Почти не выходя за порог прокуренной хаты в новогодние выходные трудно представить себе пейзажи, помимо дороги до магазина и подъезда. Может, получится еще припомнить соседнюю улицу, но на этом список заканчивается. Окно также не радует чем-то новым, а старое душит до тошноты знакомыми оттенками.
В кружке кипяток вопросительно смотрит на парня: он налил его, потому что чайник был горячим? Или, потому что хотел приготовить что-то? Только сейчас вспомнил. Кофейный порошок комкается и не хочет растворяться, когда ты насыпаешь его уже после, но, что поделать, если у повара мигрень.
Только под Новый год чуть легче дышать, когда смотришь на соседские окна: лампочки разноцветные, гирлянда работает даже в такую рань. Юнги попутал бы утро с вечером, не глянь на часы. Солнце зимой встает также, как и заходит – с розовым оттенком на кирпиче и фиолетовой дымкой за домом. Может, стоит наконец-то прогуляться? Развеять голову, как давно не делал, ведь со всех радаров пропала Тася, что постоянно куда-то вытаскивала. Гудок машины в форточке, ложка бьется о край, и глаза Юна сверкают любопытством.
Задав себе вопрос "А куда тут, собственно, можно пойти?" Юнги понял, что совсем не знает ни района, ни города, и теперь стоит посреди двора как дебил, ведь не может придумать маршрут получше. Пару шагов вперед, в сторону еще немного, и вот Юн остановился у пропасти. Смотрит с обрыва на ржавые пути под толстыми слоями льда и снега, и думает, что пора бы проверить сетку на прочность. По всем догадкам забор послушно лег, стоило треснуть по нему кедом. Даже сухие ветки рябины создали больше проблем, нежели специально возведенное ограждение. Дальше куда? Юнги смотрит под ноги: только вдоль железной дороги, видимо. Жутковато, однако: просто уходить за белый горизонт, по лежачей лестнице, и Юнги чувствует, что вот-вот впереди покажется виселица. Скучная жизнь, и потому скучные градиенты на небе, в тени под мостом, где проходит еще одна, теперь никому не нужная, дорога, но парню даже нравится эта замершая тишь. Разве что, ноги устали идти. Он садится на поребрик, поднимает пушистую голову вверх, на солнце, мороз от которого щекочет лицо и руки без перчаток. Когда-то эта жд куда-то вела, но мост подорвали. Говорили, выдержит на века: Юнги ухмыляется всем обещанием из старого ящика, и сам находит параллель между своей жизнью и этими путями. Тоже подорвана и тоже, когда-то, куда-то вела. Под думой и, по правде, опьяненной свежим воздухом головой, Юнги не сразу различает гудок мобилки в кармане. Неспеша достает, берет трубку, и оттуда сразу, второпях, шумный голос:
— Привет, Юнги. Ты не против, если я приеду сегодня?
Трудно еще больше навредить Юнги, поэтому тот обычно забивает на себя, давая волю судьбе, однако, этот парень не хочет его ранить, а пытается вылечить, и это, мягко говоря, не дает Юну покоя. Еще, вспоминая последний разговор с той неловкостью... Но Юнги быстро забивает на все предрассудки, ибо Хо весьма тактично промолчал, а напряженный тон и зависающие взгляды – вполне себе естественно для того, кто увидел нюдсы собеседника. Успокоившись и наконец-то вернув тот холод в голосе, Юн отвечает:
— Норм. Во сколько?
— Через десять минут.
Парень оглядывается на бугор за спиной, поверх которого, вплотную к сетке, выстроились исписанные гаражи. Десять минут ему не хватит.
— Ты, шоль, рядом живешь?
— Нет: не на тот автобус сел.
— А... не на тот автобус, — парень даже потерял тот небольшой интерес: к нему еще не приезжали только потому, что сошлись звезды или пришел не тот автобус. — Ну, слухай... Я, тип, немног не дома.
— М. Тогда, куда мне подъехать?
— К железной дороге.
— Да ладно, — Хосок смеется мягко, своим голосом, минуя связное искажение, и Юнги даже нравится узнавать в нем сарказм, — та, что на мосту?
— Ну, типо. У нас другой и нет.
— Боюсь спрашивать, что ты там забыл, но, как скажешь. Скоро буду. Жди.
— В сторону гаражей иди, — уточняет Юнги, запоминая последнюю усмешку в трубке перед тягучими гудками.
В ожидании делать самолетик из завалявшегося в кармане чека кажется чем-то важным. Важнее самого ожидания, и всех причин, из-за которых оно длится. Крохотными неровными крыльями он вряд ли взлетит или удержится на потоке ветра, и потому Юнги оберегает свое творение, не давая ему и шелохнуться от собственного дыхания. Может, он никуда не взлетит, пускай: не должен. Дальше он не пошел, а тупо сидеть на месте – пытка. Потихоньку голову одолевает та стадия нетерпения, когда тревожные мысли становятся почти осязаемо реальными. А, может, он на тот автобус сел и перепутал? Не перезвонил, потому что только Юнги это нужно. И к лучшему, что не приедет. Хорошо, что фантазии у Юна на истории не хватает: все заканчивается быстро. В тот момент, где самому парню должно стать все равно на будущее. Но, только Юнги начинает забывать, как перед глазами появляются две тонкие штанины и пара знакомых ботинок.
