Темно, хоть глаз выколи. Юнги включил настольную лампу, ибо не жаловал теплый, словно нарочно жгущий глаза своей мягкостью, свет люстры. Он так давно про нее не вспоминал, что даже не был уверен в ее работоспособности, но, в потугах найти старые наушники, по памяти еще работающие, любимая подружка своей блеклостью не помогала. Однако, парень побоялся тянуться к выключателю. В этой квартире под рукой было мало вещей: два комплекта одежды, аптечка, кофе, пачка туалетки. Все остальное валялось вперемешку буквально везде, и Юн мог лишь предполагать о каталоге свалки у себя дома. В этот раз он доверился интуиции и надуманной супер способности мастерски ориентироваться в темноте после литра пива. Может, они и позволили ему добраться до верхней полки гардероба (Юнги помнил, что был в каких-то варенках, когда последний раз пользовался проводными наушниками), но, вот, чтобы разобраться в куче тряпок, нужен был следующий уровень прокаста.
— Та етить твою не... Ащ... — парень оступился, а потом на пол слетел плотный кулек, разматываясь аж до соседней стены, и в этой его наглости так обгораживать проход, Юн разглядел последнюю каплю своего терпения, — к черту.
Послушает музыку через динамик мобилки. Ради чего он еще один живет? Прелесть, да и только. Ну, разве что, не 4D качество, но можно потерпеть до полного заряда джибиэлек, подаренных Тэхеном в этом году. Телефон, так телефон, что же, смотать только кулек, да сунуть его обратно, а потом вернуться за стол пить с грустным видом, сочиняя какие-то мелодии. Юнги наклоняется, поддевает кончик, и пальцы тут же колит непривычное чувство качественной шерсти: откуда такому фантому быть в его квартире? Память возвращается лишь тогда, когда весь шарф оказывается в руках, а сложенный рисунок улетает под близлежащую стопку. А ведь он помнит, как вложил листок внутрь и кинул наверх _несвой_ шарф, с мыслями, что надо, во-первых: не забыть; во-вторых – позвонить на выходных... Месяц? Может, два назад? Нет, Юнги не считал себя хорошим, но и на вора никогда не был похож, однако, сейчас ощущал себя именно им.
— Блять, — Юн подбирает еще и бумажку. Пока разворачивает – идет ко столу, узнавая поплывший рисунок; мокрые отпечатки, теперь уже пожелтевшие. Из-за сгибов нарисованный Юнги будто сидел в клетке и смотрел как-то обреченно. А эти цифры сбоку – его последовательность среди заключенных.
Когда руки без раздумий взяли телефон и уже сверяли номер, Юну стало не по себе: нужен ли еще этот шарф тому человеку? Нормально ли вообще звонить в пол второго? И что он скажет в такое время? "Извините, что так поздно, но вот вы как-то отдали шарф сомнительному человеку у метро, помните? Это было ХХХ месяцев назад, и сейчас два часа ночи понедельника, надеюсь, голову не трудно напрягать?" – и вот его уже посылают нахрен. Хоть Юнги и долго думает, вплоть до того, что стрелка часов уже показывала два, однако, пытливого молчания со своей стороны не выдерживает. Скинет – значит, не так уж и нужен ему этот шарф. Дело Юнги позвонить, притвориться хорошим на время, а дальше ответственность на владельце. Никто же не уточнял, когда можно набрать?
Гудки кажутся громкими, будто ими Юнги нарушил тишину у себя в квартире, а не у какого-то незнакомца с улицы. Он не ожидал, что ему ответят, но вот трубку взяли, и послышался на удивление бодрый голос:
— Да? Алло? — правда, был он слегка напуганный. Юнги понимает.
— Здравствуйте, — решает начать он и тут же становится стыдно за свой усталый хрип, отчего возникает тяжелая пауза, что в голове, что в диалоге.
— Здравствуйте, — явно подкалывают парня своей задорностью оттуда.
Юнги сглатывает в таком же волнении, как когда-то звонил впервые в коммунальные службы:
— Здравствуйте, — неловко повторяет он, слыша тихий смешок, что порядком взбесил: знает он, что дебильно получается, незачем так это подчеркивать, — Вы просили позвонить, чтобы, э... щас... Шарф? Желтый такой.
Пауза, а потом громкое:
— А-а-а! Вы тот гитарист?
— Нет, нет: я не играю на гитаре, — тихо повторяет Юнги.
— Да, да: Вы еще на гитаре не играете, — раздражающе-звонко смеется незнакомец, а потом спрашивает, — как Вы?
Юнги невольно думает – какой дебил, – и, не скрывая своей злости, продолжает цель звонка:
— Где Вам удобно встретиться?
