Когда повидал многое, обычно тебя трудно удивить. Ты готов ко всему, а, к чему не готов, обязательно случалось раньше. Может, не с тобой, а с кем-то из соседей, знакомых, друзей, в сплетнях на крайняк, но разницы в принципе никакой – тебе уже все известно. Но, на деле оказалось немного иначе: когда ситуации, выученные на слух впопыхах по дороге или за пять минут на перекуре, так, только особо яркие моменты, показавшиеся забавными, случаются в твоей жизни, ты уже не чувствуешь себя глубоким старцем, и сам поражаешься своей наивности. Например, Юнги привыкает покупать две упаковки дошика на вечер, вместо одной, забывает убрать случайно вытащенную сигарету обратно в пачку. Или смартфон – модная вещь (а мода – не самая сильная сторона Юнги), которая была у всех, и теперь есть и у него. Поначалу чувствуется энтузиазм, еще наполненный гордостью за себя любимого, мол, вот, не сидишь на месте, и каким-то физическим счастьем, как когда-то открыл для себя привычную уже яичницу, чудеса стиральной машины или научился решать однотипные задачки по математике. А потом, чем дольше проживаешь, тем сильнее привязываешься, и этот энтузиазм сереет, сливается с остальной квартирой. Благо, Юнги пока не изжил все возможности смартфона и Хосока. Раньше он не так часто слушал музыку – для этого нужно было выделять время и заниматься _только_ прослушиванием, а Юнги человек рабочий: ему некогда. С группой было еще как-то резонно (работаешь же), но вот, после распада, лишь иногда, что-то из скаченного на раскладушку. А теперь.... Он может анализировать строки постоянно, буквально, не отходя от кассы, и, к тому же, в интернете много всякого, подходящего под вкус Юнги. Была бы его воля, он бы засел в своей коморке и не вылезал бы из музыкальной писанины, но тут начинается Хосок. Юн не назвал бы его паразитом, как бы это слово не вертелось в качестве синонима на кончике языка, но он определенно занял часть жизни и стал пользоваться ее дарами. Хосок теперь как аксиома, будто всегда существовавшая, но только сейчас давшая о себе знать. И Юнги пока не понял точно, к какому исходу это ведет, потому что сам Хосок тоже вещь не из понятных. Элементарно: зачем он приходит? Юн не знает. То ли покормить того кота, то ли попиздеть про день грядущий, чаще – порисовать: он говорил, что в компании Юнги рисуется куда эффективнее. Конечно – Юнги же молчит, а, после работы, как раз во время большей активности Хосока, вообще не отличим от недвижимой амебы. Казалось, что после их обмена любезностями курс будет в том же направлении, но он скатился по кривой к подростковым посиделкам. Даже выбирая чай по просьбе Хо, Юнги передергивает от мысли, какой же рутиной стали их встречи. Однако, что-то давно он не видел у себя и намека на художника: того погруженного в работу силуэта, все так же спокойного, но охладевающего с карандашом в руках.

Скучать по чему-либо Юнги не умел – умел набрасываться с криками от накопившейся тоски после разлуки, но скучать – что-то излишне человечное, принадлежащее сентименталистам, но не ему. У ларька новогодний пакет, уже промокший и в снегу. "Что-то новое" – думает парень и моргает, забывая эту картинку. Купил две бутылки по случайности. Ничего, ему хватит. У подъезда останавливает голодный кот. Юнги смотрит на него, не слушая терзающего ора. Знает – не выдержит. Поэтому включает музыку в наушниках играть дальше. Показалось, что прошел мимо кота, но нет – принес в квартиру. Даже отмыл, обзаведясь царапинами по всем рукам и лицу. Теперь стоит, смотрит на белый и не такой полосатый, как казалось, комок на столе, ближе к батарее. Кота не пугал дым сигареты, и даже не пугали руки Юнги, что только что обливали такой ненавистной в кошачьем роду водой и еще какой-то едкой пенящейся жидкостью. Это, скорее, самого парня пугал кот. Именно Юн подозревал в этом пухе нечто злодейское и разрушительное, смотря настороженно на довольную морду. 

— Какой ты радостный, бляха, — говорит Юнги с котом, — ну, да: те ваще заебись – накормили, помыли. Греешься, емае. Не стыдно? Думаешь, действительно надо кому-то это все?

Кот молча жмурится гнойными глазами. Юнги видит в этом какое-то понимание и выдыхает. Переключается на тень ящика с ободранными уголками снизу, думает, что не одну шишку набил, и вот результат. Страдает не только он. Страдает ящик, страдают занавески, насквозь пропахшие куревом, как и, в принципе, все вокруг Юнги. Это был его отличительный запах – дешевый и безликий, как и запах чьего-то кармана, чьих-то рук, подъезда из чьего-то детства. Его устраивало существовать так. Живешь, но тебя никто не знает и навряд ли вспомнят потом, что ты был – удобно и не надо париться с выбором ямки во дворе. Занимайся себе тем, что входит в потребности. Дыши там, спи, иногда можно поесть, как тело прилипнет к стулу и перестанет реагировать на твои позывы, а иногда и воды набрать из-под крана: посмотреть на ржавчину, вылить и взять пива. Юнги кинул антидепрессанты в кофе, судорожно допивая залпом. Кот смотрит все с тем же пониманием. Нет, Юнги в сознании – только что решил задачку в голове, – но этому коту хочется врезать. Сознательно интересно проверить: поймет ли кот Юнги, если тот ему заедет пару раз? Только парень задумывается, – а держится ли его жизнь на том адреналине в драках, или, все-таки, проблема не в отсутствии желания? – как резкий звонок в дверь, заглушенный действием таблеток.

В квартиру вваливается, нет, на порог _летит_ туша пропажи. Юн не привык церемониться с возможными взломщиками, там, еще какими-то подозрительными личностями – вот во что он точно верил, так это в свое тело. Даже чересчур. Однако, сейчас он подхватил Хосока, пытаясь его вернуть за дверь, но получилось только посадить на пуф прямо в полы многосезонных курток. Разбираться, что с ним, Юну было не нужно. Запах. Запах, что был вторым в списке пропахших им лет жизни. Минуя сонливость и отупленные чувства, он проел Юна чистой злостью до костей, и, вместо приветствия, Хосок получает пощечину. 