— Хуя ты забрался, конечно. Далековато, — Хосок запыхался: его щеки прижгло морозом, но он все равно улыбнулся Юнги. Тот казался живее с красным носом, но, вот, обветрившееся руки болезненно дрожали. Юн поднял взгляд, рассматривая пришедшего невнимательно, будто стараясь увидеть не Хосока, а его тень.
Почему-то грустно стало от факта, что Юнги сейчас как какой-то выгодный вариант; запасной, на случай ошибки или проигрыша. Он прокашлялся, перебивая самого себя и отворачиваясь к горизонту:
— Автобус не тот, да?
Улыбка дрогнула, и Хо, настороженный тоном Юнги, спросил:
— Ну, да. А... что-то не так?
— М, — Юнги медлит, формулируя, — я думал, в праздники у людей есть цель, для чего приезжать.
После этих слов на лице Хосока вырисовывается хитрая, но добрая мина. Голова чуть склоняется на бок, дружелюбно готовая слушать больше таких речей от, казалось бы, неранимого Юнги:
— Тебя надо с Новым годом поздравить?
— Блять, нахуй? Можно было просто быть менее честным, — хмурится, — для приличия.
— Мне стоило соврать?
Молчание. Хосок ждет. От Юнги не исходило никакой враждебности, а, скорее, тоска. Трудно разглядеть сверху по белой макушке, о чем он сейчас думает. Хо делает шаг вперед, надеясь, что снова подействует этот способ давления, но Юн как будто специально поддается ближе.
— А... — растерянно выдает Хо уже шепотом, — ты хотел увидеться? Ну, в плане, не только со мной. С людьми?
— Я те ща врежу, — звучит фальшиво.
— Хотел ведь, — Хосок не слышит угрозы в словах Юна, но и не спешит радоваться, ведь, когда лед начинает таять от твоих рук, тебе трудно поверить, что это происходит на самом деле. Парень пробует надавить сильнее. — Странно гулять в одиночестве.
— В двадцать шесть не странно, — от нервов Юнги достает сигарету и теряет ее из-за возгласа.
— Тебе двадцать шесть?!
— Че ты орешь? — парень недовольно подбирает бедняжку, стряхивает, подкуривает. — Да. Двадцать шесть.
Хосок еле сдерживается, чтобы вновь не завопить:
— Старший хуйни не скажет, Юнги. Я в твои годы один не любил гулять.
— В мои годы, — рычит парень, поднимаясь. Ему явно не понравилось, — еще слово на эту тему, и я отправлю тя обратно не-в-тот-автобус.
— Да не кипятись, господи. Какая разница, почему я приехал? Я же тут, — Хосок перескакивает за ним через шпалу.
Юнги знает; понимает, что не должен иметь роли, но не может слышать об этом так прямо. Пытаясь лечиться хотя бы надеждами, ему трудно дается вспоминать про реальный ход дел.
— Все, блять, пошли. Меня нервирует этот свет, — срывается с места, и, если до этого он прошел всего две перекладины, то сейчас разом перемахнул десять.
— Какой? — палец в небо, и Хо понимает без объяснений. Смеется с такой странности Юна, но понимает. Он догоняет парня у дороги, когда становится уже не смешно, — Юнги, серьезно – не надо на мне срываться. Я же приехал к тебе, а не к кому-либо еще.
Пробегает по телу теплым бризом и заставляет сбавить темп. Юнги действительно стало уже давно насрать, как и обычно, почему к нему приехали, но это дополнение успокоило, прежде чем мерзкая вина за то, что Хо приходится оправдываться, подступает к горлу:
— Харе драму разводить. Мне похуй. Ты приехал и приехал.
— Так там тебе наш возраст не понравился, а не автобус? — смеется Хосок, невинно хлопая глазами где-то позади.
— Ну, блять. А кому понравится, что его пиздюком зовут?
— Хах, вот оно что.... Но, не переживай. Это скоро пройдет, — насмешка.
— Блять, — и Юнги бросает попытки как-то справиться с его синдромом деда, — иди нахуй, а.
Сверху прилетает по спине два одобрительных хлопка, опираясь с тактом на плечо, как и положено, чтобы поделиться настроем. Становится легче. Мирно проходят мимо двора. Хосок впервые тут при свете дня, что теперь обнажил ненадежно зашпаклеванные швы по всему фасаду, дырявые балконы и разрисованные граффити решетки первого этажа. Среди разрухи не осталось следов жизни, и только они с Юнги крутились у подъезда. Что-то потерлось о ботинок, Хо посмотрел, а у ног – кот. Грязный, пушистый, с серыми полосками на спине; мяучит дружелюбно с голода и тоски по человеческим рукам. Хосок спустился на корты, чтобы погладить кота, а тот даже не пугается – лезет на коленки пачканными лапами, орет громче.
