он скривился от боли, тщетно пытаясь подняться на ноги. — Позови Му Цинфана!.. Быстрее!
Лю Цингэ мигом кинулся прочь из хижины, схватил за ворот первого попавшегося ученика и послал того на Цаньцяо. А сам в это время вернулся, ибо оставлять Шэнь Цинцю в таком состоянии было крайне опасно. Лю Цингэ с трудом помог шисюну подняться в ноги — в основном из-за того, что тот постоянно сопротивлялся — и потащил его к кровати.
— Так ты омега, — пробормотал он себе под нос, однако Шэнь Цинцю все прекрасно слышал.
— А ты у нас мастер задавать глупые вопросы.
Шэнь Цинцю до крови закусил нижнюю губу, чтобы не закричать в голос, и крепкой хваткой вцепился в руку шиди, будто это хоть как-то поможет облегчить боль. Лю Цингэ тем временем стоял у кровати, в растерянности ожидая прихода Му Цинфана.
К счастью, тот прибыл довольно быстро, прихватив с собой пару учеников, и Лю Цингэ было выдохнул с облегчением…
Его руку Шэнь Цинцю так и не отпустил.
— Лю Цингэ, мать твою! Это ты во всём виноват! Если бы не ты!.. Я убью тебя!
Несколько часов кряду он слушал проклятия, брань, стоны, завывания, крики и всё не мог понять, чем же так провинился. Отношения меж ними всегда оставляли желать лучшего, однако как (извечные) соперники друг друга они всё же уважали и редко опускались до подобных оскорблений. «Может, это его как-то отвлекает?» — пронеслось в голове, и Лю Цингэ подумалось, что это вполне логично. Роды не самый приятный процесс, если вымещение злости на ком-то помогает шисюну унять боль, то он, наверное, и не против.
Наконец, комнату пронзил последний крик; раздался громкий плач. Шэнь Цинцю обессиленно рухнул на подушки и задремал, едва Му Цинфан передал ему ребёнка; хватка на запястье ослабла, и Лю Цингэ наконец мог покинуть хижину, забыв всё произошедшее как страшный сон.
— Постой.
Уже в дверях его окликнул Му Цинфан, держащий на руках младенца, завернутого в плотные ткани цвета цин. Он протянул ему этот маленький сверток — и Лю Цингэ застыл в легком шоке, вопросительно изогнув бровь.
— Это что?
Меньше часа назад он стал невольным свидетелем родов омеги и последнее, что ему, вымотанному до смерти, сейчас хотелось делать — брать ребенка этой самой омеги на руки.
— Твой сын, — ответил Му Цинфан столь легко и обыденно, словно говорил о погоде за окном.
Лю Цингэ кивнул. Затем взглянул на ребенка ещё раз, кинул быстрый взгляд в сторону спальни хозяина пика Цинцзин, снова на ребенка — и задумчиво нахмурил брови, прокручивая в голове слова Му Цинфана.
— Мой… кто?!
Неправда. Это ведь шутка. Глупая, несмешная шутка. Его попросту дурачат.
Однако Му Цинфан не смеялся. Глубоко вдохнув, он передал младенца старшей ученице, и та скрылась в спальне, оставив наставника и шишу наедине. Му Цинфан, измотанный и уставший, не смеялся даже тогда, когда просил его взять на себя ответственность за содеянное.
— Ерунда какая-то, — Лю Цингэ вдохнул, помотав головой, и быстрым шагом направился к выходу.
И в самом деле ерунда. Не мог же у него родиться такой уродец!
***
— Шэнь Цинцю, мне нужны ответы!
Ци Цинци вихрем ворвалась в личные покои хозяина Цинцзин, едва слухи достигли ее ушей. Желание докопаться до правды было столь сильным, что любые попытки Му Цинфана и Лю Цингэ остановить ее обращались в прах. Её громкий возглас тут же разбудил Шэнь Цинцю: тот пребывал в удивлении и, ничего не понимая, сонно таращился на незваных гостей. Беременность и тяжелые роды сильно истощили организм, отняв большую часть духовной энергии, и теперь он отчаянно нуждался в тишине и покое. Но о каком отдыхе может идти речь, когда на тихом пике людей больше, чем на базаре в имперской столице?
У Шэнь Цинцю с языка так и срывалась брань.
— Кто отец?! Это Лю Цингэ?
Ци Цинци указала на стоящего рядом шиди, с нетерпением ожидая ответа.