— Ты посмел прийти ко мне объебанным? — скрипит Юнги зубами, смотрит на спокойные, но бессознательные глаза. Когда Хо абсурдно улыбается во все тридцать два после удара, Юн несдержанно рычит. — Я тебя нахуй убью.

— Я скучал, — начинает Хо и склоняется к своим коленям, где вынужденно пристроился Юнги. И лыбится. — И в чем проблема?

Не моргая, вглядывается в разъяренные белые зрачки, завороженный этими необычными узорами, на опасном для жизни расстоянии. Юнги вскакивает, задевает все вокруг – вешалки больно падают на Хо, и их настолько много, что парень еще не скоро сможет смотреть в сторону своего гардероба также спокойно.

— Блять, Юнги, че... за хрень? Нахуй, я ж увидеться хотел, — Хосока поднимают за капюшон, вытаскивая из-под одежды и не замечая разницы в росте, тут же выкидывают за порог с многозначительным хлопком двери. Только тут он предполагает, что, походу, сделал Юну неприятно. Причем, Хо в искреннем удивлении, что нашел какую-то точку преткновения, надавив на которую, можно случайно сковырнуть рану. И, судя по шуму за дверью, Хосоку очень повезло быть выгнанным. Все еще не веря, он пробует прислониться к двери в надежде на разговор. — Юнги, ну давай нормал... 

Удар, чуть не заставивший замок двери слететь. Хосок, естественно, отпрянул и осознал всю серьезность ситуации.

Животный страх, и Юнги сжимает кота по бокам. Тот думает – его хотят погладить, – и выливается из объятий, лезет к лицу, но Юнги нужно было согреть кончики пальцев. Откуда такая реакция, в принципе, очевидно. Стоит вспомнить хотя бы тот проклятый гараж, в котором они, мальчиками, и Юнги, вынужденно взрослым, тусили с детства. Потом мальчики стали пацанами, пробовали новое, отбирая у Юна привычную рутину и называя ее весельем. Только Юнги ни тогда, ни сейчас не было весело. Однако, чтобы его прям трясло от одного лишь запаха – это что-то новое из психиатрии. Из-за этого, по правде, Юн испытывал смешанные чувства между радостью встречи и ненавистью от обиды, и не мог никак погасить второе, чтобы сделать вид, будто все нормально, и он просто вспылил. Но нет ведь: этот яд проедал кожу холодной дрожью, не подвластной парню.

— Дерьмо, — выдыхает Хо, понимая, что это их первая встреча за последние пол месяца, и проходит она, пожалуй, как он и хотел – с искренними эмоциями. — Бойся своих желаний, да?

Парень нервно зачесывает волосы назад, поправляя шапку. Тоже хорош, конечно, но его же почти отпустило, так какая разница? Для Юнги есть, и Хосок, пожалуй, на всю жизнь уяснил это. Он еще не знает, что засядет у двери надолго в ожидании разговора. Тогда уже стемнеет как не первый час, и голод подступит слюной, а жажда высушит небо. И, одновременно с этим, закончится пачка. За это время он успеет понять, что Юнги не нужно на улицу, но надежда не успеет его оставить. Дверь приоткроется. Уставшие зрачки поднимутся на бледного человека. Юнги замрет и попытается рассмотреть, не обманывают ли его глаза. Мышцы дрогнут на его лице в боли, но он захлопнет дверь и начнет спускаться. И тогда только Хо поговорит с ним.

— Юнги, — пауза, в которой Юнги ждет продолжения от Хосока, давая зеленый свет на глупые темы, — у тебя есть попить?

Роковая ошибка Хосока: надеяться на их связь. Он слышит вздох, а потом Юнги к нему разворачивается, но взглядом проходит лишь вскользь. Парню кажется, что первый шаг сделан, и вот-вот все наладится, но край лыжной куртки поднимается. Звук ширинки, шуршание ткани... Хосок вскакивает с нагретой лестницы к стене быстрее, чем Юн успевает задеть его мочой.

— Блять, Юнги, сука, ты ебнулся?! 

— Вынос мусора терь у нас не принимается в обществе? — колкость, не лишенная раздражения, но, при этом, удивляющая своим ровным тоном. Помимо Хосока, Юн подошел еще к мусоропроводу, закинув в ящик пакет и оставляя его кувыркаться по трубе. Под этот же стук стеклянных банок звучит лязг ширинки и мерное "шлеп-шлеп" от домашних тапок, почти у уха, а на деле – напротив.

Хосок хило выдыхает, уже готовый на колени встать, но сначала проверяет Юнги на остатки милосердия:

— Юнги, я тут тебя все время ждал... даже не смотря на твое бешенство.

Юнги не спешит перебивать, дополняя важную, на его взгляд, деталь – причину "бешенства". Вместо этого, выводит маркером надпись на подъездной стене у своей двери. 

— Не думаешь впустить? — скрипящий звук отсохшего наконечника бьет по перепонкам не хуже тарелок барабана, но Хосок пытается держать спокойствие в сжатых ладонях. — Я достаточно отсиделся.

— Щас и проверим, — Юнги отходит, демонстративно предлагая Хо оценить. Такой шаг к здоровой коммуникации подкрепляет надежду бедного парня, но, стоит увидеть размыленный и, наверняка нарочно, безобразный рисунок бог знает чего, Хосок, теперь по-настоящему, отчаянно скулит, поняв, что это и не рисунок вовсе:

— Блять, ну нет....

Когда смотрит на Юнги видит лишь приглашающий кивок.

— Это что? Тест на трезвость? — Хо старается прищуриться, но так становится только хуже, а, протерев глаза, линии распадаются на пятна по всей стене. 

— Угадал.

— От тебя?

Справедливая критика засчитана, но Юнги под двумя, да даже под десятком, бутылок пива сможет различить буквы, и, может, получится сложить их в слова. Но то, как Хосок мучается, чуть ли не целуясь со стеной... Обычно Юнги рад быть в моменты тупняков, потому что "мудаки" тогда платят за все свои грехи сполна, но сейчас его бесят до дрожи неоправданные надежды. До такой степени, что он вскакивает, разворачивая парня за шиворот. Впивается грубо в затылок, с силой наклоняя ничего не понимающую голову, и, только после сиплого выдоха на грани, снисходит до предупреждения:

— Иди сюда, — от кожи, а, особенно, от волос пасло как от немытой псины, и Юнги брезгливо фыркает. Отпускает, не намереваясь сделать что-то еще, и открывает дверь в понимании, что так быстро выветриться не сможет _ничто_. — Сука.... Похуй, бля, заходи.

