Сквозь густой туман долетал чей-то смех. Он задорно ударял в мягкие границы сна, и те истончались, из идеального теплого кокона превращались в измятый бумажный шарик, и в прорывы пробивались холод и воздух. Воздух настойчиво летел в лёгкие, оставляя щекочущее ощущение в горле, а холод ёжился на кончике носа.

Это, кажется, был голос Майки? Видимо, вернулся со школы и теперь ужинает вместе с мамой.

Джерард сонно приоткрыл глаза. Комната была зернисто-серой, а под дверью притаилась полоска жёлтого света. В ней жили вечерние чувства. Чувство потери и вины. Он опять уснул, вымотавшись после уроков и занятий с дедом, а они решили его не будить. Просил же… Будите. Ужинаете без меня, опять я как изгой какой-то.

Сейчас он выйдет из комнаты, и они разом посмотрят на него. И в глазах их будет: «Опять проспал». Что-то сжималось в груди, и хотелось зажмуриться в попытке сбежать от этого ощущения.

Вот только голос, там, за дверью… Он не был похож на голос мамы или Майки. Он был звонче, громче и он был… чужой.

Вздрагивая и резко просыпаясь, Джерард вспомнил, кому принадлежал этот голос. Это смеялась гостья. Джамия. Джамия, и с ней… Воспоминание обрушилось на него оглушающим ледяным водопадом. Джерард в ту же секунду поднялся, опираясь на локоть и оглядываясь на вторую половину кровати. Она была пуста. Покрывало, доверчиво обнажая светлое постельное бельё, было заботливо накинуто Джерарду на плечи.

Раннее утро. Алхимическая жидкость в бутылочке. Портрет.

Неровный выдох вырвался из груди. Джерард сел, зажмуриваясь на секунду от резкого притока крови. Фрэнки. Они уснули вместе.

Медленно вдыхая и выдыхая, Джерард провёл ладонью по лицу, пытаясь избавить своё восприятие от липкой паутинки чувств из прошлого. Он ненавидел спать, когда кто-то ещё в доме бодрствовал. И уж тем более, когда три человека на кухне, залитой жёлтым светом, обсуждали что-то, укутанные в вечернюю атмосферу волшебства от присутствия в жизни нового человека, желанного человека, а он был здесь. Спал один в тёмной комнате.

Зимой и осенью на Фарерах темнело слишком рано, и уже после трех солнце, устав, клонилось к закату. Оно не любило этот северный архипелаг. И лишь временами, оттаивая, острова и солнце встречались и смотрели прямо друг на друга, и тогда пейзажи преображались и начинали будто сиять изнутри. Джерард любил и не любил такие моменты одновременно. Острова и холмы выглядели радостно, красочно, но переставали быть Фарерами. Фареры – это облака, серая морось и ветер. И старый дом, укрывающий от влаги и холода. Дом, в котором можно было, работая в лаборатории, слушать стук дождя по подоконнику и постоянный фоновый шум океана.

Джерард встал с кровати и вышел из комнаты, бесшумно прикрыв за собой дверь.

В гостиной горел свет. Двигаясь неслышно, алхимик шёл к нему, и свет был готов требовательно оглядеть его, ещё сонного, которого только-только отпустила тьма. Свет с каждым шагом всё отчетливей видел Джерарда, и тот, ещё к нему не привыкший, щурился, делая последние шаги до гостиной. И едва он пересёк порог, свет обступил его со всех сторон, проник сквозь кожу и сжал в крепких руках его сердце.

Фрэнк и Джамия стояли у кухонной тумбы, склонившись над чем-то. Их руки разделяло лишь несколько сантиметров. Джамия улыбалась той улыбкой, что возникает, когда счастье распирает изнутри и губы разъезжаются сами собой. Фрэнк стоял к Джерарду спиной, одетый в красную клетчатую рубашку и простые синие джинсы. Вьющиеся на кончиках черные волосы закрывали его лицо.

