«Он упал с кровати, пока переодевался.»

Медсестра спрашивала меня о моём самочувствии, а я механически отвечал на её вопросы, что голова у меня не кружится, ничего не болит, не тошнит и так далее. Сам же я думал о Джине, который за всем этим наблюдал. О Джине, который солгал, хотя меньше всего был похож на человека, который стал бы лгать взрослым.

Наконец, медсестра отослала нас, сказав мне, что я полном порядке и что мне следует быть аккуратнее в следующий раз. Дверь захлопнулась за нами, и мы двинулись по белоснежным коридорам Могильника. 

— Зачем ты ей солгал?

Джин нервно поправил очки и пригладил ладонью волосы. Он не смотрел на меня.

— Зачем тебе лишние проблемы? С тобой всё в порядке.

— Какие проблемы? — удивился я. — Проблемы — это когда тебя ни с того, ни с сего роняют на пол. А рассказать об этом взрослым, чтобы они что-нибудь сделали с этим — это их решение. — я не понимал его, а потому начинал раздражаться. Сказывалось и испорченное утро, конечно. Мне даже показалось, что от крика меня удерживали только стены Могильника, в которых трудно было разговаривать иначе, кроме как вполголоса.

— Ты не понимаешь. Как ты думаешь, что должно произойти после того, как я напишу обращения Гомеру, воспитателям Логов, директору, кому угодно?

— Ну, их должны как-то наказать. Провести какую-то беседу, я не знаю, о том, что так нельзя.

Джин кивнул.

— Причинëнный ущерб по возможности возмещается, беседы проводятся, Логи помещаются в Клетку. Ты знаешь, что такое Клетка? Клетка — это одиночный карцер как раз для того, чтобы наказывать в таких случаях. Но как ты думаешь, что происходит дальше?

Он наконец взглянул на меня, очевидно, ожидая вопроса, чтобы продолжить. Я послушно спросил:

— И что?

— Они возвращаются из Клетки через день или два, и возвращаются гораздо более злыми, чем раньше. Представь себе: пару дней назад ты упал, и это было твоей главной проблемой. А затем они возвращаются, и твоей главной проблемой становится сломанное колесо. Или сотрясение мозга. Или ещё что-нибудь. Или, возможно, это будешь даже не ты и не твоя проблема. Неужели тебе хотелось бы создать проблемы своим товарищам?

Я в ужасе смотрел на него, пытаясь представить себе эту картину.

— И ничего нельзя сделать?

Джин пожал плечами и снова поправил очки. Я понял это как «нет». 

Больше не разговаривая, в тишине мы успели доехали до столовой, когда я понял, что совершенно не хочу есть. И ещё меньше я хочу молча сидеть со всеми за столом и делать вид, что ничего не произошло.

— Джин, я не хочу есть, можно я поеду в спальню?

Джин остановился, недоумённо моргая в ответ. Спустя несколько мгновений он отмер и кивнул, передавая мне ключ от первой.

— Отдыхай, мы скоро вернëмся.

Путь до первой показался мне очень коротким. Открыв дверь, я оказался в пустой комнате. Пронумерованные полотенца, аккуратно заправленные кровати, ровные ряды книг за стеклом шкафа… Я смотрел на всё это и думал о том, что без своих жильцов первая выглядит неестественно необжитой. Как будто они не жили здесь годами, а, возможно, и десятилетиями, а должны были приехать завтра, на место предыдущих жильцов. Или, наоборот, съехать. Совсем как в какой-нибудь гостинице.

Я вспомнил свою комнату. Рисунки на стенах, плакаты, награды с выставок, фигурки персонажей из фильмов и комиксов, шкаф с альбомами и холстами, шкаф с книгами и одеждой… Мой рабочий стол с множеством ящичков. Лампу, освещавшую мои рисунки своим жëлтым светом. Отодвинутую к окну кровать. Тёмные, плотные шторы. Постельное бельё с мелким абстрактно-геометрическим узором. 

Во всех родительских ссорах у меня было место, где можно было спрятаться, побыть наедине с собой. Спокойно что-нибудь почитать. Или порисовать. Или просто подумать.

Или покурить. Мне вдруг вспомнилось, как я таскал отцовские сигареты и прятался в своей комнате, настежь открыв окно. Ещё холодный весенний ветер и едкий запах сигарет… А теперь у меня под кроватью лежал огромный блок сигарет, который мне всучили по какой-то нелепой ошибке.

Я представил себе, как распахиваю окно первой настежь и курю. Но запах дыма всё равно намертво въедается в бледные стены этой комнаты и наглаженные брюки и блузки её обитателей.

Этот образ меня приободрил из моего меланхолического состояния. Мне тут же захотелось сделать что-нибудь подобное, и я поспешил вытащить из сумки блок сигарет и зажигалку. Прямоугольник пачки сигарет лёг в мои руки, и я замер, испугавшись собственной идеи. Я не стал бы курить здесь, нет. Но мысль о том, чтобы покурить в целом, всё ещё казалась мне очень уместной.

Задумавшись об уединëнном месте, где я мог бы спокойно покурить, я вспомнил про учительский туалет. Летом, когда нет уроков, в нём точно не должно быть никаких учителей.

Запихнув пачку с сигаретами поглубже в карман своих брюк, я выехал из первой. Я плотно закрыл за собой дверь, решив не запирать её на ключ, и уехал.

Двух вещей я не учёл: моя одежда пропахнется сигаретами достаточно, чтобы фазаны, успевшие вернуться до того, как вернулся я, обратили на него своё внимание. Эта ошибка будет стоить мне невыносимо долгих часов лекций о вреде здоровью.

Сфинкс, спугнувший меня из учительского туалета, окажется треплом и ябедой. Эта ошибка будет стоить мне моей глупой клички и окончательной потери расположения фазанов.

Курильщик, буду произносить я про себя пару дней спустя, лёжа на кровати и зажмурившись в ночной темноте до пятен перед глазами. Курильщик. Курильщик. Курильщик. Так меня теперь называют.

Курильщик — это я, а я — это Курильщик.