Жест доброй воли? А, может, душащая жалость? Или, все-таки, есть шанс на сострадание? Не важно _что_, главное, что оно спасло Хосоку жизнь. Холодные объятия квартиры казались сейчас раем на земле, а, в особенности, кран с водой, по которому сухими слезами плакала глотка Хосока. Припал к раковине на кухне, как впервые увидел, и не отходил от нее с десяток минут, шумно глотая на все комнаты. Даже в ванне не удалось убежать от этого звука, наполненного жадностью, пока Юнги курсировал из одного угла в другой, высушивая волосы полотенцем, под которым, черт возьми, также отчетливо было слышно Хосока. Вышел из ванны он пушистым, абсолютно не сухим, потому что забил морочиться только ради избежания случайной простуды: поверил в свою закалку, что должна была образоваться в его-то жизни и далеко не иллюзорная.

— Шо, бля, еще пьешь? — кудрявый лишь дрогнул в согласии, и Юнги, по отработанной схеме, развернул страдальца к себе. — Харе, а, нахуй. Счета то все еще я оплачиваю.

Хосок выглядел на неожиданность довольным, а, когда убрал намокшую челку с глаз, так вообще словно с церемонии награждения вернулся, не забыв прихватить свой оскар. Причин для Юнги так париться не осталось, и тот послабил хватку на хрупких плечах, что и от мнимых касаний, казалось, могли рассыпаться.

— Живой? — спрашивает грубо, а Хосок, вместо ответа или хотя бы кивка, падает на плечо мокрыми кудрями, отчего Юнги каменеет почти так же быстро, как морщит нос с вони.

Громко дышат в шею, и, только согрев ее, начинают постепенно утихать. Кажется непреднамеренно Хосок держится за чужие плечи, но вот он тычется в ключицы, пытаясь зарыться в объятия, и это уже не похоже на симуляцию. Юнги почти готов отстраниться, замечая, что жар расходится по телу далеко не только от тех мест, где прислонялся парень.

— Живой, — расслабленно выдыхает Хо в грудь, — но ты меня, конечно, заставил попотеть в подъезде.

— Я тя, нахуй, не застав...

Юнги вздрагивает, живо хватая с силой раковину заместо Хосока, который избежал переломанных костей. Возможно, ненадолго.

— Етить твою не мать-та, ты че творишь? — орет Юнги в ухо, а Хо заслоняет ему губы пальцами.

— Тише, — просит и продолжает облизывать покрытую мурашками кожу. После Юнги отвечают, поцеловав то же место в качестве благодарности, неспешно и с теплой радостью. — Ты мокрый.

— А нахуй меня облизывать? — Юнги отскакивает, как от прокаженного, что, так-то, недалеко от правды.

— Хах, очень даже "нахуй". Я тут от жажды умираю немного, — и сейчас Хосок выпрямляется с расслабленной миной, сразу напоминая о своем росте. Весьма удачно вырос между потолком и ручками тумб, будто знал, что будет биться головой в чужой квартире при ином раскладе. Однако, выглядит парень как-то устрашающе на контрасте с тем, как нежился только что, словно нечто крохотное и милое. И это крохотное и милое теперь хочется лишь сжать, но с нюансом – быстрее, чем то раздавит тебя. Кажется, все вернулись к своим превосходствам, и Юнги в разумном решении зажигает сигарету.

— Слушай, — Хо продолжает после безынтересного мычания и недвусмысленно кладет руку сначала на талию Юна, а потом забегает кистью на поясницу, и тут уже собеседнику становится, как минимум, любопытно. А по правде, он растерянно хмурится не без осуждения, и Хо читает это выражение, для обывателя неотличимое от обычного, как приказ объясниться. И он с радостью готов это сделать. — Ты знаешь что, для того чтобы рисовать, нужно развивать ловкость пальцев не хуже музыкантов? Мне кажется, что даже больше, потому что вам, по факту, тока растягивать их нужно, а, вот, чтобы рисовать разными материалами, нужны разные техники, да и уметь приспосабливаться на уровне автономности. Пером, вот, писать, например, очень помогает для《фантазии》пальцев.

Все это он выливал в уши ошарашенного Юна, как в утреннем бреду, после мирного сна, и с безмятежным видом, будто он отвечал на заданный кем-то вопрос, который хозяин квартиры умудрился пропустить мимо ушей. Юнги достаточно привык к глупым темам Хосока, чтобы иногда пытаться интересом к обсуждению, но сейчас: первым делом – Хо не в себе, а вторым – Юнги отнимает чужую руку, уверенно устаканивая ее на раковине.

— Тя опять накрыло? — Юнги вглядывается в черные зрачки, в тени, своим плохим, мягко говоря, зрением, и, естественно, не видит в них больше того бреда. 

Хосок с весельем наблюдает.

— Угу: радостью, — и тянется носом вниз слишком по-обыденному, минуя их немое правило не упоминать о произошедшем, что возникло, казалось, именно по инициативе Хо.

— Вижу, что радостью, — тут же отпрянул парень, как от огня, хотя Хосок был чем-то таким же согревающим и, при этом, опасным. Юнги убегает от жеста глазами, сосредотачиваясь, пожалуй, на этой упаковке? Нет, лучше на мусорном ведре. Хотя, тоже не тот настрой. И Юн останавливается на холодильнике, чья почти гладкая поверхность успокаивала дыхалку. 

— Я к тому, что наши руки очень способны, — продолжает Хосок непринужденно гнуть свою невесть откуда взявшуюся тему.

— Ну, стоить они точно будут немало, мож, повезет выторговать наценку, — а Юнги, как всегда, думает только об одном и смотрит лишь на холодильник. — Жрать хочешь? 

