и только имя твоё сохраню навсегда

в сердце и на устах, и в дурной голове.

скажи мне волей, каких сил тебя смогу я вернуть,

пройти заново путь ошибок, что сотворил.

и весь мир прахом разлетится, если ты ответишь «нет»,

и в миг навеки обратится лютой тьмою белый свет,

и сердце пламенем пылает, освещая пустоту,

в которой, по тебе скучая, я — в беспамятстве, бреду.

«гражданская оборона — и только имя твоё»

/🌠/

декабрьский поздний вечер. редкие прохожие спешат домой, пытаясь зацепиться за последний трамвай.

снег огромными пушистыми хлопьями, словно белоснежными мотыльками, падает на продрогшую от сибирских морозов землю. он искрится под светом уличных фонарей и точно призма отражает все воспоминания о той роковой зиме. шрамы до сих пор не могут зажить и изредка кровоточат, расплываясь в бордовые узоры звёзд на бледных бёдрах.

феликс сидит на краю заброшенного моста, свесив худые ноги-спички в одних разноцветных носках с рисунками ромашек. они еле-еле достают до щиколоток, но этого хватает, чтобы запрятать в них распакованные пластинки лезвий «спутник» и серебряные блистеры белых таблеток.

он скуривает пятую по счёту сигарету ягодного филипп мориса, бросая непотушенные окурки вниз. они отскакивают от ледяной поверхности с яркими искрами и меркнут, словно светлячки потерявшие ориентир и разбившиеся об оконное стекло.

разум уже немного помутнён, тело размлело, а всё вокруг в лёгкой голубоватой дымке из-за огромного количества никотина в крови.

ощущение, словно его течёт по тонким исинним венам-паутинкам теперь намного больше, чем самой крови. для полноты картины не хватает только влить в себя залпом пару бутылок клюквенного гаража и закинуться пачкой тригана. уголки губ разъест, а парня точно не скоро получится привести в чувства.

таёжный ветер нещадно задувает за пазуху, со звоном пересчитывает все ломкие косточки на болезненном теле, а после сдувает смолянистые пряди. они лезут в глаза, колят покрасневшие и опухшие от бесконечных слёз веки. ликс аккуратно прячет их за ухо, поправляет булавку на мочке и с тоской продолжает смотреть на острые сколы льдов.

где-то под ними покоится беспробудным и вечным сном хван хёнджин. его дорогой хван хёнджин, который оставил ёнбока три года назад совсем одного, словно осеротевшего ребёнка, в тёмной сырой комнате.

тело хвана до сих пор не могут найти.

феликс сам сотни раз спускался под воду, в жалких попытках его отыскать, но всё тщетно. каждый раз так и хотелось утопиться следом.

его останавливало лишь то, что возможно, по какой-нибудь вселенской удаче, хёнджин ещё жив. что это лишь глупый затянувшийся розыгрыш и совсем скоро он вернётся домой. к ним домой.

парень покорно ждал, словно хатико, не спал по ночам и вскакивал от малейшего шороха со стороны двери, вскакивал от каждого назойливого писклявого звонка. и так день за днём, неделя за неделей, год за годом.

но чуда так и не случилось, поэтому теперь феликса на земле ничего и не держит. зачем жить, когда ты остался совсем один, наедине со своими самыми страшными кошмарами, что стали явью? с надоедливыми мыслями, что прокручиваются в голове как заведённые до искр в глазах? с людьми, что не понимают тебя? когда ты остался никому ненужным, забытым и брошенным? единственный человек, который хоть капельку любил феликса, утопился три года назад по его же вине.

/🌠/

ватные ноги несут невесомое тряпичное тело ёнбока в сторону дома.

после ухода хенджина он практически не ест, только если желудок не начнёт пожирать себя изнутри, напоминая парню о еде. а место, где ночует, называется домом теперь лишь фактически. оно давно утратило свою былую теплоту, чувство защищенности, комфорт.