— А Вы в западном районе? Восточном? — из-за того, что Юн реагирует, оказывается, медленно, поток продолжается. — Южном, северном, северо-восточном, северо-западном, южно-западном, южно-восточном... Посередине? А, может...
— Я на юге, — рявкает Юн, останавливая пытку своего мозга, после чего трубку даже не сбрасывают, а, наоборот, терпеливо выжидают, — Так, куда мне приехать?
— Тогда устроит через полчасика на юге, м-м-м, допустим, под мостом? Там же ларек есть, правильно?
Мост буквально напротив его дома, но... Через полчасика?! Юнги не готов был выйти даже на пять минут, даже не сразу, а с возможностью подготовиться, ведь сидел в домашних трусах и по расписанию дальше был отруб после алкашки: два часа ночи, как-никак.
— Да, хорошо, — противоречиво озвучивает Юн, сам себе не веря, но вот уже в голове мысли о выгоде: в ларьке, скорее всего, еще осталось пиво.
— Супер! Я запишу Вас как...?
— Мин Юнги, — голос электронный, но кажется настоящим. Более настоящим, чем Юнги слышал за жизнь у всех встреченных им незнакомцев. Наверное, стоило тоже спросить про его имя, но Юн не успел решиться, как вновь ему дружелюбно сказали:
— До встречи.
Сбросили, а Юн еще мгновение чувствовал тепло из динамика. Его это напугало до дрожи, и телефон полетел на стол, а парень вскочил, собирая все в голове и сокращая подробности до одного предложения: встреча через полчаса. Возможно, Юнги подумалось, что это мало, по рабочей привычке, и потому собрался слишком быстро. С другой стороны, собирать много он не стал: куртка, штаны и обчелся. Даже майку надевать не стал, выходить-то на два шага, и теперь сидел как идиот за столом в куртке и штанах. Жалеть он не стал: поднялся, как только батарея совсем зажарила ногу, нащупал ключи в кармане и чуть не забыл виновника приключения – шарф.
— Когда-нибудь я кончусь, — устало выдыхает он, стягивает один кед, сдается перед вторым и плетется пополам обутым на кухню. Шарф задает ему открытый вопрос: нужно ли отдавать рисунок? Юнги решает лишнего не брать с собой. Сначала ограничивается подъездом, где бетонная шпаклевка быстро начинает давить одиночеством и мертвой тишиной ночи, от которой парень сбегает на улицу. Тут так же: все замерло, ни души по дороге, и лишь эхо трассы за небоскребами напоминает продолжать вдыхать морозный воздух. Под стихшую погоду Юнги огибает забор детской площадки – тянет время, впервые обращая внимание на стенд с объявлениями: плановое отключение горячей воды через неделю, ремонт дорог (зачем постоянно ремонтировать то, что все равно сломается?), кружок《детские ручки》ищет талантливых малышей. Юнги когда-то тоже учился в подобном, но, жизнь сложилась так, что теперь он не играет – оказалось, в этой стране больше прожиточного минимума за свои услуги ты не получишь. Из вариантов поприбыльнее только преподавать, однако, Юнги и со взрослыми не ладит, а детям тем более можно забыть о здоровой психике, попади они под его ответственность, и Юн слишком добрый, чтобы забить на это. Оставалось десять минут, когда парень дошел до шаткой решетки, которая делала вид безопасности, разделяя тротуар и железную дорогу. На самом деле, ее не то, что трогать – дышать нельзя. Парень пару раз, правда, хотел навалиться всем телом и слететь на крышу проезжающему товарному вагону, отпустив все и гадать в дороге, куда его довезет эта затея. Однако, пока что, рассудок еще с ним: вместе с пустой улицей и единственным огоньком – магазинчиком под боком, ждали _чего-то_, что изменит, пусть и немного, но определенная часть их биографии останется в прошлом. Юнги уютно уместился на краю поребрика, больше зарылся в ворот куртки для тепла и... упустил, как поддался дреме. Не заметил подъехавшую машину, из которой, попрощавшись, выпрыгнул гость.
Теплая ладонь на голове растопила надежно запрятавшуюся в тени ларька статую:
— Я даже не сразу понял, что это Вы, — шепотом окончательно разбудил Юнги незнакомец, после содеянного слишком спокойно делая шаг назад. Пока Юн продирал глаза, считая, что времени ему на это дают, человек оглядывал высокий мост, под ним еще один; поле, на горизонте которого стояли хрущевки; одинокую линию бордюра. На двор Юна из трех похожих пятиэтажек тот не обернулся: остановился на ржавых рельсах, по которым поезда, наверняка, уже давно не ходят, — а у вас здесь тихо.
