Поздним вечером разразился скандал. Тихий, но оттого не менее яростный. И неясно было, что хуже: горячие споры на повышенных тонах или разъяренный шёпот, которым Джамия бросала Джерарду отчаянные и оттого злые фразы:

— Зачем вы это сделали? Почему скрыли от меня? Какой же вы жуткий эгоист, господи…

Джерард почти не реагировал. Они собрались в гостиной, у него в кружке остывали остатки травяного чая, а Джамия, расхаживая туда-сюда, всё говорила и говорила.

Майки, сохраняя нейтралитет, сидел на диване, скрестив руки, переводил взгляд с одного на другую и молчал. Мысленно приглушая сердитые вопросы Джамии, всё крутящиеся вокруг «почему» и «зачем», Джерард думал о том, что Майки, вероятно, сложнее всех сейчас. По обеим сторонам от него брат, которого он искренне любит, но действия которого не одобряет, и подруга, с которой он в глубине души согласен куда больше, чем с братом.

— …пытаетесь сделать его таким же отшельником, как и вы сам!

Джерард вскинул голову. Они столкнулись взглядами. Джамия, не смутившись и не побоявшись, сверлила его своим.

Джерард вызывающе вскинул бровь:

— А кем его пытаетесь сделать вы?

Повисла пауза. Джамия остановилась, на секунды будто позабыла, как дышать, и просто гневно пронзала его взглядом.

А потом вдруг всё изменилось. Поза её стала расслабленней, будто девушка поняла что-то о Джерарде, чего сам он не видел или не осознавал. Она сделала вдох, а потом на удивление спокойно ответила:

— Сделать из него кого-то пытаетесь вы. Я же просто хочу помочь ему.

И будто на этой фразе всё внезапно и закончилось. Шторм стих за несколько секунд по воле гостьи. Она скользнула взглядом по обоим братьям, развернулась и вышла из гостиной.

К Фрэнку. Конечно, она направилась к Фрэнку. Будет теперь дежурить у его постели.

Со стороны дивана немедленно послышался вздох.

— Ну, она права, Джи.

Джерард метнул на брата взгляд. Он мог, конечно, заставить себя успокоиться так же быстро, как и Джамия, но, пожалуй… не хотел.

— Она слишком его опекает, — процедил он, пытаясь выловить в ответном взгляде брата хоть толику поддержки. Не нашёл. Майки пожал плечами:

— Люди так делают, Джи. Заботятся, переживают. Она всего лишь относится к нему по-человечески.

«Можно подумать, она тут одна с благими намерениями».

— Я тоже переживаю, — буркнул Джерард, обращаясь скорее к собственной кружке с чаем, чем к Майки, потому что фраза эта была для него откровением. Чем-то личным, что он обычно никому не показывал.

И почему рядом с братом он вмиг терял всю свою алхимическую надменность и становился просто Джерардом? Каким он был давным-давно. Каким не хотел быть с другими. Как Майки удавалось вытащить эту потаённую часть его души на свет буквально парой фраз?

Майки снова вздохнул. Не потому что осуждал — потому что сочувствовал.

— Джи, ты переживаешь не за человека, а за объект своих исследований. Это совсем разные вещи.

Повисла тишина. Скрипнули пружины дивана, на котором сидел Майки, а Джерард всё невидяще глядел в кружку, слыша эту фразу в голове снова и снова.

— Дай ему время разобраться самому, — Майки подошёл к нему и мягко положил руку на плечо. — Если ты действительно хочешь, чтобы он стал хорошим человеком… Не будь ему богом.

Джерард вскинул голову. Ему казалось, что взгляд, которым он смотрел на брата, вдруг стал беспомощным. Потому что он верил ему. Он всегда, чёрт возьми, ему верил, и то, что последние полчаса Майки был не на его стороне, немного сбивало с него спесь.

Интересная это была штука — уверенность в собственной правоте. В пылу вдохновения, в пылу своей алхимической работы он никогда ни в чём не сомневался. Даже если понимал, например, что, добавив в состав тот или иной ингредиент, получит откровенную ерунду. И пусть ерунда, зато увидит, как взаимодействуют элементы. Он же учёный, в конце концов, ему это положено — экспериментировать и исследовать всё подряд.

Однако, как бы ни было неприятно это признавать, Майки оказался прав. В пылу того самого исследования Джерард позабыл, что Фрэнк теперь живой человек. Он уже не образ в воображении, он гораздо больше, чем просто алхимическая формула, над которой предки-алхимики бились так долго. И его нельзя, как неудавшийся опыт, вылить в раковину. Работа с ним имеет последствия.

