сильнее всего в своей жизни феликс ненавидит темноту. холодными склизкими щупальцами она опутывает напряженные тело и сознание, обманывая ощущения, порождая образы порченных воспоминаний, медленным ядом разъедающие рассудок изнутри. в темноте холодно и одиноко.
феликс боится оставаться один. феликс боится темноты.
***
ещё один удар болезненно сдавливает живот, вызывая рвотные спазмы. голова кружится, расшатывая пространство вокруг феликса. больно. снова так невыносимо больно внутри, что хочется кричать. но ли лишь жадно хватает ртом воздух, закашливаясь от его переизбытка. искрящиеся бусинки слез в уголках глаз мгновенно смаргиваются, мешаясь с пресными слезами ливня. его плач никто не слышит. никто его не поймёт.
— ты сволочь, верни йеджи! она умерла из-за тебя! — чужие пересоленные чувства капают на лицо, рисуя жгучие узоры на щеках. и ли ощущает их дикую саднящую боль, кожей впитывает ее.
— я просил ее не ходить тогда в кинотеатр...
но даже так феликс просто ничего не может сделать для меченого. кто-то всегда должен умереть.
если глаза отражают душу, то насквозь пропитанный шрамами взгляд хенджина из последних сил молит о помощи, просит услышать его, спасти. но глаза феликса стеклянные и пустые; они глушат любые эмоции. потому что ли просто помочь не может. он ведь не бездушный, правда?
— ты проклят... — ладони хвана обессилено отпускают истерзанные блондинистые волосы, с глухим всплеском утопая в мелких лужах от неровно выложенной плитки. — она была твоей девушкой, она доверяла тебе. и из-за ебучего доверия к тебе и твоему блядскому дару она осталась дома и погибла в пожаре! феликс ли, ты проклят...
немой крик хенджина тонет в холодном плаче дождя. тело будто налито свинцом, встать с саднящих колен и дойти до выхода получается не сразу и только по стенке, цепляясь избитыми в кровь руками за шершавый кирпич. но эта боль ничто по сравнению с сердцем, стертым в пыль и развеянным по ветру. каков шанс собрать его воедино?
а феликс хочет подняться, помочь хенджину, правда! но его сердце тоже пытают: нарочито медленно тянут с разных сторон и долго-долго рвут на части, сминая и пережёвывая кусочки как использованную и ныне бесполезную мятную жвачку.
— не смей больше приближаться ко мне и моей семье. никогда. я убью тебя.
хлопок железной двери свистящим гулом раскалывает голову. больно.
возможно, одиночество — его проклятье, если предназначение — нести смерть?
и это так несправедливо жестоко.
тонет во тьме, но все ещё хочет дотянуться до света.
***
дождь мягкими ладонями гладит по коже, перебирает выжженные волосы, сплетая в неаккуратные прядки. словно успокаивает. в дождь ли не видит ауры, не видит печати смерти: дождь скрывает все ширмой размытости и нечёткости, обесцвечивает. феликс любит бывать на крыше в дождливую погоду: тихо и одиноко. ли ловит капли сложенными ладонями, наблюдая, как те все равно стекают сквозь пальцы: их не удержишь. время так же неуловимо, как дождевая вода, которую не собрать в руки. сколько прошло с их последнего разговора с хенджином? кажется, уже почти два года. но феликс все ещё помнит.
— ты промок.
повинуясь поющему ветру, сигаретный дым феликсу глаза разъедает. и так противно, что хочется сморщиться высохшим осенним листом на асфальте.
— а у тебя сигарета потухла. и вообще, кури в противоположную от меня сторону.
парень хмыкает и выбрасывает промокший окурок прямо под ноги, утаптывая носком поношенного кроссовка. феликс смотрит, как мгновенно в толще воды под ногами умирает искра, испустив последний короткий клуб дыма. «все бесполезное должно выбрасываться» — таков принцип жизни, и ли чувствует себя таким же догоревшим, вымокшим окурком, бессовестно брошенным судьбой под ноги прохожим, но чуть кривится от собственных мыслей, прогоняя неприятное осознание.
— со чанбин, — пар легкой дымкой растворяется в завесе ливня; дождь слишком холодный, он уже почти снег.
