Расслабленной кистью проводя по холсту лучи солнца рисовали новый день. 

— Снова, — куда-то под кровать вновь кинули телефон, лишь бы не слышать демонического звона будильника, а, когда его невыносимый вой стал громче, пришлось вставать на ледяной пол, морщиться от осенней стужи, ругать себя, что не закрыл форточку и... многие другие прелести утра. Юнги вылез из под кровати в пыли, зато с телефоном и наэлектризованными волосами. Сонно помотался, убирая сплюшки, и оказался у подоконника. Из все еще открытой форточки были слышны детский рев и ругань матери, которая в такую рань вела маленькую капусту в сад. Походу, стоит обмотать горло, чтоб в конец не простыть, судя по виду ребенка... а, в прочем, вон – сосед в трусах вышел покурить. Можно и без шарфа. 

Проточная вода отрезвляет, доказывает реальностью – мигрень без кофе не вытерпеть. Сквозь текущие по лбу капли Юн глядит на себя в зеркало: синяки глубже, а еще вчера казалось, что то была последняя стадия. Не привыкать. Парень быстро отворачивается, сжимая полотенце от бессилия – он снова себя не узнал. Эта серо-синяя рожа с вечным, особенно вымораживающим бесчувствием в глазах принадлежала кому угодно, но не ему. 

Телек опять не ловит сигнала, подобно хозяину теряя связь с реальностью и шипя что-то на языке странников. Бурый оттенок миру придает растворимый кофе, а тепло побитой кружки – стимул не останавливать заведенную пластинку жизни на 06:30 утра. Юн осмотрел пустую квартиру, утонувшую в тени его прокрастинации; сочувственно выдохнул, да захлопнул за собой дверь. Шарф спал с одинокой вешалки.

<center>***</center>

На пороге пожарного выхода из кафе Юнги встретил черную тучку, что дымилась сизо и в раздумьях смотрела на мусорный бак. Неожиданный гость спугнул ее мысли оглушающим треском зажигалки. По отработанной годами технике из белой ручки недокуренная сигарета полетела на бетон, как родная оставаясь лежать среди других бычков. Только, вот, живой огонек ее выдавал.

— Ну, и зачем ты выкинула? 

— Блять, Юнги, чтобы ты ни в коем случае не заметил, что я курила, — девушка спряталась, пропадая своей миниатюрностью в черной толстовке, на порядок крупнее и, по видимому, одолженной у коллеги. Юнги понял по колготкам: как всегда оделась не по погоде.

— Почему ты так этого боишься? — парень повременил, пока что убирая зажигалку обратно в карман. Он сел рядом, но только не на голый бетон, а на корты – все-таки, почки еще бережет. Девушка не вылезала на глаза из-под смоляных волн каре, делила молчание с Юном так долго, что пришлось поторопить ее. — М?

— Не знаю. Хочу выглядеть для тебя безгрешной.

— Тась, не дури, — парень тыкает фильтром сигареты в чужое плечо, — составь мне компанию.

Тася поворачивается и неохотно дает улыбке волю:

— Ой-ой, подлиза.

Теперь на пороге сидели две тучки и обе пыхтели дешевым винстоном. Юнги думает: Тася – веселая, на самом деле. Просто по своей несправедливости жизнь не дает счастья добрым людиням. Вот, Тася и сидит такая нахмуренная. В молчании соревнуются у кого меньше синяки под глазами, и девушка побеждает нечестно: с консилером даже ямы Юнги – ничто. От этой смешинки стало посвободнее, к тому же, кислый привкус табака развязал язык. Захотелось начать какую-нибудь дурацкую тему, и Юн первым делом обращает внимание на худи и дергает плечики, чтобы Тася внимание обратила:

— Тэ седня, чтоль, пришел?

— Еще и раньше меня. Прикинь? — девушка оглядывается на дверь, но не находит за стеклом сотрудника, — Удивлена, что снег до сих пор не идет. Кстати, ты после работы занят?

Юнги вспоминает, какой сегодня день недели и как быстро закроется ларек, после чего уверено вертит головой. 

— Поможешь мне гитару до станции довезти, пож? Я ебнусь еще и после батраченья на себе столько тащить.

— А что с Тэхеном? — логичнее было бы спросить, зачем и откуда гитара у Таси, но доля интереса не так сладка, как удачно переложенная на чужие плечи работа.