Джерард всё ещё не считал сегодняшний вечерний опыт с Фрэнком чем-то плохим. Тяжёлым, ответственным — да, но не катастрофой, в которую его превратила Джамия. Всё было полностью под контролем, и Джерард знал, как вывести его из опасного состояния и что сказать после. Однако… Майки прав, наверное. Пожалуй, стоит притормозить. Быть чуть аккуратнее. Больше наблюдать. С каждым днём юноша будет становиться всё более сложным, всё более неоднозначным — всё более человеком. И это нужно будет учитывать. Действительно относиться к нему по-человечески.

Такое отношение не входило в систему привычного поведения Джерарда и потому требовало осторожности и внимания.

Эти малоприятные размышления заняли его сознание на всё время подготовки ко сну. Он хотел было заглянуть к Фрэнку напоследок, ещё раз подумать эти новые мысли, глядя прямо на него, но Джамия его и на порог не пустила. Не доверяла. Он не стал настаивать — он, видимо, действительно оказался не до конца прав в этой ситуации.

В этом была вся трудность взаимодействия с людьми. В разных точках зрения. И, к сожалению, гораздо чаще они сталкивались, чем объединялись. Потому так трудно было найти единомышленников. Потому Джерард оказался на одиноком острове. Так было проще — делать своё дело, не сталкиваясь с осуждением. Было ли это избеганием? Наверное, было. Но он всегда считал, что это помогает ему лучше делать свою работу, а не наоборот. И когда дело касалось чистой науки, так оно и было.

Но теперь дело действительно было уже не только в науке. Теперь дело было в хрупкой человеческой жизни. И топорное избегание могло здесь всё разрушить.

Этот вечер впервые за долгое-долгое время заставил Джерарда признать свою неправоту.

***

Его разбудил стук в дверь. Настойчивый, непрекращающийся. Было очень странно просыпаться от этого звука. Никто их с Майки так уже много лет не будил — некому было.

За окном висела непроглядная темень. Должно быть, стояла глубокая ночь.

На пороге, когда Джерард, с неохотой поднявшись с дивана, открыл дверь, оказалась Джамия, кутающаяся в тёплый халат. Мужчина вопросительно приподнял бровь.

— У него очень высокая температура, — выпалила гостья взволнованно. В темноте было плохо видно, но Джерард был уверен, что она настойчиво сверлит его взглядом. — У вас должны быть какие-то таблетки, сделайте что-нибудь.

Алхимик несколько секунд изучал её силуэт в темноте. Чуть съежившаяся фигура — от усталости и от холода.

Он вздохнул. Объяснял же ей… Но делать было нечего — он знал, что просто так она не успокоится.

Тоже надев халат поверх пижамы, он вышел из лаборатории в остывший коридор.

Температура действительно была. И высокая. Фрэнк весь горел, но все же оставался в состоянии сна. Некрепкого, шаткого, но тем не менее — и это было самым главным. Пусть восстанавливается. Джамия, стоявшая рядом, пока Джерард осматривал юношу в слабом свете ночника, нетерпеливо выдохнула.

Джерард говорил ей во время вечерней ссоры, что такое состояние естественно. Ночь будет непростой, но уже к утру всё вернётся в норму. Стал бы он так спокойно ложиться спать, зная, что существуют риски?

И стала ли Джамия слушать его, находясь тогда вечером в столь гневном состоянии?

Пришлось повторять. Стараясь спокойно.

— Ему не нужны таблетки, к утру всё пройдёт. Организм выводит лишнее, это нормально. Я совершенно уверен в своих составах, Джамия.

Взгляд, которым она пронзала его, буквально кричал: «Зато я в них не уверена».

Он вздохнул.

— Не в моих интересах подвергать его опасности.

На это у Джамии контраргументов не было.

Джерард снова взглянул на неё. Под глазами мешки (или так лишь казалось в тусклом свете?), взгляд, пусть и требовательный, но уставший. Короткие черные волосы завязаны в небрежный хвостик.

— Который час?

— Половина третьего.

Джерард в удивлении изогнул бровь. Она сидела здесь уже так долго, следила… На секунду кольнула совесть. Её бы подменить, что ли…

Он поднялся с края постели. Какой бы упрямой художница ни была, насколько бы ни расходились их взгляды, она всё же девушка. Да и гостья, к тому же. Джерард глубоко вздохнул.

