Вишня

Чанбин зацепился пальцами свободной руки за ветку повыше, подтягиваясь ещё чуть-чуть, чтобы было удобнее дотянуться до яблока. Уперся ногой в толстый ствол, обвив руку вокруг крепкого отростка, и наконец откусил кусочек фрукта. Сочная кислинка приятно разлилась по языку, чуть разбрызгиваясь на когда-то белую рубашку брата, но Со не обратил на это ровным счетом никакого внимания. Яблоко с самой верхушки дерева действительно стоило того, чтобы сюда залезть: фрукты здесь всегда были более спелыми из-за избытка солнца.

И высота под Чанбином на самом деле не маленькая, но парень давно привык к ней. Детство, проведённое в деревне у тети, оказало определенное влияние. Вечные синяки и ссадины, разбитый нос, ободранные колени или сломанная рука уже не были чем-то новым, а чужие дворы с соблазнительными грядками, ягодными кустами и фруктовыми деревьями для бунтующего подростка стали вторым домом. Тем более, ветер на верхушках всегда ощущался по-особенному, и горизонт, ограниченный лесным массивом, словно бы становился шире. 

Для Со этот мир был маленьким и тесным. Но он никогда не думал о том, какой могла бы быть его жизнь в Сеуле. Безответственные родители всегда сначала рожают, а уж потом задумываются, что делать с этой обязанностью и на кого ее спихнуть, так что эту страницу своей жизни Чанбин предпочёл вырвать. Тем не менее парень был искренне благодарен своей двоюродной тете, которая взяла на себя опеку над ним, и его хотя бы не отправили в детдом. Возможно, он действительно злился на родителей, но настоящая мать ведь не та, что родила, а та, что вырастила. 

Со не любил думать о жизни: что толку размышлять о всяких «если», когда ты не в силах повлиять на события вокруг тебя? И поношенный кроссовок Чанбина со стершейся подошвой, кажется, разделял мнение хозяина. Жалобно заскрипев, ботинок предательски заскользил по мокрой коре дерева, заставляя отключиться от ненужных мыслей и сконцентрироваться на угрозе позорно свалиться с дерева. Парень тут же выронил надкусанное яблоко, интуитивно хватаясь за ветки, и с громким скрипом и шелестом осыпавшихся листьев повис на руках, чудом умудрившись избежать падения. Повезло.

— Вот поэтому я не люблю дождь, — Со чертыхнулся, усиленно вслушиваясь в окружающую тишину. Ладони болезненно ныли и царапались о грубую кору, но Чанбин лишь мучительно скривился, подтянув к животу колени и продолжив молча висеть. Кажется, хозяева не заметили. На его счастье.

Лазать по чужим дворам для Чанбина было не ново, но этих людей он знал достаточно хорошо, чтобы страшиться последствий. Будет много криков, если им станет известно, что парень хотя бы на пять метров приблизился ко двору их роскошной дачи. Что уж говорить о том, что он пробрался в их сад и «обокрал» – о, какой ужас! – на целое яблоко.

— Зря нервничаешь, — знакомый голос спугнул шелестящую тишину, и так почти шепча и почти в самое ухо, что Чанбин неосознанно задержал дыхание и чуть не отпустил руки от шока, нервно хватаясь соскользнувшей ладонью за соседнюю ветку, в то время как чужая рука схватила за запястье его собственную в безумной попытке удержать: — Черт, не падай, хен! Прости, я не хотел напугать. И забирайся уже нормально, их нет дома.

— Ли Феликс..? — скопившийся в легких воздух словно выбили из груди. Не галлюцинация?