Почти с детства у Юнги проблемы с сенсорикой, однако,《проблемами》их назвало окружение, чаще используя《не так》: не так пахнет, не такой цвет и не такая на ощупь, оказывается, собственная кожа. Юнги чувствовал слишком много и потому не мог остановиться на одном, но слух – единственный его дружный орган чувств, самый драгоценный. И, если он мог махнуть рукой на зрение, то уши были последним, что он бережет. Совершенно неожиданно, прежде чем, ввиду своей заторможенности, Юнги отреагировал, у самого уха, задевая все нервы бархатным порыкиванием, возник Хосок.

— Я хочу, — по интонации, одновременно невинной и одновременно такой властной, все было прекрасно понятно, и у Юнги уже на этом моменте выступил холодный пот, смешиваясь с жаром на щеках, но Хо решил добить и прислонился губами к ушной раковине, — поцеловать тебя.

Это был вопрос, завуалированный по требованиям Юнги (тот редко на них отвечает, а, если и ответит, то в девяносто процентов случаев это будет "нахуй ты это спрашиваешь", а, остальные десять – гениальное стихотворение из двух строк), но и без препаратов не обошлось, которые стерли элементы той услужливости, и с нее, между прочим, Юнги тоже бесился. Тонкие руки повторили свой последний жест вдоль поясницы Юна, пока тот не опустил Хо за намокшую шкирку. 

— Нет. Забудь, что со мной можно целоваться, — говорит тихо, закрывая лицо рукой, но пытаясь придавать голосу тон угрозы. 

Хосок не знает, как с такой прелести не умиляться, и, до того задумчивая и жадная, улыбка становится просто глупой:

— И зачем, если нам все нравится? Да и ты говорил, что "люди иногда ебутся".

— У тебя поцелуй перешел к ебле, — с издевкой вздрагивает Юн, временно позволяя этой руке гладить спину. Это единственное, что держало беспомощный порыв: Юнги не хотелось вредить хорошему человеку не из добрых побуждений – церковь осталась в прошлом, – а, скорее, сам себе не простит. — Нахуй сосаться просто так, типо, без дальнейших там?

— А если остановлюсь? — в эти слова хочется верить, но вот только Юнги боится отсутствия у себя принципа《остановиться во время》и сильного наличия привычки《ща сделаем, потом исправим》, и эти два пункта не хуже передачи о погоде пророчат ему будущее.

— Твоя рука уже, блять, мне в трусы лезет, — ее, кстати, парень сдерживает, но не останавливает, ведь.... А, с чего вдруг, он такой нежный с Хосоком? Даже ни разу не врезал и не сломал ни единой кости. Видимо, это все возраст сказывается, а, возможно, Хо и без того дарит нужную дозу адреналина.

— Пока еще нет. Только за этим, — ладонь извивается и бесцеремонно сжимает ягодицы Юна, после чего по мягкому личику прилетают стальной ладонью. Хосок не обиделся, судя по его смеху, считает, что оно того стоило. — Шут-ка.

— Благодари, что не в живот посмеялся, — раздраженно шипит Юнги и тут же чувствует рефлекторное желание харкнуть, но сдерживается, добавляя многозначительное, — блять.

***

Моменты проскочили со стремительной скоростью и, если бы они были транспортом, у Хо давно бы кожа за уши полезла, ведь не помнит, как отрубился. Помнит лишь пробуждение на одной из ног Юнги и пушистым котом в объятиях. Белобрысый тогда еще притворился, что его нога вовсе не онемела, но встать на нее в срочном порядке так и не получилось. Потом, вроде, были крики, что Юн что-то забыл и куда-то _они_ опаздывают, так что Хосок теперь сидит в автобусе напротив хмурого Юнги. Тот всегда хмурый, когда с ним разговаривают, но сейчас оба молчали и достаточно долго, так что, опаздывают _они_, очевидно, по очень важному делу. Еще и погода наиисключительнейшим образом отвратительная – мороз под тридцать градусов, противный ветер, а автобус уже давно загородом. Хо зевает. Юну некогда наслаждаться его элегантным видом, со столь мечтательным взором обращенным к окну, он спрашивает себя, с какой стати вообще потащил с собой Хосока. 

Автобус остановился в поле. Рядом со стройкой завершенной, но никому не нужной, и оттого пустующей – классика жанра бытия за городом. Если не проехать несколько тысяч километров, то можно подумать, что их город единственный здесь, на отшибе цивилизации. Конечная. На морозном солнце блестят гектары земли, и лишь небольшая роща укутанных в иней берез мешает простилаться белоснежному горизонту на все триста шестьдесят. Парни вываливаются из пустой кабинки вместе с паром и тут же кутаются в шарфы, пытаясь спрятать красные носы, точно снегири. Казалось, что в автобусе было холодно, но нет – зубы дрожать начали только сейчас.

— Юнги, и зачем нам сюда, собственно? — осторожный вопрос, с которым Хосок моляще поворачивается к красно-синей шапке.

— Надо, — быстро кидает Юнги, а потом вспоминает все заслуги Хосока, которые вчера пострадали, но тем не менее остались в силе. — На поминки.

У Хосока внутри все падает, а пустота вокруг, совместно с жутковатым зданием, будто издают ноты органа из самой преисподней.

— Чи... чего? — хлопает глазами, чувствуя уже немного иной холодок по коже.

— Значит, смотри: мы ща идем так, потом, — Юнги уже поспешил вперед, продолжая недовольно бубнить инструкцию в шарф, — ты стоишь и ждешь. Потом мы идем еще. Понял? 

— Так, сэр, я вас не слышу, — за один шаг Хосок оказывается впереди и совершенно спокойно отодвигает ткань от намороженного лица Юнги. — Что за поминки-то?

Беззлобные черные бусинки в кудряшках и с румянцем растрогают даже Юнги, но не в состоянии спешки и предвкушении не самой приятной традиции:

— Видишь крест? — Юнги интуитивно тычет в пустеющий, по мнению его плохого зрения, горизонт, выстраивая направление по памяти. — Вот мне туда. А ты стоишь.

И в действительности, только сейчас присмотревшись, Хосок заметил темные шарики недалеко от рощи. Не скажи Юнги, он бы не увидел, но:

— Мне кажется, тебе выдали неверный план, и я должен, вроде как, тоже идти... — с надеждой. Искренней надеждой.

— Чето не нравится – шуруй домой, — Юнги откидывает чужую руку и снова заслоняется шарфом. — Все, скоро увидимся.

