Уже вечером, после ужина и неопределённого количества времени в лаборатории, Джерард вернулся в гостиную. Он с удовольствием погрузился в затягивающий мир исследования, экспериментов и опытов и не знал, чем всё это время занимались Фрэнк, Майки и Джамия.

Заходя в гостиную, он увидел их троих на ковре, играющих во что-то. В центре лежала большая доска, а в руках у каждого были карты. Игральный кубик валялся тут же, рядом с толстой стопкой других карт.

Джамия первой заметила его, появившегося в дверном проёме, и улыбка, с которой она вскинула голову, в то же мгновение стала напряжённей.

Джерард попробовал её глупое хэллоуинское печенье за ужином, вынужденно объяснил, почему уже много лет (с того самого времени, как начал серьёзно заниматься алхимией с дедом) не отмечает этот праздник, и метнул взгляд на Майки, когда тот с улыбкой заметил: «Мой брат немножко зануда. Но раньше он восхитительно выпрашивал у соседей сладости, честное слово. Мы тогда ещё жили с мамой в Торсхавне. Он всегда наряжался призраком и строил жалобные глазки, вы бы видели. Из него получался крутой призрак. Помнишь, Джи?».

Джерард помнил.

Фрэнк хихикнул и отметил, что был бы не против посмотреть на Джерарда в образе призрака. А тот, чувствуя, будто всеобщие весёлые взгляды кололи его, как тонкие сухие ветки, скорее расправился с едой и сбежал к себе в лабораторию.

Он чувствовал себя не в своей тарелке каждый раз, когда приходилось вспоминать детство. Обычное детство обычного мальчишки. Обычные занятия, игры в футбол на большом тренировочном поле Торсхавна и костюм призрака на Хэллоуин. Тогда он ещё толком не занимался с дедом, и эти времена вспоминал со странным щемящим чувством в груди. Он плохо помнил этого беззаботного мальчишку, и порой от этого становилось очень тоскливо. У него была совсем другая жизнь. И Джерард, каким он привык быть уже много лет, был бы всё же рад лучше помнить её. Если бы у него была возможность вернуться в прошлое, он бы, пожалуй, постоял в сторонке и просто посмотрел бы на этого пухлого мальчика, копающегося в холодном мокром песке на побережье или гоняющего с братом на велосипеде по улицам Торсхавна в те драгоценные моменты, когда дождь заканчивался.

Но никто, кроме него, и уж явно не Джамия, не должны видеть и знать этого ребёнка.

И потому теперь, когда Майки внимательно смотрел на него, только что предложив присоединиться к ним в следующем раунде, Джерард ощутил, будто бы его снова пытались выставить обычным мальчишкой, который играл бы вечером с друзьями в настольные игры.

Он им давно уже не был. И давно уже не хотел им быть. Потому лишь покачал головой, налил себе кружку чая и бросил напоследок:

– Долго не сидите на полу, – смотря почему-то больше на Фрэнка и брата.

Именно такая жизнь обычных людей и приводит их в конечном итоге к неосознанности и несчастью. Они тратят время на то, что не принесёт им ничего нового.

Джерарду было не по себе, когда он, сидя в кресле в библиотеке несколько минут спустя, невидяще смотрел на открытую страницу книги у себя на коленях. Он подозревал, что этому состоянию была и ещё одна причина, но главной считал то, что Фрэнк остался там, с ними. Остался жить жизнь обычного человека.

Но это был его первый раз, первый день. И Джерард, пусть и хотел, всё же не смог лишить его этого – простого вечера в компании других людей, сидящих в гостиной, залитой жёлтым светом.

***

– Почему ты не пошёл играть с нами?

Был уже поздний вечер. Невообразимо длинное тридцать первое октября подходило к концу, заставляя Джерарда испытывать колющее в груди чувство сожаления. Он любил, на самом деле, такие дни: растянутые эмоциями и ощущениями. Они были наполнены жизнью, а значит, прошли не зря. Прежде в такие дни ему хотелось допоздна засиживаться в лаборатории и продолжать исследование, продолжать творить, чтобы только не терять этот восхитительный импульс. В нём будто была замешана особая магия, которую ни одному алхимику было не под силу понять. И магия эта, лёгкая и сияющая, редкая, словно крошечные снежинки в лучах зимнего солнца, исчезала под тяжестью сна, на следующее утро оставаясь лишь воспоминанием, которое, увы, было невозможно вернуть.