Семейство Ли почти ненавидели Чанбина и были категорически против дружбы их маленького Счастья с «этим неотесанным и необразованным деревенским хулиганом», на что всегда солнечный и послушный в обычное время Феликс лишь зло фыркал, звонко хлопая входной дверью и бросая через плечо «а вы не вправе мне запрещать». И Чанбину тоже было как-то глубоко плевать на их мнение, пока Енбок желал с ним общаться, а сам Со был без памяти влюблен в сморщенное веснушчатое личико, которое выглядело до безобразия мило в подобные моменты. И даже удивительно, как у таких угрюмых родителей с устаревшими взглядами на жизнь родился такой чудесный ребёнок. Невероятно красивый, солнечный и до чертиков послушный, который невольно становился душой любой компании и уважал каждое мнение и взгляд на ситуацию. И нет ничего странного, что с таким послужным списком Феликс был тем самым сыном маминой подруги, которого все ставили в пример своим детям. В то время как Чанбин вообще-то тоже был примером, но и полной противоположностью Енбока – примером человека, коим быть плохо. 

Но волей судьбы эти двое как-то подружились. Еще в детстве Со прогнал от напуганного до слез ребёнка собаку, а Феликс после того случая прилип к нему, словно жвачка, и ходил хвостиком ровно до тех пор, пока Чанбин, измученный вечным «ну Чанбин-хен, ну давай дружить», «ну Чанбин-хен, ну научи прогонять злых собак», наконец не плюнул на все и не согласился. Кто бы тогда мог подумать, что спустя столько лет их дружба все ещё будет существовать, преодолев барьеры из наказаний недовольных взрослых и расстояния в десять часов перелета между Кореей и Австралией, Чанбин безответно влюбится в веснушчатое счастье, а Енбок решит завести собаку и пожелает пойти учиться на ветеринара. Жизнь иногда так непредсказуема.

— А ты знаешь каких-то ещё Ли Феликсов, с которыми я не знаком? — взгляд чуть прищуренных глаз напротив наблюдал за Чанбином озадаченно, но не без доли ехидства, а сквозь еле сдерживаемую серьёзность на веснушчатом лице наружу так и рвалась знакомая солнечная улыбка, отчего Со выдохнул: слишком реалистичный для шуток измученного воображения.

— О, нет! Спасибо! Мне Ли с лихвой в жизни хватает. Других пожелал бы никогда не узнать, — Чанбин подтянулся на руках, вскарабкавшись на толстую ветку и усевшись в полуметре от блондина.

— Эй! Звучит так, будто ты не рад меня видеть, — Енбок неожиданно яростно выкрикнул, обиженно надувшись. Они с Чанбином, значит, почти год не виделись, а он тут вдруг при встрече такое выдаёт.

Но Со этот непонятный выпад в свою сторону лишь спокойно проигнорировал: каким бы правильным, послушным, серьезным и рассудительным Феликс ни выглядел при взрослых, в компании Чанбина он оставался все тем же ребёнком, картинно надувающимся, словно воздушный шарик, из-за недостатка внимания и любви. Идеальным быть непросто, поэтому старший всегда злился, когда Феликс с гордо поднятой головой проглатывал все слёзы на упреки родных, не позволяя себе выплакаться хотя бы на его плече. У Феликса внутри властвовал торнадо, сметая все на своем пути, но внешне он почти никогда не показывал это, лишь изредка решаясь быть искренним, и только с Чанбином.

— Когда ты приехал? Я приходил пару дней назад, тебя не было, — Со в нерешительности глазел на свои болтающиеся ноги, не осмеливаясь посмотреть на Феликса, пока непослушное сердце никак не хотело взять себя в руки, успокоиться и не позорить своего хозяина чересчур бурной реакцией. Парень страшно боялся, что лицо постыдно зальется краской, словно у довыпендривавшегося и выведенного на чистую воду шкальника.

— Я приехал сегодня утром, — Феликс потянулся к ведерку, висящему на ветке между ним и Чанбином (которое, впрочем, Со заметил только сейчас), и запустил в него руку, вытаскивая красную спелую ягоду и надкусывая.

В воздухе запахло терпким, сладковато-кислым ароматом вишни. А вишню Чанбин ненавидел.

— Опять вишня? — Со отвращено сморщился, подобно ссохшейся ягоде. — Никогда не пойму, почему ты ее так любишь.

— А ты почему ее так ненавидишь, хен? — Енбок заинтересованно развернулся к старшему, остановился, закидывая в рот ещё одну ягоду и слизывая с нижней губы алую дорожку из сока.