Так он прощается, обходя Хосока и мельтеша ботинками из типа《ледоколы》в сторону черных точек. Хосок поражен... мало того – в бешенстве. Но, и, с другой стороны, врываться на поминки как-то неэтично. Попытаться найти точку остановки автобуса – первая задача уровня фантастики, и, по сравнению со второй – дождаться этого самого автобуса, – даже кажется чуть менее непостижимой, однако, Хо даже не пытается, а бессильно кричит возмущения в поле, после чего садится на корточки с обидой и грустью ковырять снег в мыслях, как же он отомстит Юнги.

Гробовое молчание. Как иронично. Юнги останавливается подле невидимого круга, для завершения которого как раз не хватало одного человека. Слева – задумчивая Тася, справа – грустный Тэхен и Чимин с насмешкой на лице. Как раз-таки то ностальгичное зрелище, которое Юнги всеми силами презирал, и не ходил бы, не вложи в него принципы бабка. Он садится напротив погнившего и накренившегося за годы березового креста к остальным с шумом, что размораживает ребят.

— И нахуй мы сюда ходим? 

Порываются ответить все трое, но первым и самым оригинальным, становится Чимин:

— Чтобы ты спросил, — ухмыляется, — а, может, чтобы проверить, доползет ли Юнги ради очередного, не блещущего гениальностью, вопроса? А, сам как думаешь?

Точно: еще и эти желтые, ядовитые до желчи, глаза с вечно блистающей самодовольной рожей, даже будучи закутанной, физически добавляющей воздуху метала, – вот, что такое поминки. Юнги вздыхает: каждый.чертов.год.

— Прекратите, ну не на могиле же! — грозно, как не своя, приказывает Тася, даже не смотря в сторону дебоширов. А потом добавляет расстроено. — Тем более, не на могиле Джина.

А вот еще стандартный пример поминок – традиционность Таси. Не менее мерзкое состояние лучшей подруги, в сравнении с Чимином, но, все же, без эффекта заехать по лицу, и Юн сосредотачивается на уже практически целиком черной коре креста.

— Поверить не могу, что его с нами нет уже шесть лет... — это так Тэхен плачет по очередному поводу для выпивки. Ну, или Юнги извращает человеческое понимание тоски, врать не будет. Но, все-таки, оправданная возможность хорошенько так вздрогнуть – драгоценность, случающаяся всего пару раз в год.

— Ну, и че вы нос повесили? Он же сдох, как того и хотел, — и Чимин намеренно использует《сдох》, чтобы подзадеть чувства верующих, — веселиться нужно! День рождения же.

— Довольны, что пригласили морального урода? — сказал Юнги. В голове мелькнула мысль, что выпивать они будут вдвойне: за здравие и за упокой. 

— Никто не приг... а, — тут, очевидно, Тася вспоминает об отношениях этих двоих с ее братом, — ну, спасибо, что только одного.

Юнги не видел Тасю уже очень давно, – по их меркам, пол жизни. Внешне она постриглась, купила новую, более стильную, куртку и связала себе шарф, но все так же ненавидела младшенького братца, а, значит это все таже – Тася.

— Да ну вам. Джин определенно бы не хотел, чтобы мы так праздновали его день рождения, — манипуляция или подпитка самоконтроля? А то странно, что Чимин до сих пор не начал пускать руки вдоль всего затихшего Тэхена, что сидел, видимо, переживая момент.

Все, Юнги достаточно натерпелся, прошло как раз-таки где-то минут пять – для поминок хватит. Парень встает, отряхиваясь от снега, и нога опять его подводит, что не упускают зоркие лисьи глазки:

— Что, уже разваливаешься?

— Мечтай, — кривится Юн и достает сигареты: одну себе, вторую Тасе, третью Тэхену, а Чимин пусть со своими самокрутками мучается. Последний ритуал поминок – задумчиво покурить. 

— А Джину? — Тэхен поднимает светлую голову из положения《грустно-страдальческого》в поднятое《страдальческо-жалостливое》, и Юнги приходится проверить пачку.

— Последняя.

— Ему такая и нужна, — сквозь зажатую бумагу бормочет Чимин, даже на морозе ловко орудуя пальцами. 

Юнги возмущенно вздыхает, но, чтобы отвязались, втыкает сигарету в горку снега на кончике креста. Зажигает по тому же кругу, а потом и Джину. И вот, пятеро друзей, пятеро билетов на первый концерт, пятеро облаков дыма и только четыре огонька в тишине проводят следующие десять минут, готовясь забыть вместе с окурками о всей, когда-то реально существующей, связи. И все равно на последнюю встречу, превратившуюся в последнюю драку – подумаешь; все равно на группу, переломавшую жизнь, как минимум, троим – и не такое бывает; так же и все равно на то, что было до этого. Да, да, именно до этого – Юнги тушит окурок, кидая его под крест. Мог бы сколотить и попрочнее, но то, что вторая палка еще держится, до сих пор льстит его самооценке. Очередной клуб пара в скорбящем вздохе. Нет, у них не было традиции оплакивать почившего, как бы Тэхен в нее не верил. Джин был тем еще мудаком, пусть и не всегда, пусть и не для них, но все равно таким оставался даже после смерти. Как минимум потому, что вынуждал их тут всех собираться. И не было у него печальной смерти, – он умер так, как умирают все отбросы.

— Идем, — коротко и без особого желания обозначает Тася, а потом встает за Юнги, и будто переключается на режим нормальной Таси: накидывается с объятиями, как позволяет себе редко и обычно лишь в случаях двухнедельной разлуки. — Боже мой! Ты жив! И без меня выжил! 

Юнги закрывает глаза, молча выжидая, когда эта пытка и игра в маму (у всех таких оживленных комплекс родителя?) закончатся.

— А чейсь ты не рада меня видеть? — Чимин вышагнул из сугроба, не меньше его по росту и со все тем же весельем натягивая детские варежки без пальцев. 

— Мы с тобой приехали, — смеется Тася и отпускает Юнги, но только физически. Морально и не собиралась. — Мне нужно столько всего тебе рассказать, у меня столько в жизни произошло, ты а-ху-е-ешь. Полное ахуевание гарантировано.

Тут она визжит и подпрыгивает, как резиновый мячик, несколько раз, а Юнги невольно представляет, сможет ли он заставить Тасю удивиться своими новостями из жизни. Навряд ли. Кстати, о них – надо забрать Хосока. 