— Ночь же, — Юнги впервые поднял глаза на его лицо и удивился доброму выражению. Ему улыбнулись, и стало куда более неловко: парень полез в карман за кульком, старательно прячась от этого человека, жуткого оттого, что слишком сильно он казался безмятежным в своей легкости. Юнги не любил таких ветреных и долго с ними не церемонился – протянул шарф молча.
Его осмотрели и взяли не сразу, будто через силу вспоминая, зачем выползли так поздно из дома, но после неожиданно спокойно повесили поверх парки и другого шарфа. Желтые кисточки поболтались у колен, почти сливаясь с веселыми джоггерами: подходил, как родной. Как бы Юнги не ждал, незнакомец не собирался уходить и предложил негромко, подстраиваясь под тишь района:
— Не хотите выпить?
— Нет. Я не пью с незнакомцами, — соврал Юн, чтобы отшить и побыстрее вернуться домой, а сверху посмеялись.
— А я ждал, что Вы имя мое спросите. Чон Хосок, приятно стать знакомцами, — парень наклонился ближе, но руки не протянул, будто чувствуя, что Юнги не собирается ее жать. — Так, хочешь выпить?
Разве можно так просто вламываться с ноги в чужую жизнь? Юнги было на свою насрать, и все равно, что будет с ней дальше. Хосок раздражал, но, пусть думает, что ему повезло с алкоголизмом Юна:
— Ты платишь?
— Конечно, — кивнул парень и тут же скрылся в свету ларька. Юн поднял глаза на темное небо, звезды на котором скрывали плотные тучи, и задрожал, будто от их сурового взора, а не от холода. Долго без алкоголя на улице он бы не протянул, да и с ним Юнги предпочел бы сидеть дома... но стоит ли игра свеч? Взгляд сам по себе цепляется за темную фигуру: а Хосок был одет тепло для осени. По меркам Юна, даже слишком. Шапку зачем-то нацепил, перчатки... Ботинки, на вид, дорогие. И что такому прилежному не сиделось на месте? К Юну развернулись, присели, неожиданно, рядом, протянули банку со словами "То, что осталось".
Юнги молча забирает пиво, откупоривает пластиковый язычок с шипением и тут же отпивает. Да, остаться в такой час в ларьке могло только отборное говно – чего-то менее гадкого ожидать не стоило.
— М-м, сладкое. Повезло, — улыбается Хо и смотрит на скукоженную рожу Юнги, — не нравится?
— Та... не важно. Другого все равно нет, — с обреченным вздохом Юн переключает их внимание на бутылку, не желая, чтобы смотрели на него; ставит ее перед обоими меж ног – одной в плотной коже ботинка на массивной подошве, другой в тряпичной обертке с намеками на остатки следков, – и расплывается по фанерной стене ларька вслед за теплом, что подарил ему один глоток. Хоть на момент можно закрыть глаза и довериться, что человек рядом, в случае чего, разбудит. А не разбудит – пес с ним. Не впервые ночевать где попало.
— О, снег пошел, — шепчет Хо, когда замечает танцующих светлячков на фоне пустого кирпича дома через дорогу. Казалось, Юнги должен обратить то же внимание, но нет. Тот клюнул носом и не особо различал что-либо перед собой. — Тебе не холодно? — мотает сальной башкой, — не ждал снега, да?
— Я вообще нихуя не ждал, — вымотано зарывается Юн в запястье, давая глазам отдохнуть от всего: снега, темноты, света, улыбчивого лица.
Юнги можно только посочувствовать, но, Хо подумал, что до этого еще далеко. Не стал ругаться с истиной парня, в которую трудно поверить, когда тот так дрожит, а просто стянул с себя желтый шарф, накидывая его на красные уши Юна:
— А я, вот, будто знал, — отвернулся, как ни в чем не бывало, продолжил пить пиво, наслаждаться первым снегом, — тольк не возвращай теперь его. Дарю.
Снова знакомая шерсть, только вот теперь Юнги так замерз, что не чувствовал, как она колется. Надо бы сказать спасибо, но получается лишь закутаться благодарно глубже в тепло-желтый, пропадая в нем с затылком. Молчание. Шарф сползает. Хо спокойно шмыгает рядом, кажется, довольный тем, что его вызвали в такой час на мороз. На нос прилетели холодные хлопья, разогнался ветер, возмущаясь мирному настрою парней, и Юн понял, что больше так сидеть он не выдержит:
— Пошли, — опрометчиво кидает он прежде, чем подумать, а потом внезапно останавливается у зебры. — Или ты... Домой поедешь, мож?
Парень потерянно таращится на Юна, дорогу, белые глаза:
— А? Ты к себе зовешь? — Хосок думал, что《пошли》длится максимум до той площадки среди домов, ну, или остановки по ту сторону дороги, а оно – вон как, оказывается.