И потому в таких днях хотелось остаться навеки.

День сегодняшний, день великого делания, день, когда Джерард задышал одним воздухом с главным своим творением и с самой сильной своей мечтой, обернулся одним из таких дней.

Но время было неумолимо. Оно поддавалось силе эмоций, растягивалось, но никогда не снисходило до того, чтобы остановиться. И теперь, сидя на краешке кровати в комнате Фрэнка, Джерард рассматривал его лицо и думал, как ответить на вопрос. Он пришёл пожелать юноше спокойной ночи, он не собирался нагружать его перед сном весомыми размышлениями, но…

Глубокий вдох собрал мысли в единый поток.

– Я не хочу тратить время попусту, Фрэнк. Мне важно работать и идти к цели.

Он врал. Безбожно врал. Смотрел своему творению в глаза и врал ему и самому себе.

Не во всём, конечно. Работать было действительно важно. Но сегодня… Сегодня что-то было будто разлито в воздухе, и Джерард впервые за долгое время хотел бы, пожалуй, потратить время впустую. Страшно было это признавать, но в глубине своей сложной души он хотел бы сегодня просто побыть вдвоём. Поговорить о важном да и не очень. Поиграть в настольные игры. Но они с Фрэнком, к сожалению (или к счастью?), не были одни в этом доме. И Джерарду вовсе не хотелось бы заниматься глупостями в компании Джамии.

Фрэнк, сидя на кровати по-турецки, вглядывался в его лицо из-под растрёпанных и влажных после душа волос. На нём была чёрно-белая полосатая кофта с длинными рукавами, и он выглядел так… Аккуратно, нежно, по-домашнему. Таких людей не может создать генетика. Такие люди приходят в мир только от искусства.

– Проводить время с людьми значить тратить время попусту? – хмурый взгляд.

Сам того не желая, Джерард вздохнул. Нет. Нет, вместе с людьми можно было делать нечто потрясающее, создавать, обсуждать, искать ответы, но… Почти все люди были потухшими огоньками.

– Нужно качественно проводить время с людьми, Фрэнк, – медленно подбирая слова, ответил Джерард. – Так, чтобы ваше время приносило вам что-то важное.

– Хорошие эмоции, например?

Вздрогнув от неожиданности, Джерард всем телом развернулся на голос. В дверях комнаты, опираясь бедром о косяк, стояла Джамия и, скрестив руки, смотрела на них. К груди она прижимала книгу. Её волосы тоже были влажные. Очень по-домашнему и она тоже выглядела не в своём доме.

Джерард усмехнулся. Интересно, они с ней хоть в чём-нибудь однажды сойдутся?

– Люди – довольно ненадёжный источник хороших эмоций, Джамия, – с мягкой, почти снисходительной улыбкой заметил он.

Девушка тоже приподняла уголки губ. Она бросила взгляд на Фрэнка, а потом, снова переведя его на Джерарда, вскинула брови:

– Правда?

Повисло молчание. Она… Джерард не стремился создать Фрэнка ради хороших эмоций, он…

– Нам всем нужны люди, Джерард, это одна из основ жизни, не пытайтесь это отрицать, – оттолкнувшись от стены, девушка прошла в комнату, устраиваясь на противоположной стороне кровати. – Мы лишь выбираем для этого разные пути.

– Что вы собираетесь делать? – сделав вид, что проигнорировал её слова, спросил Джерард, упираясь взглядом в книгу в её руках. Улыбка девушки, адресованная Фрэнку, стала шире.

– Мы с Фрэнком решили, что было бы здорово читать на ночь, – ответила она, подкладывая под спину подушку для опоры. – Я давно хотела начать, но, знаете, в Америке это почти невозможно. Всегда находится что-нибудь другое, чем занять вечер. А здесь, – она кивнула на окно, за которым в кромешной темноте шуршал океан, – идеальная обстановка для чего-то подобного.