— Идите спать, Джамия, вам нужно отдохнуть. Я посижу с Фрэнком, а утром, перед работой, за ним приглядит Майки.

Джамия поджала губы. А Джерарду вдруг почему-то вспомнилось её «я вам верю», сказанное ещё в первый день. Очень быстро это перестало быть правдой.

— Поймите, я, как и вы, не желаю ему зла, — терпеливо повторил Джерард. — Если вы считаете нужным, я побуду с ним, обещаю.

И может, это потому, что на дворе стояла глубокая ночь, а может из-за вечерних размышлений, но Джерард думал, что ведёт себя сейчас очень по-человечески. Джамия в ответ смотрела на него устало, словно из последних сил пыталась найти в нём то, чему можно было бы поверить. Может, раньше она считала, что будет его компаньоном, и именно поэтому ещё и грусть сквозила сейчас в её взгляде.

Будто подтверждая его мысли, она, плотнее закутавшись в халат, со вздохом произнесла:

— Мне так хочется, чтобы мы с вами были на одной стороне, Джерард, — она помедлила. Собиралась с мыслями, решалась. А потом, вздохнув, добавила: — Пожалуйста, не оставляйте его в этот раз.

Так вот как это выглядело в её глазах? Она посчитала, что Джерард оставил Фрэнка? Бросил одного в темноте на пронизывающем ветру, с кошмарами наяву?

Отчасти так оно и было, конечно, но ведь не являлось таким в целом.

Она ушла, скрепя сердце оставив алхимика наедине со своим творением и этими последними словами, от которых что-то неприятно ворочалось в грудной клетке.

***

Джерард не знал, сколько прошло времени. В спальне не было часов, а идти в лабораторию не хотелось. Комната дышала прохладой и ночной тишиной. Порой её нарушали резкие вздохи, полустоны, шуршание постельного белья.

Температура ещё держалась. Фрэнк не просыпался, но ворочался, вновь то скидывая с себя одеяло, то натягивая его обратно.

Джерард, сгорбившись, сидел на стуле и кутался в халат, чувствуя, как тяжелели веки. На коже будто пылинками собиралась усталость. Он уже третью ночь нормально не высыпался, и это давало о себе знать. В голове будто кто-то медленно, с садистским упорством водил напильником. Но уходить обратно в лабораторию после данного Джамие обещания чувствовалось неправильным. Джерард знал, конечно, что всё будет в порядке, он не поменял своего мнения просто потому, что гостья устроила панику, но видеть Фрэнка в таком состоянии и оставлять его одного казалось свинством.

Что-то перевернулось в мыслях с вечера и этой фразы Майки. И теперь, в ночи, давно позабытое и оттого непонятное чувство вины держало Джерарда рядом с Фрэнком.

«Ты переживаешь не за человека, а за объект своих исследований».

Все эти два долгих дня, смотря на Фрэнка, Джерард думал об одном: он жив. Но лишь сейчас задумывался о том, что на самом деле означали эти слова. Что значила сама по себе его жизнь. Уже не только ведь удавшийся эксперимент, но ещё и свободу действий. Право выбора. Личные границы. То, что Джерард безусловно принимал в себе, но за отсутствием практики не видел в других. Это всё — и свобода, и границы — будет развиваться во Фрэнке с каждым днём всё сильнее, и это придётся принимать во внимание. Направлять его, конечно, это не изменится. Но перед этим ещё и спрашивать. Разговаривать. Учитывать мнение. Относиться как к равному. Вот, что это означало — видеть в человеке человека.

И если Джерард, как творец, как наставник, хотел и этому научить Фрэнка, значит, ему самому придется проявлять эти качества каждый день. Придётся меняться самому, приобретая новые привычки. По сути, делать то, чего он хотел так много лет — расти вместе со своим творением.

Быть может, подумал он, это его следующая задача. Он смог привести человека в жизнь, и теперь должен продвинуться дальше — на уровень взаимодействия. Уровень самой жизни. Сложнейший уровень, так давно игнорируемый. Тот уровень, на котором можно стать куда более ярким огоньком света.

Джерард усмехнулся. Сейчас, в ночи, эти размышления не пугали. Но, отвлекаясь от них на мгновение, он прекрасно понимал, как трудно будет жить в соответствии с ними, когда утром, или на следующий день, или ещё когда-нибудь они снова столкнутся лбами с Джамией и он включит учёного. Как он позабудет о ночном решении и автоматически вернётся к старым привычкам. Не захочет воспринимать её как равную и пожелает сделать по-своему. Как Фрэнк будет видеть это в его поведении. Как он, возможно, сделает неверные выводы.