Чанбин, кажется, совсем забыл в этот момент, как дышать:

«Вот поэтому и ненавижу!» — успело промелькнуть в голове, прежде чем Со нервно затряс головой, стараясь не думать о таком Феликсе. 

— Хен, ты в порядке?

Но стоило Ли лишь обеспокоено коснуться старшего, как под кожей Чанбина, словно звёзды на ночном небе, одна за одной, появились тысячи мурашек, мягко щекоча натянутые до предела ощущения. 

— В полном, — выдохнул Со через несколько долгих мгновений, все ещё сжимая напряженной ладонью ветку, но в остальном, кажется, чудом сумев успокоиться.

— Тогда чего так головой замотал?

Феликс выглядел недоверчивым: легко прищуренные глаза читали Со почти насквозь, отчего внутренне старший нервничал лишь сильнее. Но что еще он мог ответить Енбоку?

— Просто вишню не ненавижу, — выпалил раньше, чем успел осознать сказанное, и тут же мысленно чертыхнулся: с каждым его словом ситуация становилась лишь еще более неловкой, а объяснить свои действия чем-то адекватным было все сложнее. — То есть…

Со замялся, хаотично перебирая в голове ускользающие мысли. Несколько секунд растянулись в почти физически ощутимую и давящую на Чанбина мнимой плотностью вечность. Феликс рядом казался озадаченным и задумчивым: несколько раз бросал взгляд на старшего, затем снова отворачивался, но будто никак и не мог найти ответа, который так усиленно искал. Тишина, перебиваемая лишь шелестом листвы, навалилась на Чанбина тяжелым комом; от эмоционального перенапряжения ладонь соскользнула и хрустнула многострадальной веткой. Чанбин резко дёрнулся, и Феликс тоже. Его глаза на секунду сверкнули чем-то абсолютно невообразимым: Ли словно вдруг осенило.

— Не ненавидишь? — Енбок бесцеремонно, нарушая все границы личного пространства, которые казались такими спасительными для Со в этот момент, подполз чуть ближе к старшему, разворачивая к себе лицом. А Чанбин даже испугался такого взгляда младшего: какого-то хитрого и горящего; почти как когда осознаешь, что собираешься совершить невероятную глупость, но эта глупость выглядит такой соблазнительной, что невозможно устоять. Чанбин нервно сглотнул. — Тогда почему ты так злишься, когда я ее ем? Неужели никогда не пробовал?

И Со облегченно выдохнул. И всего-то? Слава богам, Феликсу в голову черт знает почему пришла именно эта диковинная мысль, и Чанбину не пришлось искать очередную невразумительную отговорку:

— Неа, — замотал головой.

Но стоило Чанбину наконец расслабиться, звонко вдохнув в легкие прохладный воздух, как его тут же выбили обратно. Да так внезапно и решительно, что перед глазами мир затанцевал чёрными пятнами, а рассудок растворился в плену чужих губ, давясь избытком ощущений. Чуть вяжущий и до жути кислый привкус разлился по языку, смешиваясь с зудом от приятных, тянущих болей внизу живота. 

Феликс целовал смело, настойчиво, протолкнул языком ягоду в рот старшего, проходясь по щекам и небу, пропитывая кислым соком каждый миллиметр чужого рта. А у Чанбина от таких действий все тело током прошибло, и самоконтроль напрочь отключился. Для него вся вселенная словно растворилась, сжалась обратно до крохотной точки в лице Енбока. И каждая клеточка его тела теперь существовала лишь по-наитию: одна ладонь в чужую футболку по-наитию вцепилась, другая – по-наитию в волосах блондинистых запуталась, и сам Со отвечал Феликсу неосознанно, наугад, и почти так же по-наитию. 