Джерард поджал губы. Молчал, не уходил.

С людьми, постоянно с людьми. Фрэнк совсем не был один за этот день. И даже теперь, перед сном он не останется наедине с собой. Это его первый день, безусловно, ему страшно, ему хочется, чтобы кто-то был рядом, ему хочется отвлечься от той неразберихи, что происходит и кричит в его голове, но… Это может стать привычкой. Совместное чтение на ночь и обыкновение засыпать с кем-то рядом. Так, что даже последние минуты уходящего дня не станут для него временем уединения.

Джерард не мог запрещать Джамии читать Фрэнку на ночь. Он не хотел запрещать этого и Фрэнку (хотя при мысли как он читает ей, свернувшейся рядом, что-то ревностно сжималось между лёгких). Но он мог заставить Фрэнка перенести опору с людей на себя, и он знал, как это сделать. Он знал, как больно это будет и как страшно. И также знал, насколько важно сделать это в самом начале пути. Вернуть ему его жизнь. Вернуть ему его время и главное – его силу.

Фрэнк предложил было присоединиться к ним, стоило Джерарду встать с кровати, но он отказался. Он не станет тратить время попусту.

***

Ночь прошла за работой. Эликсир, который создавал Джерард, требовал невероятной концентрации и предельного внимания не только из-за сложности состава, но и из-за опасности, которую представлял для человека. Малейшие неточности могли нанести серьёзные последствия сознанию, и потому Джерард не смел отвлечься ни на секунду. Обычные эликсиры такого внимания не требовали. Их можно было спокойно оставить на огне и заниматься подготовкой ингредиентов или прочими делами. Этот же приходилось постоянно помешивать, следить за температурой и густотой. Конечно, Джерарду было не впервой выполнять такую сложную работу, но сегодня всё обострялось тем, для кого он это делал.

Он смутно представлял раньше, что будет чувствовать к человеку с портрета. К своему творению. Чувственный мир долгое время был для него под запретом. Чувства подогревали разум, который у алхимика должен был оставаться холодным. И потому Джерард, казалось, был теперь на особой связи с Фрэнком – оба они прошлым утром столкнулись с водопадом ощущений, и обоим предстояло научиться в нём не захлёбываться.

Конечно, он понимал, что ревнует. К Джамии, которая весь день пыталась отвоевать себе внимание Фрэнка, и к целому миру, который готов был обрушить на него все свои соблазны, только дай ему волю. Джерард полагал, что испытывать эту ревность – нормально. Но одного понимания было мало, чтобы справиться с ней. Она, как вездесущая вода, затекала в его сознание через крошечные трещинки в защитных мыслях, капля за каплей просачивалась через едва заметные уязвимые места и накапливалась там, внутри, по ощущениям, целым морем. И море этой штормило, белую лодку швыряло на волнах, и все прочие мысли опускались на самое дно, закапываясь глубоко в песок и камни. И кроме шторма будто не существовало больше ничего.

***

На следующий день, стоило потоку времени перевалить за полдень, испортилась погода. Океан хлестал прибрежные камни пенной водой, ветер свирепствовал по всему маленькому острову, летая с молниеносной скоростью и грозясь сбить с ног любого, кто посмеет приоткрыть дверь дома и рискнуть выйти на улицу. Ветер никогда не щадил ни острова, ни тех самоотверженных людей, что решались покорить их вершины. Погода на Фарерах была обманчива и хитра: с утра воодушевляла тишиной или даже солнцем, а после обеда, выманив редких туристов, гнала тучи с дождём или мокрым снегом, превращая пребывание на улице для тех, кто купился на её обман, в настоящее испытание.

Ближе к вечеру, когда Майки вернулся с работы – из столицы – обратно на Кольтур, Джерард увёл его в лабораторию.

– Мне нужна твоя помощь, – усадив брата на диван, без промедлений начал он. – Отвлеки Джамию после ужина, мне нужно сделать кое-что.

Майки подозрительно приподнял бровь.

– Ты что задумал?