Джерард не хотел такого для него исхода.

Великой осознанности, как оказалось этой ночью, требовал не только процесс работы над алхимическими составами. Великой осознанности и кристального внимания требовало и человеческое взаимодействие, которое до этого момента было для Джерарда неважным, второстепенным, и оттого неосознаваемым.

И теперь, стоящий перед новой задачей — поймать момент и увидеть в человеке человека, — он будто снова был подростком, запутавшимся в записях по алхимии. Снова мальчишкой, забывающим свойства ингредиентов. Снова учеником, не понимающим, как выполнить домашнее задание.

Он вернулся к началу.

***

Время будто остановилось, застыло на всём острове. Непроглядная темнота за окнами не отступала. Она укутала дом в свои удушающие объятия и, казалось, никогда бы не позволила солнечным лучам осветить остывшие за ночь комнаты. А вместе с солнцем сквозь толщу тёмных объятий не могло пробиться и время.

Затянутый размышлениями — новыми и потому утомляющими — Джерард в конце концов задумался о том, кончится ли когда-нибудь эта странная ночь. Противные ощущения в голове не прекращались. От долгого сидения на стуле начала ныть спина, и всё тело будто съеживалось изнутри, как измятая бумажка, просило лечь, просило отдыха.

Беззащитное в ночи сознание подкинуло воспоминание. Как они уснули в этой комнате вместе с Фрэнком в его первый час. Как спокойно и приятно было дышать вместе.

Интересно, что он почувствовал тогда, проснувшись рядом с Джерардом? Проснувшись впервые в жизни. И что происходило там, в гостиной, когда он вошёл? Как отреагировала Джамия? И как вообще они пришли к идее выпекать это нелепое хэллоуинское печенье?

Джерард распрямился, разминая затёкшую спину. Соблазн был слишком велик. Что-то внутри шептало едва слышно, уговаривая так же лечь рядом, дать наконец телу и разуму заслуженный отдых. Лечь здесь, не возвращаться уже в лабораторию, на неудобный старый диван.

Джерард всё равно ведь проснётся раньше и Джамии, и Фрэнка, никто не узнает об этой маленькой слабости. Да и это его комната, в конце концов. И он обещал Джамии не оставлять Фрэнка.

И перед кем он только оправдывается?..

Джерард вернулся взглядом к Фрэнку. Тот спал, повернувшись к нему лицом и укутавшись в одеяло чуть ли не до носа. Джерард чуть улыбнулся — они с Майки уже давно привыкли жить и засыпать в прохладе. Ему лично это даже нравилось — тело находилось в постоянном тонусе, а мысли были яснее. Он вспоминал Америку с её жарким студенческим летом, когда вокруг витали экзамены, а содержимое головы будто разваривалось в вязкую кашу. Такие воспоминания подтверждали, что лучше уж он наденет ещё одну пару носков, чем будет изнывать от желания снять с себя кожу.

Но ни Джамия, ни уж, конечно, Фрэнк, к такому воздуху ещё не привыкли.

Да к чёрту.

С глубоким вдохом Джерард поднялся со стула и, двигаясь всё ещё нерешительно, будто бы мелкими рывками, будто кто-то осуждающе наблюдал за ним из угла, подошёл к кровати. Осторожно присел на край. Матрас податливо прогнулся под его весом.

Медленно, едва дыша, Джерард протянул руку. У Фрэнка всё ещё держалась температура, но спал он уже, кажется, крепче. Дыхание было ровным. Всё восстанавливалось. Можно было, пожалуй, выключить ночник.

Но, останавливаясь уставшим взглядом на лице юноши, Джерард вдруг застыл, в один миг как-то странно оцепенев внутри. Это движение — протянуть руку к лампе и выключить тусклый свет — вдруг показалось слишком… интимным. Оставить их вдвоём в темноте, рядом, в одной комнате, погружённой в сон. Это было вовсе не как тогда, в первый раз — в утреннем свете и бурлящих эмоциях. Тогда был восторг, неверие. Эмоции яркие, глушащие поток сознания. Теперь же осталась только ночная размеренность и усталость. Тишина. Это было что-то другое, что-то куда более личное. Что-то, что — втайне для Фрэнка — навсегда останется только между ними двумя.

И проживать этот момент было…

Джерард не мог подобрать описание.