Что-то, похожее на большой пузырь тяжёлого воздуха, тотчас застряло в груди, и пришлось с силой вдохнуть и выдохнуть, чтобы воздух этот провалился дальше и разлетелся по мышцам и клеткам.

Первым его заметил Майки.

– Джи! Мы уже собирались тебя будить.

Джамия, оторвавшись от своего неведомого дела, вскинула голову первой, а за ней, резко распрямляясь, на Джерарда оглянулся Фрэнк. 

Ещё один пузырь воздуха, настолько лёгкого и оттого не способного удержаться внутри человеческого тела, стал давить на горло. Пришлось вдохнуть и выдохнуть через рот.

Фрэнк смотрел, не отрываясь. Губы его были чуть приоткрыты. А взгляд – чист. Уэю казалось, что он тонет в нём. С каждой секундой его всё сильнее затягивал этот водоворот, и он, захлёбываясь, покорно позволял течению уносить его глубже.

И, оказавшись под толщей этой воды, в этой живой стихии, он, противореча самой её природе, сделал шаг вперед. Прозрачность внезапно заласкала его со всех сторон. Ещё шаг. Прочая жизнь осталась за пределами бесконечных водяных стен. Оказавшись совсем рядом с Фрэнком посреди журчащей жизни, Джерард так и не смог отвести взгляд.

– Здравствуй, – почти шёпотом, зачарованно. 

Фрэнк несмело, не до конца уверенно, но улыбнулся ему в ответ. Он правил этим водоворотом, он был его центром, но, кажется, даже не знал этого, и позволял воде играючи затягивать Джерарда всё глубже.

– Привет, – голос его звучал бархатно, низко, но взволнованно и, пожалуй… восхищённо.

Ни Джамия, ни Майки не смели нарушить момент.

Джерарду так хотелось коснуться. Положить ладонь Фрэнку на щеку, провести по теплой коже. Убедиться, что он настоящий. Что он не сон и не мираж. Что он жив. Что он из плоти и крови. Что он – его алхимическое чудо – реален.

Но нет, не здесь. Не перед ними.

Вдруг быстро всплывая из-под толщи воды, Джерард вернулся в реальность и тут же впился взглядом в Джамию.

– Что вы делаете?

Он не мог здраво оценить, насколько резко прозвучал вопрос, но девушка едва ли не отшатнулась.

– Печенье, – будто оправдываясь, ответила она и несмело ему улыбнулась. Джерард метнул взгляд на стол. С деревянной поверхности ему весело улыбались песочные привидения. – Сегодня Хэллоуин, – несмело добавила Джамия, видимо, заметив непонимание, отразившееся на его лице. – Может… хотите с нами?

Джерард взглянул на Фрэнка, и от последнего глупого вопроса ему захотелось рассмеяться. А ещё – снова попасть в этот чудесный водоворот и не всплывать больше.

– Нам нужно в лабораторию, – объявил он, обращаясь больше к Фрэнку, чем к Джамии. И, не объясняя больше ничего, развернулся к выходу из гостиной.

– Но… – долетел до него растерянно-непонимающий голос гостьи. – Джерард, разве это не может подождать? Мы закончим и…

Он остановился. Развернулся. Джамия смотрела на него своим пытливым взглядом и, кажется, начинала сердиться. Он быстро оглядел её. Фартук, под ним футболка и потертые джинсы. Фрэнк смотрел на неё. Он был не намного выше. А потом он перевел взгляд на Джерарда, и тот, едва заметно качнув головой в сторону лаборатории, вышел в коридор.

– Нужно убедиться, что ты в порядке, – спокойно, будто бы и не было только что этой странной сцены, сказал он, когда Фрэнк нагнал его. – Много времени это не займёт.

Тот засунул руки в карманы джинсов, ожидая, пока Джерард откроет дверь в лабораторию.

– Почему мы не могли закончить? – голос его звучал спокойней и явно уверенней, чем утром. – Мы с Джамией?

Джерард, уже взявшийся за дверную ручку, застыл на секунду. Во фразе этой что-то шептало: «Тебе среди них не место».

Он поджал губы и распахнул дверь, приглашая Фрэнка внутрь.