— Юнги, — растроганно и с ластящимся животным на руках поднялся Хосок, — смотри какой хороший.
Юнги корчит рожу отвращения, даже не задерживаясь, чтобы проверить, хороший ли кот. А вот любитель братьев меньших не собирался останавливаться. Пошел за Юнги в подъезд, невозмутимо нежась с котом на руках. Зашел в квартиру уже с котом на плечах, позволяя тому мурлыкать в своих кудрях.
— Какого хуя? — Юнги замечает парочку и явно не радуется. — Нет, Хосок, блять, вали нахуй с моего порога с этой хуйней.
— Так это просто кот, чего такого? Посидит с нами – пойдет на улицу, — парень снова спускает кота на руки.
— Я сказал – нет. Идет на улицу, либо иде_те_, — сейчас это звучало убедительно-твердо, особенно, когда Юнги огородил собой проход, с угрозой глядя наверх.
Хосоку понравилось это выражение, так что он повременил. Для души. Понаблюдать, как Юн вскипает, не получая никакой реакции. Парень специально продолжал гладить кота до болезненного цыка, и только потом ответил:
— Давай хотя бы искупаем, покормим и отпустим.
— Вон, — рычит Юнги, кажется, самому коту. Он хотел толкнуть Хо, но убрал руку прежде, чем докоснуться. Тогда кудрявый наклонился, поднося кота ближе.
— Ну ты посмотри какой он добрый. Какой пушистый, мягенький. Чудо же.
Кот мурчит, тычется носом в куртку, всем видом показывая, какой он безобидный: что будет нести лишь тепло в дом, если его оставят. Волновать этой добротой, которая не должна существовать в мире Юнги. Заставлять думать о себе на работе, проявлять заботу и жалеть о своей жестокости. Юнги знает эти чувства и потому осознанно избавляется от всего, что может их вызвать. Сейчас кажется, что только кот тому причина, но вот глаза поднялись на Хосока. Его внимательный взгляд становится теплее, однако, не успевает согреть – с грустью опускается на кота. Юнги тронут.
— Пожрать нихуя нет, а хочешь помыть – вылижи, — бурчит он уже без злобы, но пройти дальше не дает, и Хосок понимает, что на этот раз добить Юнги не получится.
— Хорошо, — Хо разворачивается, — я в магазин за кормом.
— Твое дело. Только: ты его ща приручишь, и он подохнет с голоду, потому что здесь его кормить никто не собирается, — в глазах Юнги не отражается никакой жалости. Только все тот же холод. И надежда. Надежда, что Хосок сдастся, оставит кота и никуда не пойдет. Однако, Хосок уже все решил.
— Тебе взять что-нибудь?
— Себе здравый смысл захвати, а мне пачку сиг без кнопки, — напоследок от злости и абсурдного чувства обманутости кидает Юн со всеми желаниями задеть.
Парень позволяет Хосоку уйти молча. Закрыть за собой дверь, оставив в голове длинный силуэт, сгорбившийся над пушистой животинкой. Ручка сейчас, почему-то, с тяжестью поднялась в привычное положение. Юнги, возможно, понимает, отчего так гадко на душе, но не может этого изменить. Не может позволить себе заботиться о ком-то, ведь знает истину: он грубый и жестокий, и никто такого не заслуживает. Тем более невинный кот, готовый отдать всю нежность Юну, а тот в какой-то момент проспит и не услышит его голодного мяуканья.
— Сука, — шипит он почти расстроенно, когда чертовы вешалки слетели. Их он поднимать не стал.
***
Хосок возвращается нескоро, когда Юнги уже успел подостыть и варил макароны, грозно отковыривая крышку тушенки. Парень тоже не казался глубоко обиженным: напевал что-то себе под нос, гулял по квартире, как у себя дома – Юнги же все равно. И действительно, Юн бы продолжал дальше игнорировать, не обозначь свое действие Хо:
— Я остатки вот сюда положу, — полупустой пакетик вискаса (от автора: не кормите этой дрянью ко_шек) теперь стоял у микроволновки.
Юнги тут же развернулся с негодованием и нервно теребя фильтр сигареты:
— Я выкину.
— Да будет тебе, — Хо подошел вплотную совершенно спокойно. Наклонился, ошарашив Юнги еще больше – так, что тот и слова не успел сказать, прежде чем сменилась атмосфера. А Хосок продолжал удивлять: со своим жестоким интересом мотнул подбородком у чужого лица, прошептав, — можно тяжку?
— Бля, расстояние, чел, — только и смог ответить Юнги, отодвигая чужую морду от себя. Успокоило, что трогать его не собирались, но, после того вечера, Юнги как-то резко реагировал на жесты Хосока, и его не могло это не бесить. Оставляя сигарету меж губ Хосока, пальцы словно обожгло. Юнги нервно замотал кистью, развернулся, создавая для себя зону безопасности от Хосока, чтобы, хотя бы, не видеть его. Но у уха спокойный голос, разрушивший все стены.