С той лишь разницей, что у Чанбина уже не было страха, существовали только его собственные чувства, Феликс и этот короткий момент, который хотелось растянуть в бесконечность. Он более чем осознавал, что до безумства хочет целовать Феликса так постоянно, сплетать пальцы, как в дешевых девчачьих романах, накручивать на них прядки, зарываясь в чуть колючие волосы, и шептать совершенно банальные и приторные «я тебя люблю», пока слышать их не начнет бесить до отвращения. Чанбин хочет с Феликсом или… Да даже без «или», только с Феликсом. И все. И даже если Ли теперь вдруг скажет, что это было ошибкой, или шуткой, или чем-то еще, Чанбин уже не сможет подавить свои чувства, не сможет потушить разразившийся пожар таких масштабов, просто потому что тушить будет нечего — он уже догорит дотла.

Но Феликс только молчал. Его собственное сердце билось в агонии где-то в висках, отчего рассудок расплывался, как растаявший пудинг на летнем солнце. Он отстранился медленно, почти нехотя, и лишь на крохотное расстояние, чтобы только разорвать поцелуй, не покидая личных чанбиновых границ. И дышал так тяжело, почти в губы. Он не знал, как отреагирует Чанбин, но надеялся хоть на какую-то реакцию с его стороны. Молчание угнетало, давило бетонными плитами на еще не застывшем фундаменте, и должно быть, могло лишь все испортить. Нужно было сказать хоть что-то, Енбок готов был рассыпаться в пыль прямо на месте. Феликс оказался достаточно смелым, чтобы сделать первый шаг, вот только отказа он, вероятно, не выдержит.

Но Чанбин тоже молчал, и дышал так очень прерывисто: не ясно, то ли от поцелуя, то ли от собственных мыслей. Со вдруг стало страшно: он знал, что должен был произнести, и не боялся ответа, не боялся получить отказ, боялся лишь стать эгоистом. Может ли он сказать это, признаться? Вдруг его чувства станут бременем для Феликса, и что тогда? У Чанбина не было ответов, он замялся и окончательно запутался:

— Я…

— И как… — Феликс гулко выдохнул, столкнувшись фразами со старшим. Тишина и неловкость смешались в густую кашу, душащую все звуки и ощущения вокруг, а без ветра стало как-то уж чересчур жарко. — Давай ты первый.

Но у Чанбина достало сил только отрицательно покачать головой, добавив в конце короткое «ты». 

Феликс не спорил. Набрал побольше воздуха в легкие, тяжело выдыхая. Сердце все еще застряло танцующим комом где-то в горле, отчего произнести что-то было почти непосильной задачей, и Ли несколько долгих мгновений лишь беззвучно открывал рот подобно рыбе, выброшенной на сушу. Чанбин – его океан, до которого Феликсу нестерпимо хотелось дотянуться, но сил хватило только жалобно пробормотать:

— Как тебе... вишня?

— Кислая и невкусная, — выдавил Чанбин, сразу замолкая.

Феликс выглядел поникшим.

— А, — почти промычал Енбок (не такого ответа он ожидал от Чанбина), затем несмело продолжил: — А… поцелуй?

Ли трусливо поднял глаза, сталкиваясь с отчего-то до невозможности решительным взглядом старшего.

— Не успел распробовать. Хочу повторить.

И все смущение словно рукой сняло. Чанбин приблизился снова, целуя в этот раз уже совсем нежно и чувственно: выражаться словами он умел плохо, чтобы в критической ситуации описать Феликсу все, что накопилось на душе. Но младшему, казалось, это уже не требовалось. Потянувшись к предплечьям, вцепился в рубашку Со ладонями и притянул к себе ближе, словно в последний раз. Губы нещадно саднило, а многострадальное ведёрко с вишней с громким бухом соскользнуло с ветки вниз, будучи неаккуратно задето Феликсом. Воздух вокруг накалился до предела, отчего дыхание сбилось, а щеки и лицо налились насыщенной краснотой. Холодная тень от листвы уже совсем не спасала от мучительной жары, стало чертовски, просто невыносимо душно.

— Мне... — почти в самые губы выдохнул Чанбин, но чужая горячая ладонь моментально остановила его: младший зажал рот рукой, совершенно не желая сейчас слышать окончание фразы, и лишь слегка покачивал головой, словно говоря этим жестом «не стоит».