Джерард опустил голову. Майки был единственным человеком, способным вызвать в нём чувство неуверенности. Он выступал важнейшим связующим звеном между старшим братом и остальным миром, он был критерием, по которому Джерард оценивал степень адекватности своего поведения в этом мире. Он не то чтобы был совсем не приспособлен, вовсе нет. Просто порой, когда смотришь вниз с высокой горы, всё кажется таким маленьким. Майки напоминал Джерарду о том, чтобы тот, спустившись, видел реальную величину вещей, а не тот образ, что сложился у него на вершине.

– Он всё время проводит с ней, – с плохо сдерживаемой смесью злости и волнения начал Джерард. – Он видит в ней опору. Он совсем не знает, какого быть центром своей жизни, – Джерард, нервно вышагивающий из стороны в сторону по лаборатории, замер, приковав взгляд к Майки. – Я хочу научить его этому. Мне нужно, чтобы он научился справляться со страхом одиночества, научился быть один.

Майки вздохнул. Он уже понял, к чему клонит брат.

– Но это базовый человеческий страх, не так ли? – голос младшего Уэя звучал мягко. – Ты не можешь отнять у человека то, что делает его человеком. Ты не можешь отнять у Фрэнка чувство страха.

– Я не хочу отнимать его, – нервно заметил Джерард, направляясь к рабочему столу. – Я хочу научить его быть с ним и не сбегать каждый раз.

Он взял что-то с деревянной поверхности и снова развернулся к брату, понижая голос.

– Здесь – один из самых сильных галлюциногенов, приготовленный мной лично. Я не оставлю Фрэнка ни на секунду. Мне лишь нужно, чтобы он прочувствовал наконец полностью свой страх, который второй день так сильно в себе давит. Он должен столкнуться с ним лицом к лицу, иного способа нет. И я не хочу, чтобы Джамия мешала.

Майки смотрел на брата… осуждающе и сочувствующе одновременно. Этот взгляд лучше всего можно было описать словами «смиренное принятие неизбежного». Он знал, что не переубедит брата. И знал, что тот действительно не оставит Фрэнка. Вот только методы, которые он выбирал, порой (почти всегда) были… слишком.

– Так ты поможешь? – взгляд серьёзный, почти вызывающий.

Майки вздохнул. И смиренно кивнул головой. Джерард удовлетворённо поставил флакончик на стол, смотря в пол и шепнув едва слышное «спасибо».

– Ты так смотришь на неё, – заметил Майки, вставая с дивана и направляясь к выходу из лаборатории. – Будто она вселенское зло. Она тоже его создатель.

Джерард чуть слышно фыркнул из чистой вредности, и Майки сказал уже громче, как бы с нажимом:

– Он больше не твой эксперимент, Джи. Он живой. Не забывай об этом, пожалуйста.

И вышел из лаборатории, оставляя Джерарда наедине с тишиной, странной тяжестью и отголоском фразы «он живой», вызывающим трепет где-то между лёгкими.

***

Ужин прошёл спокойно. Ни Джамия, ни Фрэнк не подозревали о содержимом чашки с чаем, которую последний пил вместе со всеми. Джерард не сводил с него глаз. А взгляд Джамии слишком часто останавливался на Джерарде. Будто чувствовала.

Майки увёл её в библиотеку около восьми – попросил с чем-то помочь. Джерард, выйдя из лаборатории и прислушавшись к их отдалённым голосам, довольно хмыкнул. Братишка обладал удивительным даром внушения, который, впрочем, почти не использовал.

Фрэнк оказался в гостиной. Устроившись в углу дивана, укрывшись пледом и поджав под себя ноги, читал. За его спиной темнело полузадёрнутое окно.

Здесь, в этом доме, на острове Кольтур, особо больше и нечем было заняться. Развлечь себя можно было разве что содержимым огромной домашней библиотеки, которую с любовью собирала бабушка, наблюдением за вечным боем воды и земли, и, быть может, смешиванием ингредиентов в алхимической лаборатории. Правда, в крошечной хозяйственной комнате, которая у братьев выполняла роль практически склада, пылилось старинное пианино, но на нём никто не играл после смерти бабушки. Она учила их с Майки, когда они были маленькими, но едва ли Джерард смог бы вспомнить сейчас хоть что-то из её уроков. Хотя они были наполнены – и он вспоминал об этом со щемящим чувством потери глубоко в сердце – атмосферой тепла и настоящей, искренней любви. С тех пор он такой больше не встречал.