— Спасибо, — с говорящей насмешкой, и Юнги глубоко вдыхает: надеется, что колебания его не так заметны, и что дрожь ненастоящая.
Хосок, легко и без запинок, перелетел к соседней тумбе кухни и заговорил что-то про Новый год. Юнги мешала слушать головная боль, перебивающаяся кипением воды, стуком банки тушенки о край кастрюли: в общем, что он там рассказывал, Юн совсем не услышал. В любом случае, чего-то нового про Новый год он не узнает, даже будь по этому целый курс лекций. А для Хосока, похоже, важна была публика в этот момент, может оттого, что он впервые что-то рассказывал Юну:
— Что скажешь?
Без смущения, резонного в данной ситуации, Юнги стучит пальцем по виску, акцентируя все внимание на своей голове, а не на болтовне Хо:
— Я тебя не слышу.
Хосок замолчал как по указке, как, казалось бы, хотел Юнги, но без равномерного тембра парня стало непривычно тихо. Давяще и так, что самому теперь охота заговорить.
— И, конечно, ты не предупредил раньше, — выдавливает из себя смешок Хосок с обидой, но все равно продолжает. — Тебе не интересно?
— Ну.... А че ты говорил? — равнодушно, со всей жестокостью даже не пытался сделать интонацию теплее. Не повернулся и не посмотрел в сторону парня. Хосок примерно такого и ожидал.
— Рассказывал всякую хрень из своих планов на нг, — лукавит Хо, нарочно выдавая себя.
— Бля, ну и нахуй тода до мя доебываться, шо я них не слышу? Я те напомню: я еще нихуя не запоминаю, ок? — Юнги, обозленный с одной лишь интонации, бросает ложку с грохотом, наконец-то выглянув лицом из тени.
— Я этим как раз и пользуюсь. Потому что тебе лучше было бы не слышать, что я сказал, — Хосок тоже умеет злиться, только его методы более искусны. Их трудно прочитать таким простакам, как Юнги, и они всегда направлены на то, чтобы ввести человека в заблуждение по поводу истинного посыла. Игра, одним словом.
Юнги, однако, кажется, на уровне инстинктов чувствует чужую агрессию, даже запрятанную в настолько тихом омуте. И она отнюдь его не напугала, иначе бы он не сделал шаг навстречу. Хо встрепенулся – ему угрожающе фыркнули, – задрал подбородок. Снизу – свирепая буря Юнги. Они долго смотрели друг другу в глаза, выжидая, кто изменится в лице первым. Этот взгляд Юна, расшевеленный злостью, в которой он сам же не уверен, но все еще слишком ленивый для активного нападения, до щекотки забавляет Хосока, и тот сдается. Расслабляет плечи и нагло смеется, заставляя Юнги вновь почувствовать эту кислоту внутри, будто он один тут чего-то не понял.
— Юнги, послушай меня, пожалуйста, — Хо обмякает и без спроса кладет свои руки на Юновские. Те, что для надежности заперли его на тумбе, не давая рыпнуться ни влево, ни вправо. Юнги хочет отпрыгнуть, но пытается сконцентрироваться на словах Хосока, игнорируя то, как по его кистям плавают чужие пальцы. — Я говорил о своих планах на нг, так?
Юн кивает неуверенно и напугано. Старается смотреть прямо и скрыть все чувства за серьезным прищуром, будто это разговор самый простой, без настораживающих подвохов и заглубинных тайн. Хосок где-то в его тревоге разглядел белый флаг и теперь поднял бледную руку, придерживая ее за два первых, самых длинных, пальца. Она тряслась, выдавая Юнги целиком, но, кажется, Хо это не волновало. На улице успело стемнеть, по-зимнему, рано. Пара окон горели празднично, а вдали раздался первый предновогодний салют, оповещая, что скоро им не будет конца вплоть до весны. Юнги боялся салютов: сильнее, чем сам себе представлял. Взорвутся где-то в небе, а на землю упадут осколками, окутывая огнем жилые дома и обязательно не забудут задеть Юнги – вот, что он видел в голове при этом грохоте. Но не сейчас. Сейчас сверкнуло разноцветным светом, а звуки заглушил мокрый чмок губ о его пальцы. Горячий язык обжигал поледеневшие от страха костяшки, и пока салюты бахали где-то там, вдалеке, Юнги пытался отойти назад здесь, в своей, казавшейся безопасной, квартире, но уперся в соседнюю тумбу, отделяющую кухню от гостиной. Одна рука сжала с силой край столешницы, а другая вздрагивала вместе с дыханием от настойчивых ласк Хосока, что не стеснялся уделять внимание каждому изгибу пальцев, не смотря на все мозоли и царапины. И все больше вжимал Юна в чертову опору, пока не остановился в миллиметре, откуда отлично было слышно глубокое дыхание с хрипотой курильщика и видеть, казалось, на атомном уровне, как блестят незнакомой наивностью глаза Юнги. Хо, наконец-то, оставил руку в покое: опустил ее рядом, но переплел своими пальцами, заставляя Юнги подняться на мысочках от проскочившего по телу тока. Хо спокойным взглядом осмотрел Юна с вопросом и ничего не говорил. Ждал ответа. Юнги нужен был этот момент, чтобы привыкнуть. Привыкнуть к теплому Хосоку рядом, от которого опасностью не веет, даже когда тот напролом идет через границы Юна. И привыкнуть к холоду во всем теле, что лишь сейчас начал докучать и нуждаться в обогреве. Юнги опускает голову в кивке, почти дотрагиваясь до чужого плеча. Шею обжигают губы Хо, а щеки щекочут темные кудри, и Юнги чувствует тяжелый запах летних дней. Может, это всего лишь какой-то шампунь, но он определенно перевыполнил свой план – заставил Юна хотеть зарыться в волосы Хосока глубже.