— я не спрашивал твоего имени, — привычное равнодушие срывается с губ. но оно уже не режет, не бьет и не жжется, потому что феликс больше не чувствует, не впитывает, не пропускает эмоции через себя; он живет рационально и даже как-то бесцельно: не получая ничего, ничего не потеряешь.
в одиночестве проще. проще, когда ты существуешь для себя самого, когда не лезешь в жизни недовольных окружающих. так спокойнее, когда без чувств.
— но я спрашиваю твоё.
светлеет.
***
дружба с чанбином кажется феликсу первыми лучами рассветного солнца перед тёплым днём; сладостью с легким карамельным привкусом, как когда-то обожаемый брауни, и даже чуть приторной. полюбить жизнь рядом с чанбином оказалось, на удивление, слишком просто: восходы стали окрашивать мир яркими красками, даже когда чанбин работал будильником в шесть утра; а закаты размывались и уже не имели значения, когда феликс засыпал на чужих коленях с чужой тёплой ладонью в своих волосах, аккуратно перебирающей его прядки. феликс чувствовал себя таким защищённым, что ночи не пугали больше пеленой густой тьмы. он уже не одинок.
но пугало само это счастье. свалившись неожиданно, как снег на голову, заполнив собой все пространство вокруг, каждый его миллиметр, наполнив феликса до краев, согрев болезненные воспоминания теплотой чужого присутствия, чанбин тоже однажды исчезнет? сотрется, как все прочие, и что тогда? как феликсу жить дальше?
— нет, не хочу, — неосознанный шёпот ли будит дремлющую тишину, а чанбин чуть касается его лба подушечками пальцев.
и феликс бы ойкнул от таких приятных ощущений, но только бессознательно чуть жмурится, улавливая сквозь щелочки век, как необыкновенно лунные зайчики играют с силуэтом чанбина, искорками вплетаются в волосы, танцуют на оголенных предплечьях, пытливо заглядывают в сонные глаза и нежно целуют чуть пересохшие губы.
и феликс, кажется, хочет тоже. хочет, как эти зайчики. хочет целовать чанбина. но...
— и что тревожит моего солнечного мальчика в два ночи, м-м, ликси?
а ли от такого «ликси» только улыбается невольно, совсем по-детски счастливо и наивно, жмётся уж слишком близко к хену, перекатываясь на бок и утыкаясь носом в пупок, обнимает в кольцо рук и щекочет своим горячим дыханием. и только красные уши выдают его с головой. он как маленький неопытный котёнок, который нуждался всю свою жизнь лишь в заботе и внимании, но получил их слишком поздно, и от этого жадный до присутствия чанбина.
а со только послушно чешет голову своего почти мурлыкающего малыша, нежно гладит по щеке, пересчитывая веснушки, пальцы с чужой крохотной ладошкой переплетает и невольно смущенно улыбается, чувствуя, как ему в живот агрессивно дышат. ей богу, ребёнок.
— хен, мне страшно, — голос дрожит, и феликс сжимает ладони крепче, цепляясь за присутствие чанбина, как за спасательный круг; океан одиночества слишком бездонный, чтобы не бояться утонуть в нем снова, а феликс стал слишком зависим от отмели под ногами. — ты... не исчезай, пожалуйста...
чанбин феликса разворачивает лицом к себе и смотрит так пристально, что ли даже неловко себя ощущает. со способен сейчас прочитать его душу — феликс даже не сомневается в этом.
— феликс, знаешь, — чанбин гладит большим пальцем щеку, стирает крохотную бусинку слез в уголке глаза, и наклоняется так близко, что челкой чужой лоб щекочет; и взгляд глаза в глаза слишком интимный, личный, обнажающий все чувства и эмоции, оставляет совсем беззащитным без своих доспехов, — темнее всего перед рассветом. но только тебе решать, когда кончится ночь и наступит рассвет.
и со целует так невыносимо нежно, что живот от переизбытка чувств сворачивает, а ладони совсем потеют, теряясь под толстовкой чанбина. пряди чёрных волос мешаются с блондинистыми, щекочут и переплетаются, пока мягкие губы сцеловывают все слезинки и веснушки, рисуя пылающие созвездия на чужом лице.
и вдруг становится как-то совсем не важно, что ждёт после, когда сейчас для феликса существует лишь этот момент.
и в темноте бывает светло.