— Ну... Если те похер, где спать, могу пустить, — предупреждает Юн гостя о своем бардаке, не особо желая долго размусоливать, и, вместо ожидания ответа, шурует вперед.
— Забились, — вены наполняются энтузиазмом, и Хо проходит по чужим следам мимо засохших клумб, показавшихся парню довольно милыми. Попадает во внутрь треугольника, огражденного от света толстыми стенами: тут уже милого ничего нет – трудно разглядеть что-либо дальше носа. Мимо ног пролетел пушистый комок, как оказалось по последующему крику, – кот, которому прижали хвост. Испугались оба, а глазами сияла лишь темнота:
— Все-таки к себе поедешь? — по голосу Хосок узнает Юнги где-то впереди, после чего мысленно кланяется всем богам, ибо, при виде этих белых точек, так прицельно выискивающих его беспомощную тушеньку, вся жизнь перед глазами пролетела.
— И как ты тут ориентируешься... — смеется Хо, подходит ближе. Думает, вопрос глупый, но поздно: уже задал. Дверь подъезда обнажает зеленые коридоры, и Хо наконец-то что-то видит.
— Смотри, — проводит экскурсию Юнги одним жестом, еле выуживая ключи из дырки кармана, — тут приятнее ночевать, чем у меня. Еще есть время отказаться.
Внезапная шутка от Юнги звучит серьезно, и Хо мельком решает осмотреть пустой холл. Ничего особенного, помимо чистоты, здесь он не увидел, и потому доверился парню с улыбкой:
— Может, здесь приятно, однако, как-то мало интерьера.
— Ну смотри, — одним резким движением Юн открывает дверь, роняет на пол вешалки у входа, но, казалось, ему не впервой. В нос ударяет резкий запах табака. Холодный свет лампы дальше стола, на котором она стоит, не освещал ничего, и пришлось раздеваться на ощупь, искать полку, куда приткнуть парку, предварительно отряхнув ее от снега. В первую очередь Хосок ощутил на себе последствия богатого интерьера: весь пол был похож на детскую комнату, состоящую, причем, исключительно из лего. Поэтому парень дальше порога не продвинулся, а хозяин квартиры, которого, возможно, стоило послушаться, куда-то вновь успел пропасть.
— А у тебя тут миленько, — зовет его Хо.
— Шутишь? — отвечает тень, загородившая ту единственную лампу, но, на радость Хосока, рука нащупала выключатель. Долго не думая, нажала. Спасительная люстра трескнула, помолчала, падая первыми лучами на пол в виде маленьких искр, а после, как ни в чем не бывало, зажглась. В комнате стало теплее, однако, по коже пробежали нешуточные мурашки.
Хосок нервно посмеялся, не отводя напряженного взгляда от потолка:
— Почему же шучу? Смотри, какая лампа у тебя разговорчивая...
— Блять. Выруби ее. Нахуй. Пока еще че не напиздела, — медленно прошептал Юнги.
— А она не ебанет?
Этот вопрос заставляет задуматься, вспомнить все пары физики, химии и все остальные курсы естествознания, что Юнги успешно проспал. Выключатель под пальцами будто плавился, сильнее скрепляя узы Хо с детонатором. Словно это не каждодневный жест, а парни решают, резать красный провод или синий.
— Похуй – ебашь, — достойный ответ Юнги. Зрители готовятся с минуту, и – щелчок: потолок чернеет; протяжный гудок проходит по проводам до выключателя, намереваясь ошпарить Хо, но тот успевает дернуть руку.
Как все стихло настолько, что Юнги даже перестал чувствовать ветер, пробивавшийся из худой оконной рамы, парень позволил себе выпрямиться и принялся искать пачку на столе, а пока та все никак не попадалась на глаза, зубы от злости скрипели громче:
— Тя просили?
— Я понял, что тут лучше ничего не трогать, — Хо смог пробраться, ориентируясь на голос.
— Догадливый, бляха, — Юн разворачивается резко, чтобы ударить, но натыкается на спокойное выражение, вызвавшее чувство вины: Хосок смотрел под лампу будто специально намекая Юну, где лежат сигареты. — Тсч, — парень забирает пачку, опирается на кухонную тумбу, зажигает нервно, — нет, блять, спросить, сука. Сдохнуть хочешь?
— Да ладно. У меня также: проводка давно сгорела. Правда, не так прокурено, — Хо без резких движений встает рядом, смотрит, – Юнги, раздраженно цыкнув, отвернулся. У подоконника уютный уголок, по относительному порядку, пользующийся популярностью. Стол как для дошкольников: для Хосока слишком низкий. Табуретки с ковриками поверх для тепла, и куча канцелярии с рукописными нотами. А говорит – не играет... Его рисунок поверх всего этого счастья. Как мило. Хо улыбается, протягивает руку к пачке и уже с сигаретой в зубах разворачивается в тень, к Юнги, с очевидной просьбой, — поддай и мне, пожалуйста.