— Моим Новым годом должен стать ты, — тихо договаривает Хо с иронией и целует то же место.
Юнги успевает поежиться от этого приторного флирта, который он так не любил в любом воплощении, прежде чем снова задрать голову от мимолетного тепла. Его не хватает, но парень не разрешает себе просить, – пока еще в сознании. Хосок медленно опускает его подбородок и собирается поцеловать, но Юн останавливает обнаглевшего рукой:
— Бля, куда?
Звучит слишком грубо среди шепота дыхания, которым они обменивались последнюю, кажется, вечность, но Хо перестает напирать. Замер у чужой ладони и, казалось, так и останется на месте, но кончики пальцев плавятся от поцелуя, направленного губам Юна по ту сторону этих самых пальцев. Хосок хитро щурится, наблюдая, как теряется Юнги, замирая при каждом его прикосновении, и хочет слышать эту потаенную тишину чаще. С руки переходит на переносицу, потом на лоб, отодвигая осветленную челку и не упуская возможности докоснуться до волос Юнги. В том же темпе, неспеша и с нежностью, он хочет запомнить, какие на ощупь сантиметры всего тела Юна. Но тот рушит мечты одним лишь:
— Хватит, — да, неуверенно и неслышно от той же слабости перед желанием Хосока и своим, но значение от интонации не меняется.
Хо отстраняется и видит Юнги будто впервые. Со взъерошенными волосами он казался мягким, а вжатая в плечи голова делала его слабым. И взгляд, лишенный уверенности и понимания реальности. Резал сердце такой искренний Юнги, открывшийся Хосоку, но тот не собирался выбрасывать его из своей жизни только потому, что увидел с другой стороны. Наоборот: он вновь приподнимает подбородок Юна и, уже у самых губ, спрашивает по-джентельменски:
— Можно?
— Нет, погоди. Я сам, — Юнги настаивает убрать от него руки и смотрит на губы Хосока слишком внимательно. Видит только их, заставляя парня опешить и проглотить ком в горле с возбуждением, вырывающимся глубокими вздохами так, что Хо уже не выдерживает этой концентрации Юна. Он смотрит на его губы. Изучает именно их. Крыша едет от осознания, Хосок даже готов пустить слезу.
— Ты раньше не целовался?
— Не-не, — с нервяка Юнги скалится, но не отвлекается. Склоняет голову в сторону, чтобы пододвинуться ближе и болезненным баритоном пошутить, — просто, когда я в последний раз целовался, меня ножом пырнули.
Хосок ошарашен. Смотрит на Юнги и не видит в нем той ранимости при этих словах. Будто покушение – вещь обыденная. Юн заметил его вопрос прежде, чем он слетел с губ (все-таки, не зря он там что-то искал):
— Мне тогда было где-то девятнадцать.
— Ужасно, — Хосок почти не слышит сами слова, только гулкое дыхание, остающееся после, и стук неспокойного сердца. Юнги пододвинулся совсем близко, но мучал парня, не целовал, и Хо нервно выдохнул с усмешкой, — ты не целовался с девятнадцати.
Юнги оценил шутку и попробовал докоснуться своей, кривой, усмешкой до идеальной, почти голливудской, улыбки. Вспоминать какой-либо опыт бесполезно, поэтому парень пытается сделать что-то интуитивно. Хосок не жадничает – дает помучить свои губы вдоволь, пока Юнги не привыкнет. Подождал до этого – подождет еще. Потом налегает, уверенно сжимает их руки и чувствует, как замирает дыхание Юна.
— Емае, — горячо выдыхает Хо, отстраняясь. Юнги вытирает слюну. Хосок не может просто смотреть при повышенных градусах. Но, Юнги, кажется, подумал, что это все – конечная. — А секс у тебя в последний раз был когда?
— Пха, — чуть улыбается Юнги, потому что ему отчего-то смешно, — когда меня изнасиловали. До девятнадцати где-то.
— Блять, серьезно? — Хосоку самому даже почти не жутко. — Хорошо, давай так: а нормальный опыт у тебя когда-нибудь был? Где учитывалось твое согласие, хотя бы.
