За окнами медицинского блока было ещё совсем темно, когда я проснулся. Голова была тяжëлой, но скорее от раннего пробуждения, чем от болезни — я чувствовал себя уже гораздо лучше. Простуда была совсем лëгкой, дома я, наверное, даже не обратил бы на неё внимания. Но первая, как только заметила, сразу же определила меня в Могильник. К теме здоровья первая подходила со свойственным ей педантизмом, к которому я не был уверен, что смогу в полной мере привыкнуть когда-либо.

В Доме медицинский блок называли Могильником — ещё одно непонятное мне название. Я думаю, трудно было придумать более неподходящее название для этого места. Могильник не был жутким, мрачным и ветхим местом, как подобает кладбищу, или чем-то в этом роде — на самом деле, я сказал бы, что это было самое новое, светлое, чистое и аккуратное место в Доме. На нём всё ещё оставалась некоторая печать казëнности, но здесь это ощущалось уместно.

Больницы не были местом для жизни — люди приходили и уходили, и обитатели белоснежных коек сменялись один за другим. В то время как первая была именно что жилым местом, местом, где подразумевалось, что ты будешь проводить большую часть времени, оставлять какой-то отпечаток. Но она казалась такой же безликой, как и Могильник.

Я вздохнул. Разве что даже той весьма ограниченной коллекции книг, что находилась в распоряжении первой, не было места в Могильнике. Здесь было чертовски скучно.

Переведя взгляд на своего соседа по комнате, я жалостливо поморщился. Жалкое, потрëпанное существо. Нехорошо, конечно, говорить так про человека — но иначе ведь и не скажешь. Честно говоря, он был пугающим — и не потому, что он сказал или сделал что-то пугающее, нет. Все те три дня, что мы вместе находились в Могильнике, он лежал молча и практически неподвижно. Я не часто вспоминал о нём, и его соседство ощущалось так, как будто я находился здесь в одиночестве.

Бледный, тощий и маленький, как ребëнок, он выглядел недокормленным и истощëнным. Длинные, грязные спутавшиеся волосы, изношенная и растянутая одежда, которая и в самом новом своём состоянии была бы велика ему размера на два как минимум, пустые мëртвые глаза… Честно говоря, он был похож на утопленника. Мысль о том, что дирекция не видела в этом всём никакой проблемы, пугала.

Помотав головой, я лëг обратно на подушку. Не лучшая мысль, чтобы думать её — во сколько, часа в четыре утра, надо полагать. Не то чтобы это была приятная мысль в любое время, но — зевнул я, — ночью особенно сильно не хочется думать о плохом.

***

Ящик молча вкатил меня в первую, молча сложил мои скудные могильные пожитки на заправленную кровать и молча же удалился. Первая была почти пустой. Только один из тройняшек — Ниф? — читал за рабочим столом у окна. Когда я появился, он захлопнул книжку, аккуратно заложив её закладкой, и приблизился ко мне.

— Привет! — поприветствовал он меня, улыбаясь. — Тебя уже выписали?

— Да, как видишь. — кивнул я ему в ответ. — А где все? Вроде ещё не время обеда.

— А, в шахматы сейчас играют, наверное — в классной комнате. Шёл бы к ним, они будут рады тебя видеть.

— А ты?

— А я не люблю шахматы. У меня плохо получается. Читаю вот вместо этого.

Я ещё раз кивнул ему.

— Ну, я тогда пойду, поздороваюсь с ними.

— Ага. — он помахал мне рукой на прощание и вернулся к своей книге. Я двинулся к классной комнате первой.

«Пойду», «шëл»… В первой никогда не употребляли слова «ехать» или его производных — они всегда говорили «мы пойдëм», «пошли» и так далее. Я не замечал этого до сих пор — наверное, всë же успел немного привыкнуть к ним и их манере речи до Могильника. Сейчас, после трëхдневного перерыва, ко мне вернулась острота восприятия, и я мог увидеть эту закономерность совершенно ясно. Но не стал ему на неё указывать, подыграв, хотя сам привык говорить по-другому.