— Не скромничай: с твоими мышцами ты как на легке полетишь, — хитро смотрит девушка, прекрасно зная, о чем думает Юн. На его горе, они не первый год знакомы, и потому бесполезно прикрывать лень. Тася кидает окурок в свободный полет мимо мусорки, за ней Юн – туда же, – и они забегают в непривычно отопленный зал, отчего пальцы абсурдно начинают мерзнуть. Юнги растирает нос, а уши костяшками после, затем шею... Наконец-то удается привыкнуть. Тэ удачно подсовывает два пластиковых стаканчика с чистым кофе в греющем ладони кипятке, а сам пьет из своей рабочей кружки, возможно, какой-нибудь раф или латте с сиропчиком. Тася с благодарностью сербает, Юнги же на сегодня хватило домашней бурды, от которой руки до сих пор тряслись и мешали завязать рабочий фартук.

— Вычту из твоей зарплаты, — парень повертел запонки на белоснежной рубашке и, пока не сгорбился, даже был похож на работника с баннера у главного входа: отретушированного и со складочками, выложенными по композиционному сценарию фотографа. Такого, что встречает людей приветливой, нарочно выбеленной, улыбкой, а не прячет раздраженно за кепкой глаза при каждом обращенном внимании. 

— Ничего. Мне в радость вас угощать, — мягко позволяет себе шептать Тэ, пока зал еще не наводнили разговоры посетителей. Он не работает здесь – подрабатывает. И только тогда, когда захочет, или что у него там за дела? 

— Работаем, — отдает приказ Юнги, закрываясь в коморке администратора. Не на весь день, к сожалению. Его не оставят в покое, и в перерыве не получится поспать за монитором, потому что потребуется какому-нибудь посетителю. Как минимум, Тасе надо будет срочно выбежать покурить. Придется заменять ее на тяжелые десять минут, в течение которых необходимо разговаривать, разговаривать и разговаривать. Почти невыполнимое и самое главное – вежливость, от которой противно вязнет в горле и душит в легких так, что сразу хочется выбежать на улицу... Юнги самому бы на перекур.

<center>***</center>

Вечером гардеробную освещала лишь потускневшая лампочка, мерцая и пряча в нестабильной тени шнурки. Бросив неровный бантик, Юн надеется подвязать его по дороге, а пока заправляет торчащие ушки в носок. Гитара, по обещанию, почти ничего не весила, но все портил громоздкий чехол, который выпрямлял через нежелание спину лучше любого корсета. 

— Нафиг ты ее на работу притащила? — ругнулся Юнги на Тасю, стоило ей показаться на глаза из-за ширмы курток.

— Я ее не на работу притащила, а подобрала по пути, — объяснилась девушка с невинным видом, — ты бы прошел мимо такой красотки?

Юнги еще раз осмотрел черный футляр, похожий на сумку для переноса тел, и не придумал, как может выглядеть《красотка》под ним, но в груди екнуло какое-то сострадание к безбожно брошенной вещи. Она ведь кому-то принадлежала, и, вот, повезло быть нужной снова. Хотел ли быть Юн этим спасителем?

— Хрен знает.

Пробираясь сквозь слякоть дырявыми кедами оставалось только молиться, чтобы дождь обождал; пожалел наморозившихся ребят в одних лишь ветровках, и начался после того, как они успеют забежать в подземку. Однако, природа жестока. Как полило – улица загремела визгами, и наводнили ее реки отборного мата. Особенно от Юнги с Тасей, что неслись теперь как половые тряпки, нещадно обливая все вокруг брызгами и проталкиваясь сквозь толпу на пешеходном переходе с помощью гитары. Пара прыжков по лужам, еще немного холодных капель – путники ночных многоэтажек забежали в метро. 

— Твою мать... Ух! — заорала Тася, отражаясь от стен звонким смехом, а Юнги не находил ничего смешного в том, что им _повезло_ попасть в самый пик и теперь простуда им заказана, если не что похуже. Парень сплюнул в сток мимо ног прохожих дождевую воду, с осветленной соломы водопадом стекающую прямо в рот. За ним Тася с искринкой в глазах сделала так же, обгоняя Юна в дальности, и со злорадной усмешкой похлопала друга по плечу, — еще успеешь достичь таких же высот. О, булочная. Тебе взять чего-нибудь?

— На какие шиши? — Юну было не до соревнований и смеха: он, даже не щупая карманы, понимал, в какую расплавленную массу превратились его накопления. Хотелось посмотреть на морду той, которая осмелилась подумать про трату денег в присутствии Юнги, но глаза нещадно заливало. 

— Я с тобой поделюсь. Постойте тут, — 《постойте》она сказала Юну и чехлу (по росту они почти не отличались). Озорница скинула куртку, теперь уже непонятно, больше синтепоновую или водяную, поверх их третьей спутницы и ушлепала из зоны видимости. Для Юнги остались лишь ее следы, постепенно превратившиеся в растяпистые лужицы. 