Юнги темнеет, но вида не подает. И так понятно – он не помнит. Нервно, впервые сам, сжимает мягкие руки, пытаясь согреться для того, чтобы точно забить на мигрень. Хотя бы в один момент своей жизни.
— Прежде, чем ебаться со мной, запомни – я ненавижу сеансы психолога, — тянется вперед носом, смотрит на губы, словно кот, желающий ласки. Хосок не может отказать – целует.
— Дважды повторять не надо, — Хо сначала улыбается, думает, выстраивает в своей голове карту Юнги, по которой хочет пройти, но не успевает определиться с нумерацией, как Юн сам запрокидывает руки на его плечи. Хосоку приходится отпустить чужие кисти, наклониться, чтобы Юнги не тянулся до его головы и чаще прикасался губами. Все еще нерешительно, скорее оттого, что на большее фантазии не хватает. Пока Хосок отодвигает края футболки, водит горячими пальцами по животу, Юнги не решается даже дотронуться до кудрей.
— Вот так? — спрашивает Хо тихо, с такой вежливостью, будто ему за нее платят, и спускается по бокам Юна руками до края штанов.
По телу проходит какой-то незнакомый доселе жар от отпечатков Хосока, и Юн краснеет, прячется от чужих глаз. Трудно дышать, но он надеется запомнить, где его касались.
— Слабо, — только и шепчет Юнги, и Хосок давит сильнее на кожу, снова спрашивая "Вот так?" невинно и нежно настолько, что Юнги хочет больнее заехать по этим мягким скулам. Чтобы он больше ничего не спрашивал и не вынуждал парня так краснеть. — Слабо, блять, — выдавливает Юн сквозь зубы.
— У тебя тут... татушкой шрам перекрыт? — Хо настойчиво провел по животу сначала ладонью, потом выборочно пальцами по контуру татуировки и самому шраму, отчего Юнги не выдержал и отлип от парня – обмяк на холодную тумбу. Она больше подходила привычному миру Юна. Либо просто стало слишком жарко, когда Хо так близко, и Юнги посчитал, что достаточно одних лишь изучающих прикосновений, и только со стороны Хосока. А, может, его сводила с ума мысль, что он не наедине с самим собой, и Хосок тоже слышит _как_ Юну. Слышит паузы, когда невыносимо хочется закричать от заботливых до режущей боли прикосновений, но Юнги зарекся повышать голос еще с распада группы и предпочитал думать, что горло у него охрипло. Потому даже дыхание молчало вместе с ним, боясь напомнить о ранах.
— Да, шрам, — на секунду расслабляется Юнги, но Хо давит на участок кожи, и ногти царапают столешницу. Хосок с усмешкой слушает этот скрежет. Снова салют. В неоновом свете Хо особо угрожающе выглядит, когда перемещает внимание с татушки на Юнги.
— А мне нравится, как ты щас лег, — его руки, до этого неспешные, в один момент обхватили все тело Юна, заставляя того побояться и привстать на локтях. Столкнуться с кудрявой головой, искать губы, чтобы вновь поцеловать. Эти легкие поглаживания зудели на коже, и Юнги не выдержал.
— Ты шо медлишь?
Хосок опешил:
— Это называется прелюдия... Юнги, — он приподнял чужие плечи, чтобы Юнги напрягся и выгнулся. Чтобы Хосок смог поцеловать его ключицы, так живописно выпирающие, словно были размечены на теле античным скульптором. — Кстати, тебя же Тася《Гешей》зовет? — Юнги неслышно угукает. — Отчего так?
— Блять... хочешь попиздеть или поебаться? — Юнги падает на тумбу, смотрит серьезно и нетерпеливо, как Хосок дурачится, и невольно думает, что зря сорвался. — Реально, блять, все художники превращают дрочку в искусство?
Хосок не знает, как они к этому пришли. Иногда его пугают свои бесы, но тут они потерпели поражение перед безразличием Юнги. Впервые он видит, чтобы человек так отдавался опасному желанию, совершенно без вопросов и пререканий. Может, Хо скромничает? Мог и понравиться Юнги, почему бы и нет? Только вот не похоже, что Юнги может кто-то нравиться. В любом случае, Юнги сейчас буквально под ним, не защищается, даже если Хосок продолжает поглаживать по крепким мышцам, как того хочет.
Ладонь Хосока ложится на штаны. Там, где зудит, там, где стало тесно. Но Юнги, вместо облегчения и еще большего желания, начинает испытывать ужас. В закромах возникают болезненные ощущения и, почему-то, пока спускается ткань, хочется убежать, а Юнги не может. Застыл так, закрыл глаза, чтобы хотя бы не видеть. Такая темнота, в которой хорошо слышно каждый вздох, каждое движение, и особенно хорошо слышно свою беспомощность. Она знакома Юнги, и теперь из-за нее парень пытается разорвать столешницу ногтями, лишь бы эта пытка прекратилась.
— Юнги, тебе плохо? — Хосок останавливается, хоть инстинктивно и хочется продолжать, но Юнги слишком очевидно неприятно: весь дрожит и жмурится, прячется в самом же Хосоке, пока тот всего лишь дрочил. — Страшно?