— Я. Не. Его. Отец, — процедил Лю Цингэ сквозь стиснутые зубы. — Может, он вообще его где-то нагулял, а сам знать не знает, от кого! В конце концов, его репутация…
Шэнь Цинцю ядовито рассмеялся.
— Лю Цингэ, — выдохнул он, глядя на шиди и шимэй уставшими поникшими глазами. Бессонная ночь, проведенная у колыбели сына, сильно сказалась на нём: темные круги, осунувшееся бледное лицо; он так устал, что едва находил в себе силы говорить. — Ты так уверен в том, что у этого мастера хватает времени таскаться по борделям? Да и тебе ли говорить о репутации! Уж совсем позабыл о том, что натворил?
Му Цинфан и Ци Цинци в удивлении взглянули на Лю Цингэ.
— О чём ты вообще…
Затем он вспомнил. Тихий голос, шорох зеленых мантий и слабый травянистый запах бамбука. Собрание Совета Бессмертных. С утра трещала голова; холодная погода никак не умаляла нарастающий жар. Он опрокинул в себя чашу вина в надежде на то, что станет лучше. Затем ещё. И ещё. Пока наконец в воздухе не раздался слабый аромат — аромат омеги.
Он смутно помнил ту ночь, однако дальнейшая картина ясно предстала пред глазами: он впился зубами в белоснежную шею омеги, игнорируя все протесты, и…
Лю Цингэ вдруг почувствовал сильную слабость и рухнул прямо на пол.
— Небеса… из всех людей на свете это был…
Шэнь Цинцю, однако, победно усмехнулся, скрестив на груди руки.
— Взгляни, — кивнул он в сторону колыбели. — Последствие твоих действий.
— Это правда? — спросила Ци Цинци, но Лю Цингэ ей так и не ответил.
— Забудь, — Шэнь Цинцю откинулся на подушки и медленно прикрыл веки, давая понять, что разговор окончен. — В конце концов, что вообще значат слова жалкой омеги?
Ци Цинци дернулась. Она являлась единственной женщиной-омегой средь пиковых лордов и не понаслышке знала, как мир порой несправедливо обходится с подобными ей. Ци Цинци не питала теплых чувств к шисюну, да и, если честно, уважать его было не за что, однако в глубине души она не могла ему не посочувствовать. Он не заслужил этого.
Ци Цинци развернулась и на выходе из комнаты произнесла четко, ясно:
— Чжанмэнь-шисюн в своё отсутствие доверил этому лорду заботу об ордене, поэтому как заместитель главы школы этот лорд просит, чтобы ты взял на себя ответственность за то, что натворил.
Слова комом застряли в горле. Лю Цингэ вдруг растерял свою уверенность и стоял, не в силах возразить, сказать что-то в свою защиту. В голове эхом звучал собственный голос, повторяющий из раза в раз: «Этого не может быть. Этого не может быть».
Он выскочил из комнаты прежде, чем кто-либо успел открыть рот.
Сон окончательно покинул его спустя два дня. Лю Цингэ ворочался в постели, тщетно стараясь отогнать дурные мысли. Он явственно помнил ту ночь. Помнил, как опрокидывал в себя одну чашу вина за другой — и в какой-то момент желание взять и пригвоздить к любой плоской поверхности омегу со сладким ароматом одержало верх. Чей-то голос угрожал убить его медленно и мучительно, после наступила пустота. Он проснулся на своём пике в гордом одиночестве, проклиная алкоголь.
Он заделал ребенка Шэнь, мать его, Цинцю! Как вообще после такого можно уснуть?!
После долгого разговора с сестрой (единственной, кто на Цанцюн всё ещё поддерживал его) Лю Цингэ понял, что опустится ещё ниже, если переложит всю ответственность за ребенка на Шэнь Цинцю. Шисюн был не самым приятным человеком, а уж наставником для учеников так вообще ужасным, но его вины в случившемся нет. Лю Цингэ принудил его, взял силой, и теперь, если это поможет ему искупить вину, то он готов даже жениться…
Или нет. Всё же не готов.
Днём после Лю Цингэ решительно наведался на Цинцзин. Дверь открыли практически сразу же, однако Шэнь Цинцю, увидев незваного гостя, нахмурил брови, бросив короткое:
— Чего тебе?
Ребенок мирно посапывал у него на руках (видимо, его прервали в процессе кормления), и Лю Цингэ никак не мог поверить в то, что это его сын. Он прежде встречал не так много новорожденных, чтобы утверждать с уверенностью, но этот малыш не был на него похож. С другой стороны, все дети в первые дни жизни одинаковые, правда?