Юнги останавливает кудрявую голову на пол пути к себе, ловит на себе вопросительный взгляд, который избегает без объяснений, и сам протягивает руку с зажигалкой вверх. Дальше молчат, думая кто о чем. Юнги, например, в голове держал лишь сон: казалось, рухнет на пол, тут же отключится... Да, он бы с радостью, будь один. Парень сползает по тумбе в качестве компромисса между желаниями и приличным поведением. Докуривает уже так. Мрачная атмосфера квартиры будто желает убить человека при каждом необдуманном движении. Обучил ее кто так реагировать или нет, Хо, все же, не испытывает судьбу, и не зря: еще чуть-чуть, и поджог бы полотенце.
— Куда стряхивать? — Юн тычет большим пальцем в раковину над головой. — Пишешь песню?
— Привычка.
Хосок смотрит на сонного Юнги, видного в темноте лишь своей бледной кожей, затягивается долго, и все равно спрашивает:
— Привычка. Писал раньше? Группа была? — парню лениво показывают рукой, мол, вроде того, и Хо улыбается. — Не зря узнал в тебе музыканта.
— Думай, как хочешь, — Юнги поднимается, делает последнюю тягу перед тем, как залить водой свой и докинутый Хосоком бычки. Невысокий парень, без куртки оказавшийся не таким квадратным, поплелся к двери, добавляя для Хосока, — если ты потом пойдешь – лампу выруби.
Юн скрылся за проемом, и в большой комнате стало как-то тихо для одного, даже с тиканьем настенных часов. Долго Хо не принимал решения – щелкнул лампу, пошел за хозяином в спальню. Среди пустых стен с многовековыми обоями одиноко стояла низкая кровать, куда вдвоем уместиться было бы трудно, но Юнги сделал гениальное – лег поперек, как на вокзале, и сделал это естественно: часто путники навещают.
— Ниче, что я прям так? — спросил Хосок про джоггеры и из обстановки заметил тумбу, на которой валялся непримечательный ноут. Однако, Хо узнал в нем раритет. — Ого, это что у тебя?
— Блять, че те не уймется? — хрипит Юн и без интереса открывает глаза. — Ноутбук. Не работает. Терь: еще слово – и ты летишь за дверь.
Хо усмехнулся, подсел на соседний край как при обычной беседе:
— Я могу его починить. Ток домой надо будет забрать, окес?
— За дверь, — Юнги отворачивается и затыкает одеялом себе уши, а《собеседника》подушкой. Сбоку по-детски смеются, но Юн уже не слышит: дрема сожрала безжалостно все силы, что парень мог бы потратить еще на пару минут существования.
— Ночи, — в пустоту шепчет парень. Хо не досталось одеяла. Он не в обиде: тут довольно тепло, не считая открытой форточки, из-за которой, кажется, к утру его тело превратится в кусок бездыханного льда. Ничего страшного, даже если неудобно. Хосок падает волосами на изголовье, успокаивает дыхание, закрывает глаза. Алкоголь дал погрузиться в сон глубже, чем время умиротворенного храпа под боком, которое закончилось за мгновение гремящим будильником, и даже слоям одеяла не удалось заглушить это исчадие ада. Хосок в панике распахивает глаза, быстрее размеренно повернувшегося на спину Юна, который на этот момент протирал свои мешки пальцами. В свету дня, хоть Хо не особо и глядел, Юн терялся своей блеклостью. Что осветленные волосы, что кожа, что одеяло. Телефон полетел на пол, теряя там последние крохи заряда, на которых держался аж двое суток. Парни вдвоем с сочувствием посмотрели на него, и Юн не выдержал первым: поднял, подошел к тумбе, воткнул провод. Вздохнул, вместе с фактом наступившего спустя два часа утра принимая тяжелую правду – еще один день.
— Тебе куда-то надо? — рассматривает его снизу Хо, поворачиваясь на бок, совсем не готовый вставать. — Мне стоит уйти?
Юнги с закрытыми глазами останавливает еще не успевший начаться диалог ладонью. С утра он не хотел знать о существовании даже себя, не говоря уже о будильнике и, тем более, других людях. Идеальным утром было бы не проснуться. Но, это уже случилось, делать нечего – приходится пробираться мимо чужих ступней и остального хлама к ванной. Забывая закрыть дверь, по обычаю ограничивается шторкой. Холодная вода приводит в чувство немного, и от ясности еще больше хотелось зарыться в землю, раз до сих пор с ним этого еще никто не сделал. Либо словить такую эйфорию, чтобы позабыть про всю гадкость бытия и даже найти смысл, помимо работы, которая по факту нужна для той же воды, сломанной теперь лампочки и прочего, из чего Юнги не мог выбрать призера на место《смысла жизни》. Скорее уж причины, почему он еще не слег. Вышел из ванны, а этот, гость, спит еще. Юн подумал, что сам из квартиры он не выйдет:
— Эй. Поднимайся.