Юнги не сразу, в тумане, но пытаясь собрать мысли, отвечает:
— Нет, продолжай. Я привыкну.
— Слушай, у меня нет садистских наклонностей, — Хосок огородил Юна от мира своей спиной, пододвинулся ближе и совсем растаял, когда парень прильнул макушкой к его плечу. — Серьезно, мне не нужно ради дрочки травмировать человека.
— А зря, — Юнги скалится этой доброте. Ему действительно страшно, но он не видит в этом проблемы из-за непробиваемого упрямства и огромной потребности казаться нормальным. Чтобы не заметили и не доставали наигранным беспокойством, что обязательно не к месту и обязательно лишь поверхностное. Да черт его дери: от этой каши мыслей легче не становится. Тело пробирает дрожь, далеко не от удовольствия – ему невыносимо в темноте.
Внезапно, почти не касаясь, Хосок оставляет поцелуй в волосах, а потом, добивая, дотрагивается до лопаток. Гладит успокаивающе, руша все попытки Юнги держаться, и парень, минуя их, вылезает лицом к свету, вдыхает свежий воздух. На щеках оттепель, но Юнги ее не замечает. Кладет подбородок на плечо Хо и бурчит:
— Продолжай.
— Как скажешь, — он еще раз целует в висок и шепчет прям у уха, чтобы отвлечь Юнги, пока рука возвращается на их члены. Сначала тихо, но Юнги почти прекратил трястись. Хосок все это время продолжал поглаживать его по спине без особой цели, но вот эти труды неожиданно стрельнули – Юнги прогнулся, навострился весь, и Хо будто кипятком облили. Он замер, чувствуя рукой, как Юнги реагирует, как вытягивается к нему. Уши горят от чужих звуков. Как же Хосок благодарен. Благодарен, что Юнги позволяет ему это.
— Блять, макароны, — замечает Юн кипящую кастрюлю, но Хосок не дает ему отвлекаться – ускоряет темп.
Макароны натурально сбежали: выплыли на плиту вместе с частью тушенки. Как же было на них посрать. Заместь вечной тревоги и боли в голове появилось облегчение. Стало так спокойно, особенно, когда Хо его обнял после.
***
— Ну, и? Как тебе? — Хосок, словно в шутку, как Юнги и любит, спрашивает так, что можно было бы и пропустить мимо ушей при желании, но неотстающий взгляд выдавал его интерес. Он сел за стол, чтобы покурить. В своей ненапряженной манере протер упавшую сигарету. Да, он ждал ответа, но определенно давал время подумать. Однако, когда Юнги так ничего и не сказал, Хо напомнил о себе все теми же глазастыми пытками.
— Ты щ серьезно? — парень с настоящим недоумением даже оглянулся по сторонам, проверяя, все ли в квартире ждут от него исповеди по поводу дрочки. Закончив вытирать столешницы, он наконец-то вышел из-за тумбы во всей своей сгорбленной красе, и все равно Хосок продолжал ждать. — Бля, я кончил, тебе этого мало?
Хосок рассмеялся, чуть ли не поперхнувшись дымом:
— Н-да, красноречия тебе не занимать, — Хо посмотрел туда же, а Юнги уже стянул футболку, и парень особо глубоко затянулся, продлевая эти секунды во все сантиметры торса Юнги. Выдохнул неспеша, в попытках закрыть челюсть. — А ты не мог так пораньше сделать?
— Как?
— Снять верх, — уточняет Хосок невозмутимо, а Юнги сутулится еще больше, только сейчас ощутив себя голым. — Можешь подойти, пожалуйста?
— Ну, вот, снял верх. И? — Юнги делает шаг. Почти не опасается, но все равно осторожничает: мало ли, что этому тактильному в голову взбредет. — Шо ты тут не видел?
Хосок поначалу разглядывает Юнги с непонятной эмоцией, а потом проводит кончиком пальца по татуировке, заставив Юна напрячься с неожиданности.
— Это ведь шрам от ножа? — повседневно, почти безынтересно спрашивает Хосок, надавливая на давно омертвевшие ткани.
— Мхм, — кивает Юнги и продолжает, не понимая, почему. Возможно, чары Хосока так на него подействовали, что Юнги теперь все равно – знает тот о его жизни или нет. — Старый знакомый обкурился, — смешок, — рутина.
— Из группы?
— Так, — спокойно, прежде, чем до Юнги дошло. — Стопэ, а схуяли ты в курсе про группу?
В ответ – улыбка, своей беззлобностью доходящая до грани высокомерия: он знал, а Юнги не сказал.
— Ты все еще недооцениваешь вашу популярность, — Хосок стянул свою футболку. — Та концертная версия о-о-очень популярна, и все думают, кстати, что вышел на сцену призрак Джина.
Смех Хосока над очевидным бредом, и Юнги даже не ежится от имени почившего друга. Только смотрит краем глаза в сторону, где мог бы стоять Джин, вытягивает воображаемый метр до потолка, и усмехается с глупости зрителей.