— Хотел извиниться. И… — он вновь взглянул на ребенка, — ты уже дал этому имя?
— Лю Цингэ, ублюдок!.. — Шэнь Цинцю чуть не сорвался на крик, но вовремя вспомнил о малыше и легонько его покачал, убаюкивая. — Он мой сын! — перешел на шепот. — Как ты смеешь называть его «это»!
— Если так не нравится, назови это хоть как-нибудь!
— Пошёл ты знаешь куда!
Лю Цингэ увернулся от летящего в его сторону меча и уже собирался сказать что-то в ответ, как дверь прямо перед носом захлопнулась. Во второй раз Шэнь Цинцю ему так и не открыл.
Лю Минъян добила брата окончательно, сказав, что у того нет ни единого шанса растопить ледяное сердце Лорда Цинцзин.
— Неужели нельзя ничего сделать?
— Почему бы тебе не начать с малого? К примеру, выяснить, что он любит, что не любит, — на этом Лю Минъян закончила разговор и снова взяла в руки книгу с очень странным названием.
Лю Цингэ думал, что особых предпочтений у Шэнь Цинцю не было. Временами шисюн походил на жадную ворону, которая тащит в дом всё, что блестит: фарфоровый сервиз (и не один, а несколько), веера, шелка, шпильки, гребни — и это далеко не всё, что он успел разглядеть в Бамбуковой хижине. Поэтому после недолгих размышлений он решил подарить шисюну веер, расписанный вручную самым известным мастером Цзянху.
— И что это? — Шэнь Цинцю вопросительно изогнул бровь и сложенным веером отодвинул протянутую побрякушку от лица.
У Лю Цингэ от злости невольно задергался глаз.
— Бери молча!
— Шутишь? Разумеется, я его не приму.
— Почему?
Шэнь Цинцю усмехнулся, раскрыл веер одним взмахом ладони и тут же спрятал за ним нижнюю часть лица.
— Потому что ты не Юэ Цинъюань.
И в тот момент, безжалостно наступая на свой подарок, Лю Цингэ не думал даже о том, каких усилий ему стоило достать его.
Сдаваться Лю Цингэ был не намерен. К хижине он пришёл снова, сжимая в руках сверток с засахаренными фруктами, паровыми булочками с мясом и маленьким деревянным мечом для своего отпрыска, и мог только надеяться, что хоть что-то из этого Шэнь Цинцю примет. Вошёл без стука как раз в тот момент, когда хозяин хижины был занят кормлением сына. Шэнь Цинцю едва не закипел от злости, как старый чайник, но очередная бессонная ночь ясно показала, что шум лучше не поднимать.
— Делай, что хочешь, только тихо.
Наблюдая за тем, как лицо младенца искажается в слабом подобии улыбки, Лю Цингэ не чувствовал ничего. Как же так? Хороший родитель любит своё дитя безоговорочно и сильно с первых минут его жизни, не задаваясь вопросом, нагулянный ли он или действительно свой, родной. Что ж, видимо, хорошим родителем Лю Цингэ быть не суждено.
— Еду можешь оставить, но вот игрушку этот мастер не примет, — холодно отозвался Шэнь Цинцю.
Памятуя его прошлый ответ, Лю Цингэ спросил:
— Потому что я не Чжанмэнь-шисюн?
— Потому что ты мне не нравишься и я скорее умру, чем буду наблюдать за тем, как мой сын играет с подаренным тобой мечом. Вопросы?
Деревянный меч в ту же секунду постигла та же участь, что и расписной веер.
***
На сей раз он нашёл Шэнь Цинцю в бамбуковой роще.
Нин Инъин, его младшая ученица, тихо напевала малышу, склонившись над люлькой; сам же Лорд Цинцзин сидел в позе лотоса, погрузившись в медитацию, и, кажется, слегка задремал. Увидев непрошеного гостя, девочка встала и поприветствовала его поклоном.
Лю Цингэ подошёл ближе, рассматривая ребенка: белоснежная кожа, пухлые руки, копна волос на макушке — малыш походил на маньтоу, что лежали в его корзине.
— Он такой милый, правда, шишу? — Инъин широко улыбнулась и сжала крохотные пальчики ребенка.
Лю Цингэ не нашел ничего лучше, кроме как кивнуть.
— Да. Да, милый.
— Лю-шишу в последнее время часто навещает шицзуня. Шишу приходит посмотреть на малыша?