– Сначала нужно завершить дела. Пойдём.

Они зашли в лабораторию. Здесь всё, на первый взгляд, казалось прежним: ингредиенты и принадлежности стояли на своих местах, готовые к использованию. Черновики и ручки в беспорядке лежали на столе. Вот только теперь всё это уже не вызывало прежних чувств: волнения, беспокойства, любопытства, предвкушения. Теперь уже живое творение находилось в этой лаборатории, и на месте эмоций из прошлого появилась едва уловимая вибрация: вот он, уже здесь. Живой человек. И что ты с ним будешь делать? Куда ты повернёшь?

Ощущение это было столь же пугающим, сколь и восхитительным.

На полу у кушетки всё ещё валялись обломки деревянной рамы.

– Присядь.

Джерард указал на диван, на котором сам мучился прошлой ночью. В сознании пронеслась мысль: теперь эту ночь от них отделяла, кажется, целая тысяча долгих лет. Фрэнк был здесь, он был жив, и перед Джерардом, будто прекрасные цветочные бутоны, неостановимо раскрывались возможности. 

Они смогут говорить. Вечера напролёт разговаривать о важном, о том, что Джерард всегда хотел с кем-то обсудить. Фрэнк сможет стать его компаньоном, его близкой душой. И как в эти планы вписывается выпекание глупого хэллоуинского печенья?

Фрэнк послушно подошёл к дивану и сел. Чуть сгорбившись и не зная, видимо, куда деть руки, он хаотично переплетал пальцы. Он действительно казался куда более уверенным, чем утром, но всё равно прожил на этой земле лишь несколько часов. Поэтому смотрел на Джерарда ищуще, жадно, и у того сердце ёкнуло, когда он поймал этот взгляд. Выпытывающий ответы, кристально чистый.

Алхимику хотелось улыбаться. Так, как улыбалась Джамия. Так, как она теперь, наверное, уже не улыбается.

Они молча смотрели друг на друга несколько долгих секунд. Невидимая воронка, затянувшая Джерарда в тот первый раз, когда он увидел портрет, всё ещё кружилась в пространстве между их взглядами.

– Я рад видеть тебя, Фрэнк, – наконец тихо, почти не своим голосом сумел сказать алхимик. Вибрация волнения и восхищения затапливала его. Он целую сотню лет, кажется, не испытывал этой ядерной смеси эмоций. Даже в первые минуты, когда увидел Фрэнка. Тогда его разум был затуманен, тогда не было ясного осознания, что всё это не мираж, не сон, не видение. Теперь же, понимая и видя всё отчётливо, он едва мог справляться с этими эмоциями. Так давно он не чувствовал такого. Так долго он был алхимиком – отстранённым, не подпускающим к себе ничего лишнего. Так долго был учёным, что теперь, смотря на Фрэнка в своей лаборатории, едва справлялся с тем, чтобы снова чувствовать себя человеком.

Не в силах удержаться, Джерард сел перед юношей на корточки. Точно как ранним утром тысячу лет назад. Каким-то неведомым способом это помогало, пусть и не сильно, но успокоиться.

– Я знаю, у тебя есть вопросы, – негромко начал он. – Ты можешь задать их мне. Что угодно, Фрэнк, всё, что тебя интересует.

Юноша рассматривал его в ответ. Пристально, почти вгрызаясь в плоть взглядом. Чуть хмурил идеальные брови.

Создатель и его творение сидели друг перед другом совершенно открытые; один готов был радостно отдать всю душу, а второй – жадно принять её, разобрать на атомы, найти и забрать то, что было нужно.

Джерард не мог не замечать, насколько юноша был красив. Пушистые волосы обрамляли лицо, придавая Фрэнку, с его ясным взглядом, тонкими губами и аккуратными чертами образ почти что ангела. Пускай в джинсах и рубашке, не всем ведь ангелам одеваться в белое. И даже немного забавно Джерарду было сравнивать этот образ с собственными вечно взъерошенными волосами и слегка помятой ото сна одеждой.