Свет всё же погас через десяток секунд, проведённых в дурманящей дымке малознакомых, путающих сознание эмоций.

Джерард осторожно лёг рядом на край простыни. К неприкрытому одеялом телу ластился ночной холод. Прижав к себе ноги, мужчина плотнее укутался в тёплый халат.

Теперь, в кромешной темноте, ничего нельзя было различить. Оставалось лишь чутко слушать чужое дыхание.

Он уже позабыл за столько лет, каково это — осознанно засыпать рядом с кем-то. И не с братом, как в детстве, не с соседями по комнате, как в кампусе в Америке во время учёбы. Каково это — засыпать рядом со своей мечтой в мягкой ночной тишине в собственной постели. Устроившись удобнее, пытаться рассмотреть едва видимый в темноте силуэт. Внимательно прислушиваться к вдохам и выдохам.

Он забыл, какими щемяще трогательными могут быть эти моменты.

Безмолвие околдовывало разум. Оно тихонько опутывало мысли невидимыми нитями и будто незаметно меняло что-то в самой их основе. Вплетало в мысленную сеть сознания крошечные жемчужины новых эмоций. Приятных. Невесомых. Незабываемых.

И если бурлящий поток чувств приходил, топил и уходил, лишь на время разрушая привычную картину мира, то такие ночи ювелирно вытачивали в этой картине что-то новое, куда более прочное. Что-то, чему убаюканное, беззащитное, сонное сознание, к сожалению или к счастью, не могло сопротивляться.

***

Пробуждение наступило резко, и последним, что осталось в сознании после ночи, были сны, в которых он то плавал с дельфинами, то без сил лежал на асфальте, безвольно наблюдая, как над ним заносят меч.

Джерард открыл глаза на секунду. Взгляд упёрся в белый потолок. Что-то в спутанных после ночи ощущениях было не то. Потом сонливость победила, и, с наслаждением опустив веки, мужчина на время вернулся в свой внутренний мир. В нём смешались обрывки снов, первые размышления о наступающем дне и воспоминания о вчерашнем.

Так здорово ему было во сне, когда вода — теплая, прозрачная, нежная, совсем не Атлантика — ласкала его, а вокруг плавали одни из любимейших его животных. И в то же время так разрывающе жаль было прощаться с жизнью в последние секунды, когда, охрипнув от крика и потеряв последнюю возможность сбежать, он смотрел на клинок, занесенный над его головой. В тот момент будто действительно вспомнилась вся жизнь, но, вопреки общему представлению, не пронеслась лентой из тысячей воспоминаний, а упала одним тяжеленным комом — совокупной массой всего прожитого.

Удивительно, какой неразличимой и в то же время кристально ясной, интуитивно понятной была эта масса.

И так… неприятно было вспоминать слова Фрэнка о том, что он чувствовал в темнейший свой момент лишь оцепенение, бессмысленность и страх. И тут же всколыхнулось желание помочь ему нажить эту палитру. Чтобы в момент, когда над головой будет занесён метафорический меч, ему было, что вспомнить.

И лишь сейчас, задумываясь о Фрэнке, Джерард резко понял, что его смущало в собственных ощущениях.

Он лежал в своей постели. Он заснул здесь рядом с Фрэнком.

Резко открыв глаза и повернув голову, алхимик наткнулся взглядом на взъерошенную макушку. Фрэнк спал.

За закрытой дверью в утренней тишине слышалась приглушенная возня. Майки собирался на работу.

Внезапное смущение вмиг затопило все остальные чувства. Ночной трепет остался там же, в ночи, и теперь от интимности момента было лишь неловко. Мужчина быстро встал с постели и спешно прошёл к двери. Спасало то, что за окном было ещё довольно темно, хотя небо над океаном уже неохотно синело.

Уже у двери, поймав странное желание напоследок обернуться на заполняющие комнату моменты, Джерард посмотрел на Фрэнка. Он весь укрылся одеялом, выглядя, как нахохлившаяся птица. Темные волосы спутались, веки чуть подергивались. Закрытый от внешнего мира и в то же время перед ним беззащитный.

Неосознанно запоминая эту картину, Джерард поймал себя на мысли, что Фрэнк был для него сейчас так близок и одновременно так далёк. Близок как творение, о котором он так долго мечтал, и далёк как человек, которым стал.

Джерард очень смутно представлял, как сблизить этих двух людей, объединить их в единый образ.

Но об этом, пожалуй, можно было подумать после кофе.

Выйдя из комнаты, он тихонько прикрыл за собой дверь.