Туша медленно поворачивается, садится, качаясь как неваляшка, клюкает носом четко об ручку кровати, и резко пушится – ударилась.
— Пиздец.
Юнги хмыкает:
— Лучше и не скажешь. Кофе?
— Давай. Ты такой бодрый для... такой рани. Скок щас? — Хосок морщится от холодного пола, жалея, что поднялся. Его непривычно высокий силуэт делает комнату меньше, особенно когда он лбом бьется о проем с невнимательности.
— Надеюсь, что шесть, а не пол седьмого, — Юн снова насыпает смесь кофе с сахаром и подобной дрянью в кружку, представляя, насколько отвратно-знакомым это все будет на вкус. Не помнит, когда в последний раз пил кофе, потому что хотел, а не потому, что надо, и оттого этот пряный запах напоминал только о том, что он все еще продолжает просыпаться, вопреки всем желаниям. Две чашки стукаются о стол, одна – у нашедшего себе место у стены Хо, другая для Юнги. Он выуживает из аптечки на окне коробочку с таблетками.
— Чем болеешь? — любопытствует Хо с необычной для ушей интонацией: так, словно Юнги в очередной раз простудился, а не хронически срывается со стабильного пути. Даже берет за душу такая... беззаботность.
— Антидепрессанты.
Пауза, казалось бы,《ого... ну ты тяжелый случай》, но нет, Хо просто сделал глоток:
— И как? Помогают?
— Должны, — жмет плечами Юнги, кидает по очереди в кружку. — Две? Три?
— А насколько сильно ты хочешь верить, что это просто таблетки? — Хо ловит кривую улыбку на чужом лице, и сам смущенно отводит глаза: не такая уж и смешная шутка. Грубые пальцы кидают четыре шайбочки, после чего Юнги, кажется, готов для разговора. — Ты работаешь?
— Бариста.
— М. А кофе не особо искусный, — замечает Хо знакомый вкус растворимого по скидке, и продолжает распутывать кучу кудрей на голове. Судя по жидким волосам Юнги – расческу просить бесполезно.
— Чем хуже кофе с утра, тем быстрее ты оказываешься в реальности, — в ответ Хо искренне смеется, а Юн не понимает, что его так рассмешило, — ну, а разве не так?
— Я запишу эту цитату, — Хо с улыбкой, в которой щурит свои черные глаза, будто хитрясь, мол, знаем мы таких, как ты. Чувствуешь себя у него на ладони, особенно от жутко спокойного, отдающего добротой, выражения, которое приобретает его лицо после смеха. — Кстати, я же могу починить твой ноут?
— Нахуй? — Юнги помнит лишь один ноутбук в своей жизни, и тот прекратил свое безрадостное существование еще пару лет назад. Зачем этот динозавр понадобился человеку, на вид, совсем не похожего на археолога, Юнги не догадывался. Однако, ему же лучше, если реанимируют: интересное из прошлого найдется. — Можешь забирать.
— Уверяю не подвести, а щас, — Хосок берет две чужие сигареты и протягивает одну Юну, другую вставляет себе меж губ и ждет зажигалки. С удовольствием Юн достает пожухлую старушку, зажигает, и дым заполняет кухонный стол. Юнги курит быстро, не переставая болтать фильтр мозолистыми костяшкам даже в тех редких перерывах между тем, как уронить пепел в банку вчерашнего пива, что только для этого поднял с пола, а Хо долго затягивается, вдумчиво отряхивает сигарету гладкими подушечками о край, когда трубочка из сожжено-серого становится уж слишком длинной, готовая вот-вот отвалиться от оставшейся сигареты. — Так ты пишешь, но не играешь?
— Зачем? Не для кого, — как и ожидал Хо, услышал скучающее бурчание. Даже слишком реалистично он представил себе этот ответ.
— Я бы с радостью послушал живую музыку за работой.
Юнги бросил короткий взгляд на собеседника, не веря, что кто-то еще использует такие заезженные обороты. Затягивается с усмешкой:
— И сколько заплатишь?
— Смотря чем, — подключается Хосок к игре.
— Беру только деньгами.
— И сколько ты платишь себе за игру?
— Слишком много, чем можешь представить, — Юнги щурится, прожигая холодным взглядом наивного торгаша, рассчитывая тем временем в голове, как много нервных клеток и сухих слез он похоронил меж нотными строками. Думает ли Хосок о подсмыслах? Свой интерес Юн скрывает за дымом, уводя зрачки в сторону.