— Пиздец, да его шея шириной с мой палец, как блять вообще можно нас перепутать? — взгляд падает на щуплого Хо. Удивительно, как одежда может обманывать, хотя, Юнги казалось, что, после своих костлявых знакомых, давно привык к подобному. — Пиздец ты дрыщ.
— Хах, не у всех есть деньги на качалку.
— Ага... если бы у меня были деньги на качалку, я бы жил в собственном доме, или, может, особняке. Псарню мб замутил бы, — Юнги ненароком вспоминает Чонгука, и оттого крышка стиралки хлопает громче обычного.
— А откуда тогда такое богатство? — искренне, даже с какой-то детской наивностью, будто про нечто из мира иного, спрашивает Хосок, очевидно, про данные Юна. Можно счесть это за комплимент, но парню резко становится не по себе, особенно, когда каким-то образом надо сформулировать его жизнь в узкие два предложения, а лучше еще короче.
— Многолетний физический труд, — выходит излишне героически, но Юнги оставляет это так: где-то слышал, что нужно складывать хорошее впечатление. На том самом тесном столике две широкие тарелки макарон с тушенкой. Юнги не спрашивал Хо – голоден тот или нет, – но сам он готов быка сожрать за милую душу и попросить добавки. Долгое молчание под шум посуды, и мысли о внимании Хо, что не дают покоя. В принципы Юна не входит лезть куда попало, но взгляд нарочно сходится на кудрявом снова и снова. Так, что навильник макарон в конце концов пролетает мимо рта. Последняя капля, после которой Юнги низким тембром, словно в каком-то драматичном фильме, выдавливает из себя:
— Ты, получается, из-за группы мной заинтересовался? Ну, типо, популярность льстит и все такое, — а потом пытается《загладить вину》робкими предположениями, — ну, люди же так делают, тип.
Хосок замирает: оставил Юнги наедине со своими мыслями всего на пару минут и получил вот такой результат. Излишне активный ум – убийственная вещь.
— Прозвучит не шибко романтично, но: я заинтересовался тобой из-за ауры панка, когда ты с голыми пятками в дождь выливал воду из кед, — звучит смешно даже для самого Хосока, а лицо Юнги в этот момент морщится в непонятной гримасе. Смотрит, как на психа, заставляя Хо продолжать и приторно усмехнуться. — Это меня очаровало.
— Фут... фетишист? — Юнги щурит глаза, пытаясь рассмотреть в Хосоке наклонности.
— Господи, нет! Я не думал вообще о таком, — Хо замолкает и с набитыми щеками добавляет, — до тех фоток. Вот они меня с ума свели.
— Бля, все, понял. Хватит.
Юнги смущается и старается заесть порозовевшие уши, выглядывающие из гнезда на голове оттопыренными кончиками. Мило. Хосок улыбается задумчиво. Может, и ему попытать удачу в опросе? Вроде, Юнги сейчас разговорился:
— А ты? Почему не оттолкнул?
— Ну, тип, — тихо и скомкано, явно на скорую руку: прежде, чем дошел смысл вопроса, — я подумал: все ж люди иногда ебутся просто так, так? Тип, ниче такого. Та и ты, тип, — тут Юнги, очевидно, пожалел, что начал разглагольствовать, — ниче. Нормик ты.
Хосока поразило, словно молнией. То, что говорил Юнги; его причина, обходящая все мораль и логику, до ужаса наморозила парня. Он с дрожью признал:
— Бля, теперь я чувствую себя насильником.
— Чего? Идиот, нах? — Юнги вновь хмурится, ведь в его понятиях не было такого пункта, как согласие обеих сторон. Он, походу, вообще о нем не догадывался. По крайней мере о той части, что подразумевала его роль в договоре. И Хосока не оставляло в покое осознание этой правды.
— Прости, Юнги.
— Заебал, че те не понравилось? — еще хмурится.
Хо мотает кудрями и только спустя переваренные мысли поднимает свое гладкое личико в выражении, более-менее похожем на спокойствие:
— Спасибо, что согласился, — он смотрел прямо на Юнги; уверенно настолько, что тот, по отработанной схеме, увел глаза в пол. Хо улыбнулся и сказал, уже тише. — Спасибо за этот Новый год. Он и ты ахуенны.
— Та понял я, бля, понял. Нахуй иди с вот этим вот, — Юнги было хотел спрятаться в капюшон, но, вот досада – сидел он голышом, и потому словам Хо ничто не препятствовало литься в уши, заставляя парня постепенно превратиться в помидор. — Надо за алкашкой, а то не то....
Хосок улыбается. Пожалуй, действительно: грех праздновать Новый год без алкоголя. Даже такой, как этот. Забить на все, забыться, но, кажется, без Юнги не выйдет расслабиться качественно. Они оставляют шарфы, накидывают лишь толстовки, а Юнги вообще пошел в тапках. Еще раз покурят по дороге, потому что это примета Юнги. На удачу.