***

Вот он: сидит брошенкой на снегу и не сразу замечает шаги рядом. Четыре ноги – удивленные, две – восторженные, одна, и еще одна подкошенная – невозмутимые.

— Хо?!

— Тася?! — он тут же вырастает над почти всеми и хлопает ресницами, стряхивая иней на щеки. — А вы... что?

Обнимаются так, словно разлучники, и у Юна блевотный рефлекс подступает почти так же, как и при осознании, что где-то позади Чимин нескромно засосал Тэхена. На Тэхена Хосок, судя по поднятым глазам, посмотрел первым и вздрогнул уголками губ. Обывателю, как Юнги, не понять, каково это – встретить своих кумиров так спонтанно, посреди незнамо где, в лютый мороз. У Хо же, не будь его глаза такими темными, заметно расширяются зрачки, а сам он замирает, даже не обращая внимания на тараторящую Тасю. Для ребят же это не более чем встреча с незнакомцем, если не учитывать, что этого незнакомца оставил, посреди незнамо где в лютый мороз, Юнги, что для него нечто невероятное: он никогда не приводил незнакомцев. Ни разу за жизнь, никто из присутствующих, даже если бы попытался, не вспомнил бы и одного случая, хотя бы на уровне《заказал доставку》. Потому Чимин вполне оправданно подумал, что незнакомца по имени "Хо?!" привела Тася.

— Да наша компания пополняется! — ухмыляются ехидно снизу и протягивают маленькую ручку теперь уже в перчатке. — Чимин, о-очень приятно.

Приветственно-мягко и почти не оголяя намерений сделать этот день для Хо самым запоминающимся. 

— Да, я знаю, музыку вашу слушаю, — добавляет Хосок и тоже улыбается, только по-своему. Потом почти сразу обращает внимания на Тэхена, как до этого никто, кроме Чимина, не делал: не из плохих соображений – когда надо, Тэ сам захочет поговорить. — Тэхен? Вы выше, чем кажетесь.

— Разве? Неудобно даже, — шепчет парень с заметной печалью, которая всем тут встала поперек горла – упоминание группы. Досада, Юнги цыкает: на этот раз быстрее обычного, и никто из бывших участников не успел даже ткнуть на билборд с восклицанием《о, это мы》, нарушая последнее правило и готовясь получить нагоняй от остальных. Ну, а как не удивиться тому, что про них помнят? 

Тася пытается сгладить, непонятно для Хосока, накалившуюся атмосферу и заслонить макушкой напряженный взгляд Юнги, что молча советовал заткнуться. Но Хо понял и без слов, как всегда. Расслабил плечи, склонил голову набок с невинным выражением, по которому не заедешь теперь просто так, потому что эта непринужденность – надежный щит от необдуманных решений.

— А почему вы распались? 

Юнги затылком видит, как рвется нить: что, еще чуть-чуть, и Тэхену придется вкалывать успокоительное, а Чимину вызывать службу по отлову диких животных. Но пока Чимин держится и даже не идет на провокации (не оттого ли, что знает Хосока от силы минуту?):

— Пе...

Юнги прерывает его жестом ладони, чтобы парнишка не утруждал себя (а то еще разыграется, а никому такого Чимина сейчас не надо) и говорит повседневно:

— Первое правило группы: никому не рассказывать о группе, — бьет кудрявого по плечу, — идем на автобус.

Хосок поднимает брови с впечатлением и чувствует искорки на теле от азарта. Для него правила существовали лишь в детских играх, обходящих понятие все известной группы, но эти примитивные представления сейчас смешались в какую-то забавную действительность. Кажется, он даже понял, сколько всего было вложено в слово《группа》, но ничего не выдал – пошел за Юнги, запрятав этот козырь глубоко в сердце с доброй улыбкой.

— Знаете, это странно, но рад видеть вас вместе опять.

— Дорогой мой, я советую тебе, настоятельно, не говорить об этом, — скрипит Чимин, казалось бы, с угрозой, но никто не собирался его останавливать, — последнее правило группы: не говорить о группе, сечешь? 

Вот оно как... и взгляд просветленный сменяется глупым, а Хосок в поддержку выдыхает:

— Секу, товарищ капитан.

Первые минуты молчания, пока все сидят у дороги, Юнги боится последующих вопросов от Хосока. Боялся, потому что на поле есть где разгуляться, и как бы культ их группы коллективно не решил оставить Хосока где-нибудь подальше от дороги. Да даже пару метров хватит в этом забытом людьми склепе. Однако, на всеобщую радость, Хосок заткнул рот и даже не выглядел расстроенным, вопреки ожиданиям Юна. Можно расслабиться, и парень откидывается в снег, зажигая сигарету. Все будто не замечают: Тася напрочь забыла, что хотела рассказать; Тэхен упивается своей меланхолией, пока Чимин нежится в лучах солнца. А Хосок, с непривычки, оглядывается. Юнги даже смешно с того, как хорошо он это представлял. Вот теперь, без спешки, засматривается на плавные скулы, вздернутый нос, и, наперекор всей мягкости Хо, острый подбородок, что является по-своему необычной изюминкой, как и, например, эти мешки под глазами, когда он улыбается. Сами глаза. Бесцветно-черные, но с живой эмоцией. На солнце так хорошо видно малейшие участки – замечает Юнги и затягивается, рассматривая шрам от ветрянки у переносицы. Спокойствие и тишина, которой мешают лишь снежинки, тающие где-то на его руках. Парень, опьяненный таким умиротворением, всматривается в глаза Хо без малейшего желания прекращать. Тот в какой-то момент сдается, закатывает глаза и жмурится – Юнги ухмыляется, – на морозе играть в гляделки невозможно, но Хосок боролся с честью, и намороженная рука протягивает ему остатки сигареты.

— Спасибо. Тебе дать перчатки? — шепчет Хосок локально. — Давай одну дам?

Теперь на него махнули рукой и заменили красивое лицо небом. Просто прекрасно. Хосок замечает, что ждет, в классическом понимании ожидания со всеми хождениями по кругу и пересмотром времени каждую минуту, автобуса он один. Но, как обычно это происходит, прокрастинацию прерывают неожиданно:

— Что? — по интонации Тэхен проверяет, щурясь в горизонт. — Там люди заходят в стройку?