Лю Цингэ кивнул вновь, пробормотав незначительное «Угу».
— Шицзунь вот уже несколько дней в плохом настроении.
Ещё бы не в плохом. У Шэнь Цинцю перед глазами ежедневно маячит тот, кто, взяв его силой, заделал ему ребенка — да будь Лю Цингэ на его месте, давно бы придушил виновника.
— Из-за моих приходов?
— Ну… — протянула девчушка, — не только поэтому. Юэ-шибо сейчас в отъезде, никак не может закончить дела и поскорее навестить шицзуня.
— Шисюн?.. Ерунда какая-то, — мотнул головой Лю Цингэ, задумчиво нахмурился. — Они же как кошка с собакой.
— Неправда! Шицзунь ведь…
— Инъин.
Шэнь Цинцю внезапно навис над ними, словно грозный орёл перед беспомощными мышатами, прервав свою ученицу.
— Если закончила бездельничать, садись за цинь. Этот мастер давно не слышал, как ты играешь.
— Слушаюсь, шицзунь, — девчушка покорно склонила голову и, попрощавшись с малышом, скрылась в бамбуковой роще.
Шэнь Цинцю взглянул на шиди с недовольством, ловким движением ладони раскрыл веер, скрывая за ним нижнюю часть лица. Подошёл к люльке, не проронив ни слова, подхватил сына на руки и медленно зашагал в сторону хижины.
— Эй! Не игнорируй меня!
Лю Цингэ в пару шагов преодолел расстояние меж ними, схватил шисюна за плечо, развернул к себе. Тот раздраженно дернулся, шикнул:
— Не трогай меня.
— Дай этому имя!..
— Ещё раз назовешь моего сына «это», я спущу тебя с вершины пика.
Лю Цингэ вдохнул полной грудью, собираясь с мыслями. Он признавал свою вину. Не отрицал, что поступил в ту ночь неправильно, ужасно; неожиданный гон нисколько не оправдывал его низменных действий. И Лю Цингэ хотел взять на себя ответственность, вырастить достойного сына пусть даже от нежеланной и нелюбимой омеги.
Проблема лишь в том, что Шэнь Цинцю этого не хотел.
— Лю Цингэ, — он снизошёл до тихого, спокойного тона, взглянул шиди в глаза, — мне от тебя ничего не нужно. Я никогда не просил тебя брать ответственность, не просил участвовать в воспитании сына, давать ему имя. Перестань донимать меня приходами, перестань приносить подарки. Ты мне не нужен.
— А кто тогда нужен? — хватка на чужом плече усилилась. — Чжанмэнь-шисюн?
Спустя мгновение раздался звук — Лю Цингэ отшатнулся, хватаясь за краснеющую щеку. Удар был сильным, тяжелым; на лице разгорелся след тонкой ладони.
— Не твоего ума дело! Убирайся!
Шэнь Цинцю скрылся за дверью Бамбуковой хижины прежде, чем Лю Цингэ успел что-либо сказать.
***
Лю Цингэ прежде не доводилось видеть старшего шисюна в гневе. Казалось, это и вовсе невозможно, ведь Юэ Цинъюань — добрейшей души человек, образец терпения и добродетели. Ударят по одной щеке — он скорее подставит вторую, чем обнажит меч и нападет в ответ. Но не тогда, когда это касалось Шэнь Цинцю, нет. С ним уж и терпение меркло, и добродетель отходила на второй план.
Гнева Лю Цингэ не боялся. Страшнее было встретиться с черными глазами, полными презрения, злости за поступок, который он толком и вспомнить-то не мог. Лю Цингэ объясниться не дали, не дали шанса оправдаться, разочарованно глядели вслед, шептались за спиной.
В тот вечер шисюн вернулся, и Лю Цингэ надеялся, что успеет рассказать всё ему прежде, чем это сделает Шэнь Цинцю.
— Прости… Лю-шиди? — Юэ Цинъюань едва не сбил его с ног. — Что-то срочное? Я тороплюсь.
— Чжанмэнь-шисюн, мне нужно кое-что тебе сказать.
— Уверен, это подождёт до завтра.
— Ты должен остановиться и выслушать меня, — Лю Цингэ загородил ему путь, заставив ненадолго притормозить, однако Юэ Цинъюань с натянутой улыбкой отодвинул его в сторону.
— Лю-шиди, в любой другой день я бы с радостью тебя выслушал, но сейчас я очень спешу.
— Ты не понимаешь… Стой!