шторы в квартире не раскрываются вовсе, пыль осела толстым слоем на каждой вещице, и в холодильнике повесилась стая мышей (а ликсу хотелось, чтобы повесился он сам), по обшарпанным стенам гуляют страшные силуэты теней, под потолком клубится тревожность.

ощущение, словно в квартире давно никто не живёт. по сути так и есть, потому что феликс последние три года действительно не живёт, а выживает.

лишь комната джини остаётся единственным лучом света в этом тёмном царстве. шторы там всегда раскрыты, на стенах мерцают разноцветные огоньки гирлянд, постоянно рябящие перед глазами, а комнатные растения зеленеют. она остаётся живой, даже несмотря на то, что хозяина нет уже долгое время.

феликс просто не даёт этому месту умереть вслед за владельцем.

на потолке до сих пор светятся неоном флуорисцентные звёзды, стол завален банками засохшей гуаши и рисунками, а вещи в шкафу пахнут хенджином. ёнбок не знает, почему запах с годами не выветрился. а может, он и вовсе фантомный, оставшийся на подкорке памяти скорбящего парня.

в носу и вправду до сих пор сидят ароматы художественного масла, кофе и брауни.

когда-то ими пах весь дом.

феликс подминает под себя ноги и практически рассекает подбородок об острые коленки, покрытые фиолетовыми фиалками синяков.

его снова бьёт озноб, а тревоги перекрывают воздух.

они душат, царапают тонкий фарфор кожи, не оставляя на шее живого места. губы синеют подобно зимнему пейзажу за окном. чтобы хоть как-то укрыться от очередного приступа, парень ныряет с головой под одеяло с россыпью звёзд, делая глубокие вдохи и считая до ста.

паника постепенно расслабляет свою хищнюю хватку, прячет когти, а тени на стенах трусливо ритируются за шкаф. на охоту они выйдут чуть позже, глубокой ночью, а пока дадут феликсу немного отдышаться.

в висках колотит, картинка плывёт, крутя перед глазами двадцать пятый, голова кружится. слабая кукольная грудь панически вздымается и опускается. кажется, ещё немного и нитки треснут, швы разойдутся, открыв вид на больные внутренности и еле бьющееся сердце из папье-маше.

он был на грани. снова.

конечно, со временем феликс научился самостоятельно справлятся с навождениями паники и приходами тревоги. ему просто пришлось, чтобы хоть как-то существовать без хёнджина. раньше парень обнимал ёнбока со спины и буквально убаюкивал, шепча на ухо, что всё будет хорошо. но теперь его нет и феликс убаюкивает себя алкоголем и снотворными.

на кухне истошно пищит чайник, а окна покрыты слёзами льдов. чай с прянностями и апельсином единственное, что попадает в желудок парня за день. он обжигает растерзанное горло и нутро, что ликс буквально плавится изнутри, точно восковая фигурка.

боль единственное, что заставляет его чувствовать себя живым.

именно поэтому волосы на голове вырываются с корнем, а губы больше похожи на фарш. и по всему телу помимо солнечных поцелуев разбросаны меридианы алых звёзд.

столкновение дня и ночи, добра и зла, счастья и боли, жизни и скорби. поэтично.

феликс стекает на холодный пол, поднимает взгляд на карандашные послания на потолке, которые они когда-то писали вместе. янтарные глаза устало закрываются, мир вокруг меркнет и теряет краски.

под вечер парень настолько измотан морально, что просто засыпает на полу кухни.

себя он убьёт завтра, а пока чёрные тени выбираются из своих укрытий, чтобы отыграться в ночных кошмарах ёнбока, главным злодеем которых станет хёнджин.

сначала он пригреет парня на груди, а после уйдёт, так ничего и не сказав.

феликс просыпается посередь ночи захлёбываясь собственными слезами. в ушах звучит мелодия водосточных труб, а в зеркале, повешенном в коридоре, он видит лишь одну из чёрных теней.

правда с дырой в области сердца.

воспоминания захлёстывают вновь.