Он сам себе не верит, но и остальные ребята не спешат, даже замечая толпу, постепенно загоняемую в двери, казалось бы, заброшки. Хосоку это кажется менее неожиданным, и он еще двигается, чтобы докурить, но вот Тася вскакивает в спешке.

— Нам туда очень срочно надо.

— Бля, и натрапить на каких-то убийц? Ясное дело, что либо сатанисты, либо террористы. Либо личности с сомнительной репутацией, — пророчит Чимин, активно жестикулируя, — при любом раскладе это пиздец странно.

— Чимин, это просто строители, — успокаивает себя Тэхен. — Автобус уже скоро будет, нам нельзя уходить.

И, только когда ему возразили, Чимин считает обязательным переобуться:

— И не спать спокойно, так и не выяснив, кто это посреди бела дня посетил наше тайное местилище? Кто здесь хоть раз видел людей, помимо нас, вот, конкретно, тут?

Юнги слушает их в своих мыслях с безразличием, ведомым только ему, но дебаты и его не обходят стороной.

— Геш?

— Блять, я те гланды порву, еще раз так назовешь меня, — Юнги собирается плюнуть, и даже в лежачем положении достал бы, но Чимин вовремя отходит на шаг. — Блять, — ложится обратно. — Тупые вопросы закончились?

— Мне не кажется эта идея безопасной, давайте побережем себя и просто дождемся автобуса.

— Сказал человек, работающий в советском морге, — поняв, что так спокойно он больше не полежит, Юнги садится, поправляет шапку и неуклюже отряхивается. Ему явно не нравится так стараться, но и вымокнуть не хочется, как на зло вдруг его окатывают волной новой порции снега, только теперь уже спереди. — Блять?

— Оцениваю оригинальность твоего юмора – все также не впечатляет, — Чимин отходит еще на шаг, однако, Юнги в сидячем положении куда опаснее лежачего – в шубу Чима прилетает снежком. — Бля...

— Так мы идем или нет? — Тасе уже не терпится найти приключений на пятую точку.

Как это обычно и бывает в подобных спорах интересов, последнее слово остается за лицом, не представляющую ни одну из сторон. Беспристрастным на этот раз становится Хосок, и трое смотрят на него, взглядом повторяя вопрос Таси. Казалось бы, давление есть, но парень спокойно пожимает плечами:

— Не знаю, звучит интересно, как по мне.

— Бля, ну и зачем тебе это надо? — возмущается Юнги, но собирается подняться: выбор сделан. Тася весело поскакала впереди всех, а Тэхен замыкал шеренгу, следя за горошинами в лице ребят, чтобы те не рассыпались. Он всегда так делал, и всегда отзывался, что тут, когда кто-то терял его тишайшую тушку, собираясь обернуться.

***

Пустырь внутри стен – вот, как можно было назвать это заведение. Глухая темнота, что пожирала тусклый свет всех рядком выстроившихся неровных окошек. Под гнилыми рамами ютились пустые контейнеры с потекшими ржавчиной боками, пара строительных мешков, из тени глядевших обглоданными грызунами нитями, а у дальней стены скрипела сквозняком бетономешалка, наверняка, все также несмазанная. Однако, пока не рассыпались гаечки, в отличие от одной из потолочных балок, из-за которой в крыше меркла дыра. Вода с нее капала долго, судя по яме в бетоне, что проваливалась не хуже лужной грязи под ботинком. По сравнению с дверью, даже парень в сто девяносто казался крохотным, что уж говорить про остальных. Впрочем, ничего, кроме этой ямы и силуэтов пережитков строительства, ребята не обнаружили – ни толпы, ни пыли. Странным еще показалось отсутствие эха, но Чимин объяснил:

— Тут стены поролоновые, весь звук впитывают, — значит, докричаться не смогут, будь что, но все равно разделились – осмотреться-то как-то надо, раз пошли по итогу справедливого голосования. А потом Чимин добавляет, только теперь, видимо, одному Тэхену. — Ну и чем не примечательное место для убийства? Да ладно одного, че мелочиться – тут можно и толпу....

— Да, блин, хватит, — фыркает Тася, и Чим удивляется, что она бросила Хосока с Юнги. Как бы то ни было – психика параноидного Тэхена временно под защитой, и он может дальше пугаться лишь видимого.

— А че ты дружка своего бросила? — ухмылка, не предвещающая ничего хорошего.

— Геша пошел《на звук》, я с этим иметь дело не хочу. 

— Он услышал что-то? Здесь? — подал голос высокий, и каким же ужасно тихим он был в сумме самого Тэ, его роста и этой заброшки. Потому парень не удивился, когда на него не обратили внимание, и наклонился к парочке полторашек, повторяя. — Юн что-то тут услышал?

Трое заглядывали за крышки контейнеров с мыслями найти там что-то, кроме пустоты и глубоких луж, и без остатков интереса сдались, останавливаясь подле пыльного подоконника. Маленькие шурупчики, может, и не похожи на испарившуюся толпу, но тоже антиквариат не меньшей редкости, который передавали ребята из маленьких желтоватых пальчиков в менее маленькие ручки, пухлые и нежные на вид, а оставили в костлявой пясти, что, на контрасте с увесистой граненной шайбочкой, выглядела чуть ли не призрачной. 

У задохлика пониже вырывается смешок:

— Кукуха барахлит, не иначе.

По затылку отработанным приемом прилетает от Таси, но это лишь сильнее заводит шарманку ехидных кряхтений, и с ней бороться бесполезно – сразу вспоминается множество тщетных попыток.

— Я не думаю, что это из-за проблем с головой, — на полном серьезе начинает объяснять Чимину неуместность его шутки Тэхен, — просто Юн может услышать то, что не слышно нам.

— Ну, разве не очаровашка? — ведет сбритой бровью Чимин в сторону Тэхена для Тасиного внимания, а, добившись, продолжает. — А Хо?

— Что Хо? — Тася удивлена.

— Вы поссорились? — продолжает давить Чимин, и, пока Тася не понимает, что за бред несет змеиноголовый, Тэхен уже давно осведомлен о теории парня. Вернул наскучившую гайку обратно.

— Хосок больше друг Юнги, Мин.