И лишь с появлением на острове Джамии, а затем и Фрэнка, вернулся далёкий отголосок тех чувств – когда дом звучал.

Почувствовав внимание Джерарда, Фрэнк поднял голову. Взгляд его был таким же упоительно чистым, как и в первый день. И эффект от него оставался прежним: затягивающим, чарующим, гипнотическим.

Губы юноши тут же растянулись в улыбке. Она выдавала без утайки, насколько Фрэнк был рад его видеть.

– Что читаешь? – Джерард прошёл в гостиную и сел на диван рядом, почти плечом к плечу. И мысль мелькнула: а было бы неплохо. Он отогнал её прочь.

Положив палец на страницу, Фрэнк прикрыл книгу, являя Джерарду обложку.

– Джамия посоветовала, – пожав плечами, добавил он. – Говорит, здесь такие рассказы подойдут как никакие другие.

Джерард усмехнулся. С этим он, пожалуй, согласится. Золотые буквы «Рэй Брэдбери» на красном шершавом фоне обложки напомнили ему о временах, когда и он сидел в этой самой гостиной много лет назад и вот так же читал эту книгу. В юношестве ещё, в школе. В памяти осталось уже мало сюжетов. В основном – лишь ощущения: запах новой книги, шелест сухих страниц, незаметно уводящих за руку далеко-далеко в несуществующие просторы, и уют – бабушка готовила у плиты, а он, оставшись на выходные, вот так разделял с ней молчаливый и как обычно дождливый Фарерский вечер. А дед работал в лаборатории.

Дом был другим в те годы. Гораздо более тёплым, несмотря на строгость его хозяина. Джерард, переехав сюда, так и не смог это чувство восстановить.

– И как тебе? – вернувшись в настоящее, искренне спросил он у Фрэнка. Тот заинтересованно смотрел на него в эту паузу, видимо, гадая, что происходит в его мыслях. А услышав вопрос, он пожал плечами:

– Очень яркие описания. Интересно.

Джерард чуть приподнял уголки губ, смотря куда-то сквозь обложку. Он не знал, как подвести к нужной теме.

– А ты чем занимался весь день? – Фрэнк, видимо, тоже желал продолжить беседу. Неудивительно – Джерард до самого ужина просидел в лаборатории, то работая, то в перерывах проваливаясь в дрёму после бессонной ночи. Копируя Фрэнка, он тоже пожал плечами.

– Накопилось много заказов, работаю с ними. И продолжаю исследовать твою кровь.

Фрэнк сморщил нос и улыбнулся:

– Звучит жутковато.

И Джерард в ответ неловко опустил голову, тоже не сдержав маленькой улыбки. Действительно жутковато, если так подумать.

Новых тем больше не приходило.

Так странно это было. Добиться желаемого и внезапно не знать, что с ним делать. Так… по-человечески. И страшно. На живых людей не построишь планов.

– И как она? Кровь, я имею в виду.

Ещё одна отчаянная попытка завязать желанный разговор. Так давно Джерард не испытывал такого. Когда хочется говорить и говорить, но на ум не приходит ничего толкового. А тишина недостаточно интимная, чтобы не быть неловкой. Два дня он хотел остаться с Фрэнком наедине, а теперь не знает, что сказать.

– Все показатели прекрасные. Ты сам… хорошо себя чувствуешь? – вот оно. Ниточка, за которую можно потянуть.

Брови Фрэнка чуть дрогнули. Он опустил голову, бессознательно водя пальцами по обложке.

– После ужина странно немного. Как будто пелена какая-то и спать тянет. Но в то же время цвета и звуки… сильнее? Не знаю, сложно описать.

Алхимик удовлетворённо кивнул. Всё было верно. Приглушённое сознание – будто дымка, укутывающая мысли в слои ваты. И в то же время оголённые органы чувств: Фрэнк теперь ярче видит, чётче слышит и острее ощущает собственное тело. Через десяток минут эти ощущения достигнут пика. Тогда придёт время выполнить план.