Но кончились крахом всякие попытки остановить главу школы, ибо он упорно двигался в сторону Бамбуковой хижины, пропуская мимо ушей слова шиди. И на этом стоило бы сдастся, вернуться на родной пик, преподать нагловатым ученикам пару уроков «вежливости»… Вот только назад дороги нет: дверь с громким скрипом отворилась, и Юэ Цинъюань, запыхавшийся и невероятно уставший после долгого пути, ввалился в хижину.
— Сяо Цзю… я вернулся…
Шэнь Цинцю воззрился на него удивленно, точно призрака увидел. Сам не встал — дождался, пока Юэ Цинъюань сделает первый шаг, и пошёл ему навстречу медленно, стараясь не разбудить завернутый в сотню пеленок безымянный комок, который держал на руках.
Не в силах более сдерживать себя, Юэ Цинъюань стиснул его в объятиях, и Шэнь Цинцю, ранее хмурый словно туча грозовая, обмяк в его руках. Прикрыл глаза, втянул полной грудью знакомый запах и выдохнул устало:
— Ты заставил его ждать так долго.
— Прости меня, Сяо Цзю. Обещаю, больше такого не повторится.
Юэ Цинъюань расплылся в мягкой улыбке, проводя невесомо пальцем по пухлой детской щеке. Руки дрожали, не слушались; казалось, одного малейшего неосторожного движения хватит, чтобы навредить спящему комочку, такому хрупкому и маленькому, беззащитному.
— Хочешь подержать его? — не дождавшись ответа, он пробормотал недовольно: — У меня уже руки устали. Возьми.
Лю Цингэ от гнева сквозь землю хотелось провалиться. Хотелось глаза себе выколоть, перерезать глотку и захлебнуться в собственной крови — что угодно, лишь бы не видеть этой картины больше.
— Что тут происходит?! Шэнь Цинцю, разве не я отец этой… этого… ребенка!
Пара глаз с нескрываемым удивлением устремилась на него, будто и вовсе не ожидала увидеть.
— Кто тебя сюда звал? — прошипел Шэнь Цинцю, насупившись. — Катись к чертовой матери! И с чего ты вообще взял, что ты его отец?!
Лю Цингэ давно перестал что-либо понимать.
— С чего взял?! Ты же сам сказал!
— Сяо Цзю, что он имеет в виду?
Шэнь Цинцю рявкнул на него раздраженно:
— Откуда я знаю, что у этого идиота в голове?
— Если не я, то..!
Бледный комочек шевельнулся, грозясь разразиться плачем, и Лю Цингэ пришлось понизить тон:
— …Чжанмэнь-шисюн, так это твой сын?!
Юэ Цинъюань легонько покачал малыша, убаюкивая, и прошептал:
— Шиди, ты всё ещё слишком громкий. Потише, не то разбудишь А-Юаня.
— А-Юаня? — переспросил Шэнь Цинцю. А после, глянув на мирно посапывающего сына, кивнул, соглашаясь. — Это имя ему и впрямь подходит.
Лю Цингэ изо всех сил подавлял в себе желание развернуться и уйти, громко хлопнув дверью.
— Ты сказал, что это моя вина… Почему?
Он не был этому ребенку отцом. Он не хотел его, не любил, и в глубине души корил себя за эти мысли. Корил себя и проклинал ту ночь, когда решил утолить плотское желание в алкоголе. Он. Не. Был. Ему. Отцом. И смог впервые за столько дней выдохнуть с облегчением.
— В том есть твоя вина! — хмыкнул Шэнь Цинцю, распахнув веер. — Если бы ты своим гоном не спровоцировал у меня течку, ничего бы не случилось!
— Но как тогда я…
Юэ Цинъюань прочистил горло.
— Кхм, извини, шиди, мне пришлось применить силу. И, кажется, я перестарался.
— Он отнес тебя домой, хотя мог бросить прямо там, никому и дела бы не было. Ну что, теперь доволен?
Лю Цингэ от злости распирало. Столько времени его водили за нос, заставляя брать на себя ответственность за то, чего он и не совершал (и не совершил бы — он уверен, что даже в пьяном угаре у него не встанет на Шэнь Цинцю). Он винил себя, проклинал — и всё для чего? Для того, чтобы обнаружить, что это всё вовсе не имело значения?!
— Более чем. Чжанмэнь-шисюн, прими мои искренние поздравления.
Вдохнув и выдохнув с десяток раз, Лю Цингэ закрыл за собой дверь Бамбуковой хижины, поклявшись, что ноги его больше не будет на этом пике.