После долгой паузы, каждая секунда которой ощущалась как день, Фрэнк спросил:

– Зачем ты создал меня?

Сердце будто на секунду провалилось куда-то вглубь грудной клетки, вышвыривая из внимания мысли об эстетике, красоте и ангелах, пропуская удар и повисая на тонких нитях. Лёгкие, запутавшись, требовали вздоха. Джерард, опомнившись, подчинился.

Джамия рассказала ему. Рассказала про картину и про то, кем были друг для друга они трое. Но ведь именно Джерард, не она, должен был открыть Фрэнку эту историю. Она могла выбрать неверные слова, с самого начала направить сознание юноши в неверное русло. И какими ещё способами она станет вмешиваться? Джерард знал, он знал, что она его художница, она тоже его создательница, но она…

Ладно.

Он сделал медленный вдох, прикрывая глаза и опуская голову. У него не было ясного представления, как простыми словами объяснить Фрэнку это сложнейшее решение. Он думал об этом очень давно. Вечерами возвращаясь на лодке домой или гуляя по острову в любимые моменты перед дождём, он подбирал слова, прокручивал воображаемый разговор в голове, но всё равно лишь смутно представлял ответ. Как завернуть всё, что он думал о сложнейшей человеческой жизни, в несколько простых и ёмких предложений?

Он поднялся и сел на диван рядом с Фрэнком.

– Я создал тебя, потому что это уникальный шанс, – тихо, медленно начал он. – Представь себе обычных людей, Фрэнк. Детей. С самого начала их воспитывают одинаковыми – так проще, когда все друг на друга похожи. Их учат одному и тому же, почти не обращая внимания на то, чего хотят они сами. Со временем, выучивая это поведение, дети и сами начинают закапывать свои желания поглубже, пытаются быть во всём одинаковыми. Потому что если ты не подходишь под стандарт, становишься чужаком. А люди боятся этого, Фрэнк. Боятся одиночества. Потому что не знают, кто они такие на самом деле. Не знают, чего хотят и как быть с собой, как управлять этой сложнейшей, но удивительной системой. Никто и никогда их этому не учил. У многих уходят годы, иногда даже десятилетия, чтобы услышать собственный голос. А это драгоценное время. Но самое печальное в том, что большинство людей так этого и не делают. Так и не раскрываются. Живут за компанию. А человек… Человек способен на удивительные вещи. На прекрасные и великие вещи. И если бы все помнили о своей истинной красоте, силе… Что же. Мир не был бы идеален, но стал бы гораздо более счастливым местом. 

Джерард взял паузу, тихо выдыхая, опуская голову, вновь подбирая слова. Ему нравилось то, что он говорил. Он наконец-то делает это: говорит с ним о важном. 

Уголки губ чуть дёрнулись в улыбке.

– Фрэнк, у тебя есть уникальный шанс, – продолжил Джерард, разворачиваясь к Фрэнку. Тот сидел, упираясь подбородком в сложенные домиком руки. Тихо смотрел на него. Слушал и изучал одновременно. Джерарду нравилось это спокойствие между ними. – Шанс избежать этого стандарта. Тебе не придётся тратить годы, ломать себя ради других и потом восстанавливать. Ты сможешь быстрее найти себя и делать нечто важное. Нам нужно больше таких людей: осознанных, сильных. Такие люди – они огоньки света, – он понизил голос. – Поэтому я создал тебя, Фрэнк. Ты – проводник. Чистая душа.

Джерард провалился, конечно. Но невозможно, и впрямь невозможно правильно объяснить всю эту сложнейшую систему причин и следствий всего в нескольких предложениях.

Скорее всего, подумал он, смотря на юношу, уже опустившего взгляд вниз и, видимо, переваривающего услышанное, ему тяжело понять это всё сейчас. Он не жил ещё толком, не ощущал на себе этот убийственный подгон под одну гребёнку, не страдал из-за изъянов системы. Он не видел её последствий, не встречал людей, не способных оторваться от экранов или выползти из кровати на улицу. Но он увидит и узнает их со временем. И тогда, вспоминая эти слова, он ещё лучше поймёт и согласится с Джерардом. А пока стоит лишь дать ему время.