***

Пока большая часть ходила по стенам, Юнги уверенно повел Хосока за один неровно стоявший контейнер в дальнем углу. Самому парню не попалось на глаза нечто очевидное, что могло бы доказать его правоту, но Хосок, после проведенных двух недель карантина в среде детективных видосов на ютубе, зорко отметил отсутствие пыли по пути. 

— И часто, — Хо замер, не подозревая, насколько Юнги был прав, когда тот, даже не удивляясь, спустился по короткой лестнице в тупик, — вы так... приключеньчаете?

Кудрявый завороженно осмотрел обычные стены недостроя. Они казались будто из другого мира, потому что находились на уровень ниже, а парень, что их нашел... Хо опустил взгляд. Для такого нюха нужен талант, не иначе. 

— Бывает иногда.

Энтузиазм отпустил быстро. Парни не обнаружили больше ничего, кроме подозрительных книг, а на деле пары остатков советской литературы. Вопрос откуда им тут взяться вызвал лишь еще больше скуки на лицах и, по итогу, одинаково сочувствующие друг другу вздохи. 

— М-да.

— И на кой хуй мы этой хуйней занимаемся? — Юнги выбросил кулинарный справочник с показательным раздражением.

— Без понятия, в идее это звучало красочнее и страшнее... — Хо брезгливо вытянул дохлого паука из-под страницы, на что Юнги тоже поморщил нос. — Прелесть. Радует, что тут тепло.

— Потому что тут не тупик, а вон за стеной поет хор, — разочарованно объясняет Юнги и выразительно цыкает. — Только, блять, попасть туда не получится. Я не ебу блять, как.

Хосок удивленно поднимает брови, но решает не придавать должного значения, буквально, сенсационному открытию. Потому что также сделал и Юнги. Ну, подумаешь, хор поет в стене, и Юн закуривает, кажется, уже позабыв.

— У вас много планов на вечер? — социальный курильщик тут же подтянулся. Юнги, пробегая взглядом, поморщился от позабытого обычая зажигать сигарету и ему, а с губ сорвалось быстрое "Скока мне еще за тя раскуривать?!", на что не обратили внимания с усмешкой, ведь точно знали, что эта не последний подарок от Юна. 

Снова стало тихо. На вопрос Хосоку так и не ответят, а, прислонившись затылком к фанере, парню самому послышалось что-то мелодичное, прежде чем стихнуть – со всем пора бы смириться. Хо повернул голову на второй фитилек. Тот быстро метался по замерзшему воздуху, чтобы сбавлять темп по мере приходящего спокойствия. И в этом слишком очевидно читался Юнги, вызывая на лице теплую улыбку. 

— Знаешь, стоять без времени в поле на холоде было неприятно, — Хосок сказал это уже избавившись от той обиды, но все равно прозвучало обвинением. Фитилек остановился. Подумал. Снова загорелся.

— Ну, я же сказал, что ты свободен, — буркнул Юнги, невольно покосившись на кудрявого и как-то быстро сдавшись в уверенности. — Ты ж долго не прождал, че жаловаться.

— Я даже разозлился, хоть это того не стоит. Однако, — Хо помотал сигаретой в руке, привлекая зрачки Юна, словно заблудших мотыльков. Как же мирно смотрелось его огрубевшее лицо под тусклым светом. Невинное, напуганное до тех пор, пока снова не переключалось на тень, хмурясь и напряженно выжидая. Хосок доволен. — Хочу одно желание.

— Идиот? Думаешь, у мя денег и времени дохуя?

— Внимание, потерпи. Я закажу нам доставку, — на этих словах "Идиот?" вновь и теперь материально отразилось в глазах светлого, что Хо, разумеется, не могло не рассмешить. — И в поминки то, что нужно, так это хорошо наесться за умершего. Что скажете, милорд?

Юнги сначала цыкнул, потом отвернулся или сначала плюнул, а потом снова повернулся – слишком много красноречивых эмоций на квадратный метр для такого, как Юнги.

— Гений, блять. В мою залупу ни один курьер из вашей нежной элиты не дойдет, а так план ахуенный.

Смехом, оказывается, можно подавиться. Особенно, когда дымишь сигаретой, тогда еще и привкус гари обеспечен. Хосок, наверное, еще не скоро откашляется.

— А если мы поедем ко мне? — предлагает Хо и снова кашляет. Юнги смотрит на его сгорбившуюся спину, даже зависает, поймав себя на мысли помочь прокашляться, но думает дольше, чем Хосок справляется самостоятельно.

Приглашения к кому-либо в гости перестали звучать еще со времен учебы, если и тогда работа в Чиминовском гараже считалась приглашением, Юнги так и не смог определиться. Но, те редкие посиделки на квартире Тэ или в подъезде Таси до сих пор согревают душу, почти не искажаясь последующими годами. Возможно, потому что Юнги находил им оправдание в виде《мы были глупыми》. И сейчас он задумался с ностальгией, пытаясь построить неизвестный дом Хосока из стен домов других людей, насытить его теми чувствами, но, как и ожидалось, Юнги опять задержался с ответом.

— Так что? Поедем? 

— Ну... мне похуй. Можно.

Хлопок по спине, и Юна больше дергает от того, как легко Хосоку это далось, а, обернувшись, снова улыбка с добротой, из-за которой стыдливо поджимаются плечи. Хосок шепчет что-то невнятное, и что становится неважным, когда на лбу остается его поцелуй. Юнги отворачивается, хмурится, выкидывает сигарету.

— Как покойника, — сзади – смешок, а теплая рука перестала греть лопатку, спереди – на секунду обескураженное лицо Тэхена. 

— Это... — запинается Тэ, а Хо копирует его моментальную паузу, — вы, конечно, рисковые – курить тут. Мы ничего не нашли, так что уходим. Хорошо, что вас нашел хотя бы.

Юнги вскакивает, снова зарываясь в форму клубка и топая ботинками за спину Тэхена, железными носами которых можно было бы и убить при старании.

— Да, мы тож нихуя не нашли, — раздраженно, сквозь зубы, отчего Тэ оставалось только с неловкостью смотреть на тень Юна. Хо тоже не сразу побежал следом. Сначала пожал плечами, улыбнувшись высокому; разрядить атмосферу, чтобы Тэхен тоже не заморачивался.