Мне вспомнилось, как папа постоянно путался и извинялся, когда меня только выписали из больницы. Мама тогда переехала обратно к нам почти на постоянной основе, и они часто ссорились по этому поводу, как будто она сама знала, как со мной говорить и как на меня смотреть. Впрочем, повод он на то и повод, чтобы быть всего лишь поводом — после больницы я вообще представлял собой целый сборник поводов для ссор. Удобно иметь сына-инвалида, если ты хочешь как можно больнее уколоть бывшего супруга.

Наверное, хорошо, что они тогда уже развелись — вот уж не подумал бы, что в этом можно найти что-то хорошее, но так оно и есть. Если кроме всего прочего я стал бы поводом для того, чтобы их и без того хлипкий брак развалился, это, наверное, было бы совсем невыносимо. Я покачал головой, прогоняя плохие мысли, и заехал в классную комнату.

Фазаны столпились напротив первой парты, с трудом умощая свои коляски так, чтобы всем хватило места. Из-за их спин я мог видеть Джина, который играл в шахматы с Профессором. Я подъехал поближе, и меня наконец-то заметили.

Игра приостановилась, и на меня со всех сторон посыпались приветствия и вопросы о моём самочувствии. Я смущëнно кивал, как болванчик, и пытался поздороваться сразу со всеми. Чувствовал я себя замечательно, о чём я их всех и оповестил.

— Это хорошо, что ты чувствуешь себя лучше. Ребята, подвиньтесь, пусть он тоже сыграет. — коляски зашуршали колëсами, и я был включëн в их неровный круг. — Ты умеешь играть?

— Не очень, честно говоря. Я даже не помню, когда в последний раз играл. — Я действительно не помнил. Кажется, это было ещё где-то в начальной школе.

— Ничего, сейчас мы тебя научим. Это не так уж и сложно.

***

Время до обеда пролетело незаметно. Шахматы были не самым захватывающим времяпрепровождением — но после Могильника и они казались приятным разнообразием. Было приятно находиться в компании людей, увлечëнных общей задачей — я успел сыграть по несколько партий с Джином и с другими.

Фазаны степенно выстраивались в ряд рядом с дверями первой, собираясь на обед, когда с лестницы в коридор вырулила пара парней в кожаных куртках. В голове мелькнул невольный вопрос — и не жарко им в куртках летом? В стенах Дома было не то чтобы по-летнему знойно, но однозначно слишком тепло для кожи.

Парень с зелëными волосами затормозил перед Джином в начале колонны.

— Где? — нетерпеливо застучал он по полу ногой в совершенно не летнем ботинке с металлическим наконечником.

— Что — где? — пролепетал Джин. Я ещё ни разу не слышал у него такого испуганного голоса — и это, в свою очередь, испугало меня гораздо сильнее этого неожиданного появления.

Парень возмущëнно фыркнул.

— Нет, ну ты дурак? Я запоминать вас всех в лицо должен, что ли? — он переступил с ноги на ногу, нависая над Джином. — Тебя запомнил, и того хватит. Новичок ваш где?

Я сглотнул. Зачем им я?

Джин проблеял что-то совсем еле слышное ему в лицо. Мне было больно на него смотреть. Я покинул колонну и направился к этому парню. Страшно, но мне хотелось, чтобы всё это прекратилось, и мы спокойно поехали на обед — впрочем, надежда на то, что всё закончится спокойно, уже начинала меня покидать.

— Если ты хочешь поговорить с новичком, разговаривай со мной. — Водянистые глаза уставились на меня в ответ. Прыщавое лицо глянцево блестело в свете ламп.

— Поговорить? — он истерично хихикнул. — О да, нам нужно обсудить с тобой одну очень важную тему. Так сказать, прояснить один важный вопрос.

Он подошёл ко мне и навис уже надо мною, в свою очередь.

— Видишь ли, я не люблю, когда от меня ускользают новости. И тем более не люблю, когда они ускользают от меня в Могильник. Это меня очень раздражает, видишь ли.