– Вместе мы сможем делать удивительные вещи, Фрэнк, – Джерард снова улыбнулся, и ему показалось (и эта мысль заставила его почувствовать себя странно), что улыбка вышла тёплой. Фрэнк вскинул голову и посмотрел на него в ответ. – Но прежде мне нужно провести небольшое исследование. Убедиться, что твоё… – он выждал мгновение. – Что с тобой всё в порядке. Позволишь мне?

Юноша молчал, не отрывая от него взгляда. Несколько секунд пролетели мимо них в тишине. А потом Фрэнк кивнул.

Джерард удовлетворенно улыбнулся в ответ и поднялся на ноги.

Нужно провести хотя бы простейшее обследование. Он вернулся через десяток секунд со стетоскопом на шее и белым медицинским чемоданчиком в руках. Фрэнк, напрягаясь и распрямляя спину, вновь обратил на него взгляд. Джерард ободряюще улыбнулся. Он не контролировал эти улыбки в адрес Фрэнка, прежде чем они появлялись на его лице. Он, кажется, давно так много не улыбался.

– Я не причиню тебе боль, – вкрадчиво, пробуя загнать эти слова в само сознание юноши, произнёс Джерард. – Но мне нужно убедиться, что ты в порядке. Пожалуйста, расстегни рубашку.

Невидимая воронка между ними всё ещё затягивала с обоих концов. Вероятно, там, внутри неё, пустота и вечность. И Джерард, стыдясь этого признавать, очень хотел бы оказаться там вместе с Фрэнком.

Тот не отводил напряженного взгляда несколько секунд, а потом осторожно протянул руку к верхней пуговице.

Джерард не отошёл и не склонил голову, лишь опустил веки, отдавая Фрэнку столько личного пространства, сколько мог. Через пару десятков долгих мгновений холодная головка стетоскопа соприкоснулась с тёплой кожей. Юноша дёрнулся.

Биение чужого сердца слышалось чудом. Высшим искусством и высшей наградой для Джерарда. Он слушал его, неосознанно прикрыв глаза и в первые мгновения безо всякой цели. Слушал, чтобы слышать, а не анализировать. И какой же новизной было пропитано это действие!.. Каким трепетом. Внезапно биение человеческого сердца оказалось магией не потому, сколько сил и времени было вложено в то, чтобы заставить его биться, а потому что… это было магией само по себе. Силой. Правдой. Красотой. И всё это, вдруг ворвавшись в сознание Джерарда, перепугало его.

Он резко открыл глаза. Фрэнк, не отрываясь, пристально смотрел на него. Карие глаза пронизывали Джерарда невидимыми нитями. Чуть поджатые губы. Слегка расширенные зрачки. Фрэнк будто всем своим существом впитывал Джерарда, запоминал, пытался проникнуть под кожу и, ещё не умея этого, докопаться до сути. И Джерард снова ощутил себя на коленях перед ним, прямо как тогда, когда впервые увидел его портрет в этой комнате.

Несколько колдовских мгновений улетали от них всё дальше в прошлое.

Джерард вдруг подумал о том, что все его предки, смотрящие на них с портретов на стенах, тоже мечтали о Фрэнке. И тут же странное тяжелое чувство зашевелилось в грудной клетке. А следом вдруг пришло невероятное облегчение от того, что это он, а не кто-то из них стоит тут рядом с ним.

Последние сутки он порой не узнавал себя самого.

Они переместились к рабочему столу и продолжили исследование. Фрэнк молча наблюдал за Джерардом, пока тот измерял пульс, температуру тела и кровяное давление. Показатели были идеальны. Фрэнк был настолько полон жизни, насколько это вообще было возможно. И он, подчиняясь тихим, едва ли не робким отчего-то просьбам поднять руку или задержать дыхание, позволял Джерарду делать с собой что нужно, пока наконец в руках алхимика не появились жгут и медицинская игла. Он отдёрнулся в ту же секунду.