– Когда я такое чувствую, всегда помогает прогулка, – как бы невзначай заметил Джерард. – Может, пройдёмся?

Фрэнк с сомнением во взгляде посмотрел сначала на него, потом взглянул через плечо на непроглядную темень за окном. Наверняка хотел возразить, но Джерард уже встал со своего места, одним только этим движением настойчиво повторяя своё предложение. Давил. Сейчас можно. Сейчас нужно.

Через пять минут они вместе вышли на улицу. На Кольтур уже давно опустился вечер, и небо с водой, играя перед сном, прятались под одними красками. Всё вокруг было глубоко синее. Темнел зловещей громадой горб на севере острова. А вдалеке, будто на самой поверхности неспокойной воды, дрожали крошечные золотые звёздочки – окна редких домов соседнего острова Стреймой.

Ветер свирепствовал. Бросал вызов наглецам, посмевшим выйти к вечернему океану. И всё вокруг превращалось в звук – в свист этого разъярённого ветра, в шелест короткой травы и в царствующий в синеве плеск волн Атлантики.

Было холодно. Фрэнк, дрожа рядом с Джерардом, кутался в огромную куртку – её вместе с остальными вещами привезла в своём огромном чемодане Джамия.

Хотелось обратно – там, в доме, притягательным теплом светились окна библиотеки. Свет был приглушён – Майки предусмотрительно задёрнул шторы.

Джерард почувствовал, как Фрэнк прижался к нему плечом. То ли намеренно, то ли случайно в темноте. И на мгновение что-то резко защемило между рёбрами: не надо. Забудь про план, не оставляй его одного на этом жутком ветру. Есть другие способы. Ведь есть, наверное?..

– Знаю, сейчас холодно, – упрямо обращаясь больше к этому жалостливому чувству, чем к юноше рядом, начал Джерард, отходя по тропинке дальше от дома и увлекая Фрэнка за собой. Ему самому было холодно, но он хотя бы привык. – Но здесь ты вернёшь внимание и ясность мыслей. Постарайся расслабиться – станет легче. Подыши.

И, отойдя едва ли не к самой кромке падения жалящих холодом капель океана, он сам, являя юноше пример, вдохнул полную грудь сырого воздуха. И всё тело изнутри стало будто жадно впитывать эту влагу, как губка. Знакомый запах даже спустя столько лет не переставал радостью щекотать лёгкие. Такой воздух словно можно было пить большими глотками, очищая и успокаивая тело и разум.

Парадоксально, но именно такое буйство стихии всегда заставляло Джерарда отключать утомляющую порой мозговую деятельность и включать режим выживания: всё внимание в тело, дыши, всем своим существом напрягись, сожмись в одну крохотную точку, а потом вдруг выдохни. Расслабься и обновлённым телом вернись в настоящее. В ледяной воздух или пронизывающий ветер. Они унесут остатки беспокойных мыслей.

– Дыши, Фрэнк, – настойчиво повторил Джерард, и порывы ветра отнесли его слова в сторону. – Выйди из своей головы, почувствуй то, что чувствуешь. Скажи мне, что ты чувствуешь.

Он знал, что пик вот-вот настанет. Он не видел выражение лица юноши в темноте, но знал, что тот уже едва слышит слова. Однако это было и неважно. Джерард лишь поддерживал историю – прогуляемся, чтобы очистить голову. Она была лишь отчасти правдива. И лишь отчасти он уловил еле слышное:

– Мне страшно.

Вот оно. Началось.

Джерард сделал маленький шаг назад. Нужно выйти из поля видимости. Ещё один.

Фрэнк стоял в одиночестве, беспомощно оглядываясь по сторонам. Он уже не видел Джерарда. Ледяные капли летели ему в лицо, а перед глазами – Джерард знал – стояла темнота. Не видел он уже и света из окон библиотеки – состав, который Фрэнк, сам того не подозревая, выпил вместе с чаем, заволакивал взгляд, делал своё дело.