Чанбина душило изнутри. Феликс не хотел его слушать, а своенравное сердце против воли хозяина ухнуло на дно, гулким свистом закладывая уши. Чувств слишком много, чтобы душить их в себе, и слишком много, чтобы куда-то выбрасывать. Их просто слишком много, чтобы сделать хоть что-то. И для Чанбина все это тоже уже кажется слишком, совсем чересчур. Хотелось просто раствориться, подобно сахару в чае, но все, на что способен был Со – душить непрошеные слёзы, которые впрочем все равно катились по щекам, цепляясь за чужую ладонь, зажимающую губы.

Енбок почти опешил от такого старшего, мгновенно отпуская руку. На его памяти это был первый раз, когда Со заплакал. В отличие от прочих Феликс знал, какой Чанбин на самом деле: мягкий, чувствительный и романтичный, и забота ему нужна была чуть ли не больше, чем самому Феликсу. Но обстоятельства, жизнь и встреченные проблемы сделали Со таким, ему пришлось стать сильным и научиться делать вид, что ему все равно, а обычно чёрная одежда и привычка нарушать все правила стали крепкой защитной стеной, ни разу не дававшей трещину. И вот сейчас она рухнула в одночасье, а Чанбин был разбит и абсолютно измучен. Феликс, кажется, совершил непоправимую ошибку, но он не знал, что еще мог сделать, чтобы все исправить.

— Прости меня. Прости, — Ли большими пальцами стирал беззвучные слёзы, стекающие по щекам, сцеловывал, пытался обнять, держал лицо в ладонях, заставляя смотреть в глаза, и бесконечно долго извинялся; все тщетно. — Я испугался услышать твое «нет», я ужасный эгоист. Прости. Я не думал, что сделаю так больно. Прости, хен. Прости.

— Идиот, — так еле слышно и обиженно, что Феликс смешался от подобной реакции, но все же не мог не согласиться с очевидным.

— Верно, я идиот. Прости, хен. Пожалуйста, прости. 

— Мы оба идиоты, Феликс, — Чанбин выдохнул, протирая покрасневшие глаза: это был самый ужасный вид, в котором он только мог оказаться перед парнем, нравящимся ему до такой степени, что грудную клетку болезненно сдавливало от одного только взгляда на него, — Мне нравится, Феликс, до безумия нравится. Ты мне нравишься до безумия. Вот, что я хотел тебе сказать, — но Ли выглядел шокированным, словно бы не мог понять: действительно ли Со сказал это, послышалось ли ему, или влюблённый мозг Феликса вовсе выдумал все это, выдавая желаемое за действительное. Видя подобную реакцию, старший лишь поторопился добавить, подползая ближе, чтобы обнять Енбока: — И нет, тебе не показалось, я сказал, что люблю тебя, Феликс, поэтому не смотри на меня так. Я действительно ужасно выражаю свои чувства, я знаю, прости. 

На несколько мгновений тишина окутала их, впрочем в этот раз она была комфортной и приятно успокаивающей. Ветер шелестел в ветвях, мягко лаская слух. Просто крепко обниматься друг с другом, чувствовать чужое тепло и присутствие – кажется, им не хватало лишь этого; слова больше портили, чем исправляли.

— Нам стоит перестать извиняться, хен, — Феликс прошептал, уткнувшись носом в шею Чанбина и приятно щекоча горячим дыханием оголенную кожу. — Я не хочу, чтобы в наших отношениях звучало это слово.

— Отношениях? — Со улыбнулся вымученно, но как-то счастливо, мягко поглаживал чужую спину в футболке и зарывался носом в феликсову блондинистую шевелюру. — А с каких пор у нас отношения? 

— Ты дурак, Чанбин-хен. Дурак, — буркнули в ответ. 

А Чанбин, должно быть, впервые в жизни был благодарен кислой и совершенно невкусной вишне, которую Со, черт возьми, даже попробует полюбить, если его парень теперь всегда будет так до смерти безумно целоваться.