Они метнули друг на друга взгляды. Джерард вновь мягко улыбнулся.

– Хэй, мне нужно взять кровь на анализ, Фрэнк. Это может быть немного неприятно, но тебе не нужно бояться, – и, почему-то не желая скрывать от него этот факт, добавил: – Из нас двоих я боюсь игл, так что тебе не придётся этого делать.

Почему, интересно, он так отшатнулся?.. Это было что-то врождённое вроде страха высоты, или же Джамия, его художница, передала ему это вместе с частичкой своей души и сознания?

Джамия… Джерард опять, кажется, забыл про неё.

Фрэнк помедлил пару мгновений, а потом неуверенно, но всё же протянул Джерарду руку, вкладывая свою ладонь в его, протянутую в ожидании.

– Почему ты боишься игл? – спросил он попутно.

– Не люблю чувствовать ничего инородного внутри своего тела, – чуть ежась, ответил Джерард, располагая руку юноши так, как нужно. – А чего боишься ты?

Он спросил это как бы невзначай. На деле же ему было безумно интересно, что на самом деле происходило сейчас в голове юноши. Какие мысли крутились там, какие чувства? Какие страхи? Джерард полагал, что там, за стенами этого совершенного тела, бушевал целый смерч, поглотивший существо Фрэнка и раскручивающий его на бешеной скорости, не дающий понять ничего. И именно потому Джерард хотел, чтобы сейчас Фрэнк попробовал усмирить этот смерч, вырвал хотя бы что-то из безумного круговорота, попробовал рассмотреть и понять. Другие люди – и Джерард был в этом совершенно уверен – боялись даже смотреть на внутреннюю стихию, пытались убежать от неё. Но убежать было невозможно. С тем внутренним смерчем можно было расправиться, лишь не побоявшись зайти в самую его середину. И именно потому Джерард задавал Фрэнку этот вопрос. Он вёл его в центр.

Тот молчал какое-то время, по-прежнему сверля своего создателя взглядом. И это само по себе было… непривычно. Так подолгу на него мог смотреть только Майки, но взгляд брата был другим. Он не пытался пробраться внутрь, как это делал Фрэнк, он наоборот – хотел вывести Джерарда из его внутреннего мира науки, исследования и познания в мир людей.

– Если страх – это желание защитить своё тело от вмешательства, – наконец медленно, слово за словом начал Фрэнк, смотря теперь куда-то в пустоту, – то я боюсь… всего? Жить?

Губы сами растянулись в улыбке. Таким правильным был этот ответ.

– И ты говоришь, что я должен делать мир лучше, что я чем-то лучше всех остальных, но я ведь… Я ведь ничего ни о мире, ни о себе не знаю. Всё вокруг будто… – Фрэнк запнулся на секунду, пытаясь подобрать слова. – Я будто видел всё это раньше. Это всё мне знакомо, но я этого не знаю. И когда я начинаю об этом думать, моя голова будто… кричит.

Он выговаривался. Джерард мог лишь только представить, как непросто ему было формулировать всё то, что бушевало, действительно кричало в голове. Джерард обрёк своё творение на непростую задачу. Ведь насколько проще маленьким детям медленно, постепенно, день за днём и шаг за шагом знакомиться с миром и со своими чувствами. Узнавать, привыкать. Но маленькие дети, как он и рассказывал Фрэнку, вырастают и становятся несчастными взрослыми, нахватавшими в этом медленном и постепенном процессе слишком много лишнего.

– Делать мир лучше следует не только тебе, – мягко заметил Джерард, протирая руку Фрэнка ваткой, смоченной в спирте (тот вздрогнул, когда влажный кусочек соприкоснулся с кожей). – Это задача каждого. Но не каждый осознаёт и уж далеко не каждый умеет. А мы можем нести свет. Можем сами становиться лучше. А люди, медленно, конечно, и не сразу, но будут повторять это и передавать другим. Это непростой и совсем небыстрый процесс, Фрэнк, но я верю, что каждый должен это делать. От бездействия лучше явно не будет. Так почему не попробовать?