— Жестокая правда. Я ведь могу лишь догадываться, как живется человеку, что может позволить себе концерты Мин Юнги, — приторно-восхищенно шутит Хо, будто насмехаясь.
— Бл, все, довольно, — Юнги хватается за голову от резкой боли – обычное явление, потому так спокойно выпрямляется после, даже не замечая трясучку в руках и морозную дрожь. Не видит, как потускнели глаза, измученно краснея. Хо внимательно зацепляет каждый тяжелый вздох, оставляет сигарету на краю молча, допивает также без слов. — Собирайся.
После этой фразы ни один из них ни проронил и слова, и даже дверь закрылась неслышно. Парень молча наблюдал, как Юн безостановочно терял связь с реальностью. Страшно представить, насколько едет рассудок после солянки антидепрессантов: Хо передернуло на пороге. Рассветные лавочки у подъезда морозились под инеем. Может, парень тоже надеялся покрыться им, пока ждал такси или же Юнги, что выйдет _живым_, но нет – мрачного призрака так и не появилось. Под писк железной двери машина скрылась за горизонтом. Кому-то по заказу, а кому-то ждать неизвестности, что лишь примерно можно определить, но шансов на успех оттого и становится меньше: первая маршрутка прошла мимо, вторая уехала быстрее, чем Юн успел среагировать, справляясь с гулом в голове, который все еще дубасил по черепушке. К третьей он подготовился: встал сразу у предполагаемой двери, заранее вычисляя точное местоположение настоящей. Ошибся немного, однако, все равно успел. Всю дорогу помимо скрежета в ушах, также невыносимо Юнги почти вслух шептал себе "Держись". Вывалился он сразу к мусорке, ибо блевать на асфальт неприятно – нет опоры, которая, в случае потери сознания, очень бы спасла. Обошлось все лишь оглушающим звоном до крови на губах. Юн вытер ее, не замечая, или стараясь не замечать, как и вскрики прохожих.
— Со мной все в порядке, — уже легче выдыхал он: после очищения желудка даже воздух стал чище. Как боль накатывала вновь, Юн, без возможности закричать среди толпы, царапал свои же пальцы и напевал песню себе под нос. За одной из них его поймала Тася.
— Утра, походу, недоброго, — ужаснулась девушка и выудила дежурный платочек, целиком отданный всем случаям полуобморочных состояний. Им вытерла кровь с подбородка Юна, но из носа не получилась – две дорожки еще вполне себе живенько извивались. — Блять, Юнги, какого хуя?
— Тась, — с угрозой шмыгнул Юн, но на жаль тут же поперхнулся.
— Ты нахуя вылез блять?! — Тася оглянулась испуганно, переходя на шепот под конец: ими и так заинтересовались люди, до полицейских, значит, недалеко. Ближайшая кафешка была через площадь, и девушке пришлось тащить тяжеленного Юна туда на себе. К счастью, наверное, что делает она это не впервые. Не за спасибо, конечно же. — Будешь должен, — и ловит взглядом одобрительно поднятый Юном палец вверх. Извиняясь, как можно тише и незаметнее, они пробираются в общественный туалет. Женский? Мужской? Конечно же для инвалидов: у всех настолько высокая самооценка, что он всегда пустует. А Тасе с Юном уже давно стесняться нечего.
— Ты посотри, нахуй. Все ебало блять. Для приличия можно было, сука, побриться. Все застряло, блять! Сам, нахуй, отмывайся. Я не для того маникюр делала, — облив ледяного Юна еще более ледяной водой, Тася оставила его так: головой в раковине. Тот отплюнул кровь сурово, мол, все справедливо, помыл себя, помыл голову, руки – все, что можно было, и заместь всего набора болячек просто стало холодно. Не хватало одной детали:
— Тась, подай сигарету.
На протянутую лапу, абсурдно шатающуюся на ветру, Тася закатила глаза. Юнги размыто, но увидел в зеркале.
— Мы не у себя в кафе. Здесь-то наверняка пожарка рабочая, — хрипит она и шлепает Юна по плечу, поторапливая, — Летс-гоу, нам еще надо успеть не опоздать.
Разумно. Юн последний раз глядит на себя, уродливо искаженного, с чернющими глазами, еле открытыми; губами, все никак не находящими покой, и уходит за каблуками девушки, ибо ориентироваться он пока мог только на звук. Большая площадь, исполосованная путями шоссе, где тоже не закуришь, не отойдя на пятнадцать метров от входа, чего они позволить себе впопыхах не могли. Ничего, у Юнги еще не вся кожа на костяшках содрана.