Он должен был остаться один. Со своим телом, со своими паническими мыслями, со своим страхом самой жизни. Он мог давить их столько угодно, так делали годами и многие другие люди. Но не этого Джерард хотел от своего творения. Не бегства от себя, наоборот – встречи.

Галлюциноген заставлял его в десятки раз громче слышать шум крови в ушах и собственное сердцебиение. Оно наверняка отдавалось барабанным боем в голове, заставляло дёргаться от каждого звука – истинного или возникающего по воле не на шутку разыгравшегося сознания. Этот же состав, бегущий теперь по венам юноши, затруднял любое движение, и даже поднять ногу, сдвинуться с места казалось сейчас Фрэнку невозможным. Как в самых жутких снах, когда движешься будто сквозь густой мёд, в сотню раз замедляющий каждое движение. И думаешь: да что же случилось со мной? И как я буду дальше?

Перед глазами в зернистой темноте, должно быть, хаотично вспыхивали образы. Главные человеческие страхи: чьи-то липкие лапы с ниточками паутины, мешанина красного. И тот клочок земли, на котором стоял Фрэнк, в какой-то миг по ощущениям, должно быть, будто завис высоко-высоко над бесконечными просторами неприветливых ледяных волн. А ветер, оглушительно свистящий в ушах, грозился вот-вот сбить неустойчиво стоящего на этом клочке человека в необъятные и неизмеримые просторы океана.

Слабые движения Фрэнка были лишены смысла. Он размахивал руками, пытаясь удержаться на неведомой высоте. И потом ладонями закрывал уши, защищаясь от звуков угрожающего внешнего и внутреннего мира. Он шатался, пытаясь сделать шаг. Он потерянно оборачивался по сторонам, пытаясь в кромешной для него темноте найти выход. Джерард был почти уверен, что ветер жадно слизывал сейчас с его щёк солёные слёзы.

И кто бы знал, о небо, как он хотел всё это прекратить. Смотреть на это было… невыносимо. Он хотел совершить навстречу юноше жалкие пару десятков шагов, ухватить его за плечи, помочь удержаться на ногах. Забрать его из кричащего мира, который наступал на Фрэнка со всех сторон.

Джерард знал, насколько это страшно. Он сам прошёл через это в своё время.

Но нельзя. Фрэнк должен пережить этот кошмар один. Он должен прочувствовать, что такое настоящий страх. Чтобы потом, в будущем, бояться только того, чего действительно следовало бы бояться. Чтобы понять: быть с собой – это не страшно. Что жить – это… Страшно, конечно, кому он врёт. Но не настолько, чтобы сбегать от собственной жизни к другим и надеяться, что у них будет не так страшно.

Всего несколько минут оставалось до окончания пика действия состава. Хаотичные движения Фрэнка понемногу теряли пыл. Замёрзшие руки опустились по сторонам от тела. Через минуту юноша медленно сел на сырую землю. Опустил голову на согнутые в коленях ноги. Обхватил себя руками.

Бесконечно одинока была эта картина.

Пора была возвращать его оттуда.

Сам будто двигаясь в густом киселе, Джерард наконец совершил желанные шаги. Присел на корточки рядом. И коснулся плеча юноши в одно время с тихим шёпотом, зовущим его по имени.

– Фрэнк. Фрэнки, возвращайся ко мне. Я помогу тебе, идём в дом.

В темноте было не различить неверие, наверняка отразившееся в глазах Фрэнка. Но Джерард знал, что оно там было. Карее неверие.

Секунда, другая. Фрэнк медленно-медленно протянул к Джерарду дрожащую руку. Неуверенно коснулся его плеча, холодной щеки. И вдруг совершенно неожиданно прошептал:

– Так красиво…

Джерард поддерживал его за плечи, когда они медленно возвращались в дом. Там будто ничего не изменилось: тепло и сумрачно, лишь в библиотеке по-прежнему горел свет.

Неаккуратно скинув влажную обувь и миновав лабораторию, они зашли в спальню.

Джерард усадил Фрэнка на кровать, помог снять промокшую холодную одежду. Потом – надеть сухую и чистую. Голова в эти мгновения была пуста, только руки чуть дрожали. Они оба будто вернулись на двое суток назад, когда ранним октябрьским утром также без мыслей и чувств, методично и почти на автопилоте Джерард помогал Фрэнку делать первые вдохи в новой жизни.