Он замолчал, натягивая жгут повыше локтя, распечатывая шуршащий пакет, доставая иглу. Его успокаивали эти точные и плавные действия. Он знал, что Фрэнк по-прежнему испытующе смотрит на него.

– Но что именно мне делать?

Джерард усмехнулся. Вот он. Ключевой вопрос, которым рано или поздно задаётся любой человек, а потом, не найдя ни ответа, ни помощи, выбирает самый лёгкий путь – забыть. Забыть о своих мечтах, забросить их подальше и довольствоваться простым: обсуждением последних сплетен, нескончаемой жвачкой из чужих – порой выдуманных – жизней все выходные. Бесконечным сном. Или заманчиво вкусной едой. Или – себе в наказание за бесцельность – её отсутствием.

И ведь он, Джерард, тоже не мог дать Фрэнку ясного и точного ответа. 

Но дело чаще всего даже не в ответе. Дело в том, что людям нужны люди. Хороший пример. Огоньки. Тепло, которое поддержит жизнь. 

Но свет не горит, и огонь не греет, а люди всё равно бестолково тянутся друг к другу и пытаются вытянуть свет, заставляя друг друга ещё больше страдать в темноте.

Джерард вздохнул.

– На этот вопрос я не могу дать ответа. Ты можешь писать удивительные книги. Или правильно учить детей. Может, ты станешь музыкантом, и музыка эта будет вдохновлять. Я не знаю, Фрэнк. Это может быть что-то глобальное, а может – крошечное. Может, ты откроешь прекрасную булочную. Но ты будешь всегда делать своё дело с любовью, и люди будут чувствовать это. Люди всегда чувствуют, в нас ещё осталась эта способность. Ты можешь пробовать что угодно прямо здесь, и я всегда буду рядом, чтобы помочь тебе. Сожми и разожми кулак, пожалуйста.

Фрэнк подчинился, позволяя Джерарду нащупать вену.

– Но откуда ты знаешь, что прав? – спросил вдруг он. И это был тот вопрос, которым Джерард сам мучился в своё время. – Другие люди, возможно, думают по-другому.

Джерард про себя оценил его критическое мышление. Ему нравилось, что, несмотря на трудности с эмоциями, Фрэнку не требовалось особых усилий, чтобы быстро всё анализировать. Ещё и этим Джерарда так привлекала идея создания взрослого человека. Это не ребёнок, которого нужно долго учить. Это взрослый человек, с которым уже можно творить что-то вместе. На равных. 

Он приставил иглу к коже.

– Все люди в основе своего существа хотят счастья и пытаются избежать страданий. Они откликнутся. Или, по крайней мере, твоё дело и твой свет точно не причинят им зла.

В ту же секунду игла вошла под кожу, ворвалась в кровяной поток, и Фрэнк, жмурясь, едва не отдёрнул руку.

Пару секунд они сидели в тишине.

– Но ты расстроил Джамию.

Пальцы сами по себе сжались крепче. Джерард сосредоточился на заборе крови.

– Она хотела, чтобы мы сделали это вместе, – настаивал Фрэнк. – Может, моё дело – это выпекание печенья с любовью.

Он сам чуть улыбнулся от своей же фразы, и Джерард услышал это в его голосе. Он вскинул на мгновение голову и взглянул Фрэнку в глаза.

– Тогда почему ты пошёл за мной?  

Несколько долгих мгновений они просто смотрели друг на друга, пока Фрэнк, наконец, не произнёс:

– Потому что ты попросил.

И эта фраза, будто метеор, на сумасшедшей скорости врезалась в самый центр существа Джерарда, оставляя там громадную вмятину.

Он закончил с процедурой и прижал ватку к ране.

– Держи её пару минут, – велел он. Собственный голос показался ему странным. – Я уверен, что Джамия замечательный человек, но она… Не видит всей картины. 

Он продержал Фрэнка в лаборатории ещё несколько минут, а потом, убедившись, что кровь больше не идёт, заставил себя отпустить его к Джамии и Майки, а сам сел за анализ.