Трясущимися руками (хотелось бы, сухими, но вокруг ничего, что не размывалось бы в реках ливня на тонкие струйки по дорогам, и постепенно не уплывало бы в канализацию) Юн выжал подкладку ветровки. Вон, как хорошо полилась, а, казалось, не должна пострадать. Штаны мокрые, волосы мокрые, кеды... Юнги выливал из них воду так, словно до этого черпал ее из луж нарочно. Жар после пробежки начал спадать, и Юн хотел бы поспешить домой, пока не станет невыносимо холодно от ветра, но Тася, банка пива, гитара – везде надо успеть. Однако, Юнги больше всего жалел о том, что не прикрыл шею: стоило вздохнуть, как горло драло и разъедало ледяной болью в плоть до легких, и, по сравнению с этим, промокшие трусы – мелкая неприятность.

Прохожие опасливо обходили Юна. Тот их не осуждал: он действительно сейчас был похож на бродячего, особенно, когда обратно надевал на голую ногу кед. Ругаться захотелось позже: когда парень выпрямился в нетерпеливом ожидании Таси и слился со стеной по случайности. Люди его не замечали, сталкивались плечами, налетали мокрыми пальто, а Юн все больше зверел: ему совсем в бетон вмуроваться, чтобы в покое оставили хотя бы на пару минут? В этой суматохе задуло сладко – под нос парню сунули листок бумажки с карандашными каракулями и цифрами сбоку. Юн чисто машинально взял, а сейчас не может понять, зачем. На ум не сразу пришла мысль поднять взгляд или сместить его фокус с рисунка на силуэт перед собой, что отгородил страдальца от разъяренных прохожих. 

— Это Вам, — пугающе спокойно сказал незнакомец, сбивая с толку Юнги еще больше. Брови ошеломленно пытались встать ровно, но, какой там ровно, когда Юн совсем не понимает, что происходит? Это он здесь нарисован? А номер? — Номер, чтобы вернуть шарф, — опередил чудила вопрос, либо просто устал ждать. 

— Ч... что вернуть? — совсем не находился с ответом Юн, продолжая враждебно хмуриться, даже когда увидел беззлобное лицо. Честно, какое бы оно не было – недоумение останется недоумением, на которое смотрели сверху чересчур понимающе.

— Шарф, — он сказал это и переложил со своих плеч плотную ткань на шею Юна. — Вам же холодно, и Вы поэтому не выступаете.

В транс ввело тепло, иголочками рассыпавшееся от шерсти по телу, и Юнги не сразу обратил внимание на то, что нарисовали его с чехлом. От этого парня исходила странная аура – раздражение как рукой снимало, будто они в какой-то рекламе средства от боли чего угодно (это и не важно, состав же один). Да и шарф этот точно такого же горчичного цвета... 

— А. Нет, я не играю на гитаре... — зачем-то рассказал ему Юн и резко провалился в этот листок с рисунком. Там нечего было рассматривать, просто... из всех образов нарисовали именно его, и это казалось Юнги чем-то диким. И чем больше он об этом думал, тем сильнее одолевала голову тревога, а лицо становилось таким, как это, карандашное. Получилось очень похоже, даже приятно смотреть на 《себя》. Бред, правда, все эти мутные рисунки, но, все же, приятно.

— Жаль. Вам подходит, — Юнги не ответил – был занят, словно кот, наблюдающий за мухой, — Тогда, жду звонка.

Как же легко он это сказал. Игнорируя плотные стены между людьми, будто знакомы не две минуты, а несколько веков. Упорхнул, оставив свой сухой шарф Юну, как какой-то артефакт. Юнги опешил, но, захотел ли догнать? Нет. Просто стало очень тоскливо. Нужно быть конечным психом, чтобы доверить хрупкую бумагу с невесомыми линиями, что сотрутся при любом неровном вздохе, его грубым лапам. Еще и шарф...

— Че такой кислый? — Тася прибежала с булочкой, и наткнулась на яркий шарф прежде, чем различила монохромного Юнги. — Это шарф?

Парень сам до сих пор не до конца вернулся в реальность, а объяснить что-то Тасе он и подавно не смог бы. Грубо было просто кивать, но лучше ответа, который надолго их не задержит, Юн не придумал и сложил теперь мокрую бумагу в карман, даже не надеясь, что рисунок останется целым. Не его вина, что жизнь небогата снисходительностью к искусству:

— Пошли, — кинул он девушке, прежде чем они вместе, сгорбившись от добравшегося до тел холода, скрылись за обрисованной размытыми граффити стеной.