Наконец уложив юношу в постель, Джерард зашёл в лабораторию за антидотом. И через десяток минут, убедившись, что тот начал действовать, он тихо спросил, сидя на краешке кровати:

– Расскажи мне, что с тобой было.

Фрэнк слабо приоткрыл глаза. У него подскочила температура и начался жар. Щёки горели даже в слабом свете прикроватной лампы. Он уже сбивал одеяло в кучу в ногах, но потом всё равно натягивал обратно – воздух в доме был недостаточно прогрет, чтобы вот так лежать почти что ночью без одеяла.

– Я не понимаю, что произошло, Джерард, – голос хриплый, тихий. Явно ослабленный. Ему бы поспать, но сначала Джерард должен закончить этот урок. – Когда мы вышли на улицу, мне стало совсем плохо. Я немного помню… Ты говорил, и в какой-то момент всё вдруг стало заволакивать чёрным. Оно подступало со всех сторон, и я уже ничего не видел. Мне казалось… Всё будто ощущалось в сто раз сильнее. Каждое движение. Я не мог поднять ноги, как будто они были приклеены к земле. И мне стало так… страшно. Я ничего не мог сделать. Я не видел ничего, не видел тебя, всё куда-то исчезло. Я не понимал, как вернуться. Ничего не менялось, становилось только хуже, я слышал звуки. Шум, стук какой-то. Начало казаться, что это никогда не закончится. И эти мысли… Они становились сильнее. Что так теперь будет всегда. Что я так и буду один в этой темноте. И я пытался что-то позвать на помощь, пытался найти что-то. Но ничего не было. Я не знаю, это как будто длилось вечно. И я подумал: какой смысл? Мне всё равно никто не поможет. Поэтому в какой-то момент я просто… смирился. Сел. А потом я увидел океан, и он вдруг… Он поднялся ко мне, и волна зависла надо мной. И я понял, что это конец. Она резко накрыла меня, всё исчезло. Но потом… Я не знаю, сколько прошло времени, но вдруг стало светлеть. И этот свет, он звал меня и… я пошёл. А потом оказался здесь. С тобой.

Джерард слушал, не перебивая. Проживший такое захочет рассказать, избавить мысли и тело от этого опыта. И Джерард был сейчас самым благодарным слушателем. Все подробности воскрешали в нём самом давно забытые уже воспоминания об этом опыте. Когда-то давно, прежде чем начать серьёзно учить его, дед заставил его пройти через это. И Джерард… был, пожалуй, ему благодарен. Потому что накрепко запомнил этот страх. Потому что потом понял: это – действительно страшно. А все прочие страхи – неудачи, осуждения, одиночества и многие другие – не исчезли, конечно, но померкли на фоне того ужаса, через который прошёл сейчас и Фрэнк.

И зная это, помня, как ощущается что-то действительно страшное, человек перестаёт бояться мелочей. Перестаёт избегать того, что страшит. Перестаёт сбегать к другим от собственных страхов.

Об этом Джерард и сказал Фрэнку. Будто сам только что понял. А ещё добавил:

– Запомни этот свет, Фрэнк. Пусть он будет напоминанием, что темнота рано или поздно проходит. Знаю, когда ты в ней, кажется, что она никогда не рассеется, но… Она уходит. Помни это. Рано или поздно будет светлее.

Фрэнк едва улыбнулся в ответ на эту фразу. Ослабленный, вымотанный химией в организме, он почти уже засыпал. Джерард приложил ладонь к его лбу. Горячий.

Он вышел в ванную смочить полотенце, а когда вернулся, Фрэнк уже провалился в беспокойный сон. Джерард провёл мокрой тканью по его лицу.

Он не мог сказать точно, сколько времени они так пробыли. Холодная ткань понемногу теплела, и Джерард собрался было снова смочить её. Встал с постели, направился к выходу. И уже у самой двери вдруг услышал слабый шёпот. Слова были тихими, однако Джерард был уверен, что разобрал их правильно.

– Этот свет. Он появился, когда… Ты был светом.