***
и все же сильнее всего в своей жизни феликс ненавидит темноту. во тьме пустота и нет ничего, но в то же время существует все: все страхи, желания, образы способны воплотиться во тьме. но темнота до опасного обманчива, потому что есть желания, которым просто нельзя сбываться.
— исчезни...
феликс утыкается носом в колени, а замёрзшие пальцы впиваются в кожу голеней, расчесывают и расцарапывают по новой ещё не зажившие рубцы. больно, невыносимо больно коже, потому что душа уже ничего не чувствует. внутри ли теперь такая же пустота, как в окружающей его темноте. и только физическая боль позволяет почувствовать, что он ещё жив, осознать, что он ещё человек. и не сойти с ума.
— но я лишь часть тебя, феликс, — ледяные ладони невидимо обнимают дрожащие плечи, морозят кожу, съедают остатки тепла вокруг.
а ли дёргается от касаний, задыхается в пустоте и собственных слезах, которые душат изнутри, которые никак не выгнать наружу; он уже просто не может плакать.
все это лишь фантомные ощущения.
— проваливай! — но крик выходит лишь сдавленным хрипом, травмирующим саднящее от обезвоживания горло. от расчёсываний пальцы опять кровоточат, но феликс уже не чувствует: перед глазами только до боли знакомый образ. образ, которого просто не должно существовать: — выметайся из моей головы, чанбин! ты не существуешь...
— верно, — слух режет шёпот, а феликс в панике затыкает уши, до боли давит на козелок и хлопает ладонями по ушным раковинам в надежде совсем оглохнуть. но тщетно, — ведь в тот день я умер за тебя.
очнись.
яркая вспышка. свет глаза режет болезненно.
феликс на ватных ногах чуть пошатывается вперёд, чудом удерживаясь на скользком ото льда бортике крыши. сумерки ещё топят город в дымке призрачных образов, когда ли бросает взгляд вниз, себе под ноги, где виднеется просыпающийся от ночи горизонт.
«темнее всего перед рассветом».
и феликс словно видит, как тонкой кистью художника розовый ореол предрассветных сумерек разбавляет тьму горизонта яркими красками. глаза слезятся от холодного ветра, обращающего слезинки в хрупкие кристаллики льда, хранящие воспоминания и боль. они проживают несправедливо короткую жизнь длинной в секунду и разбиваются о холодный кирпич под ногами, так и не долетая до горизонта: их молчаливый крик о помощи никто не слышит.
«но только тебе решать, когда кончится ночь и наступит рассвет».
искрение соленые слёзы впервые за долгое время находят выход. а феликс чувствует, что тьма не душит больше, позволяя кричать в полный голос, дышать полной грудью, чувствовать каждой клеточкой тела, ощущать каждой яркой эмоцией и жить здесь и сейчас.
шаг вперёд к рассвету лишает опоры под ногами, но феликс чувствует себя действительно счастливым. потому что жизнь ценна, когда ты живешь, ощущаешь, впитываешь, смеёшься и плачешь, любишь и ненавидишь, кричишь, ленишься, наблюдаешь, учишься и растёшь, а не существуешь. и даже жизнь длинной в мгновенье, ценнее вечности существования.
возможно, что это последний рассвет для феликса?
но он ценнее всего.
***
чанбин нервно вертится на железной скамейке, холодными ладонями сжимая чужую куртку, и все так же нечитаемым взглядом смотрит на противное табло «идёт операция». страх съедает его изнутри, он жизни своей представить не может, если после операции... феликс вдруг... не очнётся.
жизнь феликса никогда не была легкой, и чанбин знает об этом лучше кого бы то ни было. и все же со хотелось верить, что после встречи с ним, ли сумел полюбить ее: что ли искренне радовался их странным пикникам, вечно лез обниматься и терся носом о щеку чанбина, как кот, тащил со посреди ночи на улицу, чтобы искать созвездия и затыкал его обиженными поцелуями в шесть утра, когда чанбин пытался его будить. чанбин надеялся, что феликсу все это действительно нравилось, что он найдёт в этом смысл вернуться к нему. нет, чанбин верит и знает: ли вернётся к нему, потому что они одинаковые, они — стимул друг для друга, они одно.
из мыслей чанбина выдергивает лишь тяжелая ладонь проводившего операцию врача, чуть тронувшаяся плече со:
— пациент...
и сердце чанбина замирает, давясь собственными эмоциями.