— Друг мой, страшись: я готова серьезно объебаться, чтобы ты ощутил всю вину, — шутит мелкая, и Юнги тоже пытается напрячь уголки губ. — Не, ну ты даешь, седня только вторник, а ты уже не дышишь. Хотя, у тя выходной завтра, и это как пятница?
— Тась, честно, я щас думаю лишь о сигарете, — признается Юн, налегая на тяжеленную дверь входа, ибо сил как-то иначе открыть ее для девушки не было.
— По тебе видно. Тебе б чего потяжелее, да ты... Черт клял твою группу, — дважды пикает карточка, — ты думал, пытка будет в неизвестном будущем? Нет же! Она уже началась.
Тася прекрасно знала о нелюбви Юна к длинным беседам. В принципе, к беседам. Он даже слушать не умел, а говорить и подавно не выходило. Однако, также понимала, что стоит оставить этого дебила в покое, как он снова свалится, ибо рассеивать внимание за свои годы так и не научился. Хромая, а иначе никак не скажешь, они добрались до кафе, где их ждала неожиданная компания: к Тэ пришли его парни.
— Мальчики! Здарова, — от радости Тася бы даже покружилась, но лицо ее братца обрезало ниточку, на которой держалось ее настроение, и в миг озорные глаза охладели, а брови поднялись в сарказме, — Тэ, ты опять кормишь _это_?
— Тась, ну чего ты так грубо? — бариста обеспокоенно оглядывается на Гука, что даже был согласен с ее... обращением.
— Больше таких вопросов задавай, без работы быстрее останешься, — смеется лысая макушка подле, и Тася подхватывает. Теперь за барной стойкой витает слишком токсичный для кофе аромат. — А вот еще один обиженка, — хитро замечают желтые глаза мимо плетущегося Юна.
— Йо, Мин! — Гук пытается поздороваться, но парень закрывает дверь персонала без ответа, наполняя зал неловкостью. Приняли пару заказов молча, иногда эти трое про что-то шутили между собой. Улыбались, и Тася все больше сдавалась перед желанием сломать что-то... чью-то шею руками.
— Круто. Кто решил прийти во вторник? А не сказал, что в среду у меня и у Юнги выходной? — Тася нарочно громко мешает лед в напитке, от злости даже не улыбаясь. Далеко сверху эхо скромного《прости》, — нет, Тэ, все в порядке! У меня отличная смена. Я люблю свою работу за то, что у нас тут лояльны ко всем: экопозитив. Флора, _фауна_, — девушка указывает взглядом на двоих за стойкой, не останавливаясь, — и двери у нас всегда открыты.
Намек был достаточно жирным, но парни не ушли. Посреди их перепалки вышел покуривший Юн по вызову какой-то женщины из зала, мягко говоря, недовольный. Как бы не хотелось, надо собраться и разрешить все от лица старшего, как в игре в дочки-матери. Все участни_цы – знакомы, большинство – к сожалению. Юн вдыхает глубоко: усталость помогает снять часть гнева, но напоминание, что он мог бы поспать в кабинете – аннулирует этот бонус:
— Тэхен, ты, блять, на работе. Тася, ты, блять, на работе. Чонгук, ты, блять, поздоровался? Прощай. Чимин, ты, блять, — Юнги задерживается, чтобы не сорваться с плюс-минус официального тона, — еще раз покажешься мне на глаза... я переломаю тебя пополам. Всех переломаю, если повысите голос при посетителях! Двое – выход, — указал парень, — Вы, — провел он пальцем по ладони, будто ручкой по бумаге. Бариста знают этот жест Юнги: минус получка. Он развернулся неспеша: искал в себе силы извиниться перед залом, как за спиной белым шумом, как этим утром, только уже вызывающим не бессилие, а чистую ярость, раздалось тявканье:
— А так че сейчас не переломаешь?
Тася спохватилась:
— Срочно! Прошу всех покинуть за...!
Под визг разбилась бутылка, осколками разлетаясь по всему бару, грохнулся стул, вместе со всем тяжелым, что на нем было и прилетело только после. Юнги с удовольствием влепил Чимина в стойку, больно падая от его цепких рук на пол, но, как же хорошо от чувства, что костяшки теперь точно не спасти. Беречь не стал: от души бил по вытянутой, так больно режущей существованием в одном с ним мире, морде. Влетело быстро в ответ, четко в живот, снова заставляя потечь кровь изо рта. Ничего страшного, сейчас он отомстит за все. И за живот, и за скулу, и за потраченные годы, и за... все хорошее. Парень не замечает, как вокруг них пол блещет от красного, не замечает, как слабнет, как его поднимают, и крик:
— Ну, че? Переломал?!
Не слышит. Как оказалось, потому что слабость победила; как оказалось, четыре таблетки убили бы, не подоспей реанимация.