В его словах чувствовалась уже почти откровенная ненависть, и я с трудом не съежился в кресле. Я открыл рот, чтобы спросить, причём тут вообще новости, когда он взялся за ручки коляски и с силой опрокинул меня вместе с ней на пол. Мир замер. Ошеломлëнный и безмолвный, я уставился в злое, раскрасневшееся лицо надо мной.

— Эй, Лэри, старина, я всё понимаю, но ты уже перегибаешь. — послышался спокойный, почти меланхолический голос. Лэри… Отстранëнно я понял, что так зовут того, что сейчас поставил ногу рядом с моим лицом, перекинув её через всего меня. Он присел, и его лицо стало меньше чем в метре от моего.

— Завались, Конь, без тебя разберусь. — прошипел Лэри мне в лицо, и я узнал, как зовут обладателя голоса и второго человека в кожаной куртке.

— Да конечно без меня. Ты ему щас башку расшибëшь, а я на это не подписывался, когда рассказывал тебе о нём. — я представил себе, что Конь всё так же меланхолично пожимает плечами.

Лэри разогнулся и, шипя, со всей дури пнул колесо коляски. Дрожь разошлась по всей коляске и прошла по моему телу, не стряхивая, впрочем, с меня оцепенения. Но до меня вдруг дошло, что сейчас он может сделать что угодно, и совершенно некому будет за меня заступиться. Меньше всех мне самому – что я мог против него сделать? Кажется, моё тело уже решило за меня, что лучшим выбором будет замереть, раз уж я не могу бежать или драться. Мне нечего было возразить против этого выбора.

— А на что ты, сука, подписывался? На то, чтобы я, как дурак, узнал обо всём последним?

— Я же тебе сказал, я думал, что ты уже знаешь. А ты не знаешь.

— Да если бы я знал, я бы уже давно с этим пообщался! Должен же он, в конце концов, знать своё место в пищевой цепочке!

— Я думаю, ты и так уже доступно ему всё объяснил. — Конь подошëл ближе и появился в поле моего зрения. Те же прыщи вместо лица, та же куртка, различие было разве что в куцом русом хвостике и скучающем выражении лица.

— Ну ты посмотри на него. Жалкое зрелище. На жука перевëрнутого похож.

— Да понятно, что жалкое, каким ещё ему быть. — Лэри щëлкнул пальцами в сторону Кита. — Эй, ты. Ну-ка подними его.

Кит испуганно подбежал ко мне. Коляска со мной была слишком тяжëлой для него, и как бы он ни старался, у него не получалось меня поднять. Я смотрел на его попытки со всё той же остранëнностью — получится у него или нет? Это было любопытно, но не так уж и важно.

С раздражëнным вздохом Лэри закатил глаза и отпихнул Кита. Попытавшись поднять меня сам, он быстро понял, что для него я тоже слишком тяжëлый, и послал выразительный взгляд своему дружку. Взявшись за коляску с двух сторон, им удалось, наконец, поднять меня.

Коляска грузно плюхнулась на паркет, заскрипев, казалось, сразу всем, что могло в ней заскрипеть. Лэри грубо хлопнул меня по плечу. Я почувствовал, что мелко дрожу.

— Ну что, доступно? Понял своё место, жопа ты куриная?

Я кивнул.

Он довольно загоготал и пихнул Коня в бок. Тот тоже заухмылялся.

— Я же говорю. Только главное чтобы Пауки оценили юмор.

— Не будь таким занудой. — они снова засмеялись и развернулись, уходя. Я глупо уставился им вслед, не представляя себе, что делать дальше. Что вообще делается в таких ситуациях?

— Тебе нужно в Могильник, — я перевëл взгляд на обеспокоенное лицо Джина.

— Но я только оттуда. — возразил я ему тихим и непослушным голосом.

— Всё равно, надо посмотреть, вдруг… Что-нибудь. Пойдём.

Я послушно последовал за ним. Он быстро отдал Первой указание двигаться в столовую без нас, и она перегруппировалась, неполным строем послушно отправляясь в сторону столовой.