Магазин попался по пути, и Тасе взбрело в голову, что без торта знакомиться невозможно (будто ее первым приветом Юнги не был песочный совок, которым, тогда еще девочка, заехала по носу). Выбирать сладкое Юнги не умеет: иногда он смотрит глазами на витрину кафе, думает – "Наверное, вкусно" – и забывает, ведь все равно не может съесть хотя бы одну конфетку. Скулы начинали болеть даже от представления сахара на языке, что уж там говорить о попытке попробовать. В душных пуховиках они носились меж стройных рядов, роняя почти все на пути, в поисках холодильника с тортами. Юнги нарочно не смотрел на цены, ибо в таких магазинах, на первом этаже, с собственной вывеской и подъездом, они всегда завышены. Не то, что в его ларьке. За стеклом, на широкой полке, бедно стояли коробочки с тортиками, у которых Тася остановилась и с молчаливым аппетитом, подкрепленным беспрерывным рабочим днем, вглядывалась в розовый, украшенный золотой посыпкой и переливающейся надписью.

— Как пошло, — Юнги посмотрел на следующий обычно-шоколадный торт, что казался самым адекватным, но Тася его даже не заметила – сразу пошла к следующему.

— Этот – ублюдок сахарный, — серьезно, и оттого смешно, пробубнила девушка сквозь шарф, тыкая варежкой на вырвиглазно-желтый круг в пластике, — пиздец, у меня жопа от него отвалится.

Юнги улыбнулся, подходя ближе к《сахарному ублюдку》 и вытеснил Тасю так, что она увидела обычно-шоколадный торт и грустно вздохнула:

— Выбора неособо. Ну, это ж не кондитерская. 

Юнги всматривался в торт: выбивался на фоне остальных неровными краями и невнимательно закрашенными желтой глазурью коржами, но совершенно спокойно принимал все оскорбления в свою сторону. От него веяло неизвестным счастьем, и, возможно, поэтому он был уродливее остальных. Юнги тянуло взять этот торт, чтобы попробовать – так ли он жизнерадостен внутри. Показалось, что именно такой подойдет Хосоку.

— Ублюдок сахарный, — повторил Юнги, а Тася удивленно заметила его улыбку. Ей резко захотелось рассмеяться, а потом с той же силой расплакаться: как же давно у ее друга не было этого выражения... как давно оно не было настолько чистым. Девушка понадеялась, что скоро сможет также сиять вместе с ним, и оставила минуту молчания для обоих. По привычке матери Тасю тянула к более строгому торту посередине. Она признавала это со скорбью, ведь всю жизнь пыталась искоренить любовь ко всему дорогому и приличному. Однако, детство так просто не сотрешь, и Тася тыкает в шоколадный торт.

— Давай этот. 

— Ты че? — Юнги машинально кидает взгляд на ценник. — За что переплачивать? 

— Ты хочешь ублюдка сахарного? Он же урод.

О розовом торте никто не заикался, даже не смотря на скидку (не зря она там висит). 

— Ну урод и урод. Зато дешевый, — Юнги приоткрыл стеклянную дверь.

— Хочешь убить все мои надежды познакомиться с твоим тайным мужчиной? 

— Для того он и тайный, чтобы дарить ему уродских ублюдков, — шутит Юнги и достает на все обозрение торт, а смотреть на него еще тяжелее вблизи: буквально бросается в глаза только кривизна, а желтая глазурь в тени силуэтов темнеет до мерзотно-коричневого. 

После недолгих переглядок с коробкой Тася сдается:

— Не можешь выпустить ублюдка? — молчание, но Тася не думает, что парень отступит. — Хорошо, пусть будет.

Юнги жмет плечами, убирает торт за пазуху и идет к кассе, а Тася за ним, оставляя позади шоколадный торт. Может, было бы приятнее съесть именно его, но идеальное не всегда радует душу – решила девушка, благодарная Юну за то, что тот вновь увел ее из этой религии. Не по своему замыслу: он отрицал ее с рождения.

***

Знакомый запах табака начал проедать надушенную одежду Таси, стоило двери квартиры открыться. Юнги бросил коробку на бледный в свету лампы стол, остановил на нем взгляд и понял, что что-то успел позабыть. Отвлекла девушка, все еще расправляющаяся с ботинками в прихожей:

— Ого, ты рояль достал? — Тася сделала шаг к инструменту, и в глазах ее заиграла какая-то детская радость. — Так вот, почему у тебя сегодня настроение хорошее.

Юнги стало стыдно за свою очевидность, которая отражалась в глазах, даже когда он ей этого не велел. Он осмотрел пианино, грустно пощурившись, и замер так, не отходя дальше: в голове нежно играл прошлый вечер, и парень будто вновь сидел за клавиатурой и давил на клавиши, легко отпуская свою душу в пляс. Грустно, что это было единожды. Стянув куртку, Юнги бросил ее на стул и пробормотал прежде, чем скрыться в ванной:

— Еще не убрал.

Тася юркнула за ним и подвинула парня у раковины. Переплетая замерзшие руки, они боролись за брусок мыла – отчаянно и жестоко, насколько могли позволить камни вместо пальцев, – пока тот не сбежал от них на пол. Юнги раздраженно цыкнул, Тася нахмурилась – никто не хотел наклоняться, но мыло нужно было всем.

— На 《Цу-е-фа》, — она с вызовом вытянула мыльный и красный от холода кулачок. Парень замедлился (не отмерз еще), но все же поднял свою кисть, поворачиваясь полубоком к Тасе.

— Цу. Е. Фа.

— Первые ножницы, — рыкнула Тася и сжала кулак заново, — Цу-е-фа.

Две бумаги. Еще раз ножницы, и потом Юн показал бумагу. Тася разбиралась в технике этой игры лучше и теперь, с самодовольной ухмылкой, ждала, когда Юнги подберет мыло. Чужой горб долго не разгибался, скорее наоборот, больше залезал к трубам, отчего Юнги почти ударился о край раковины. Пыльное в катышках мыло проскользило к сливу. Парень не подумал наперед, когда так резко, явно с раздражением, кидал брусок – напор воды подтолкнул мыло провалиться в трубу.

— Блять, — зашипел Юнги со всей злостью, а Тася истерично засмеялась. Она не стала спрашивать – навряд ли из ниоткуда возьмется новое. Повод поставить ситечко появился, но, по несправедливости жизни, оно наверняка не понадобится: Юнги чувствовал, что запомнит ошибку. Пытаясь успокоиться и не разрушить все вокруг, он случайно бросается каплями в Тасю. А та, уже нарочно, окропила его в ответ. Юнги крикнул, — Тась, твою ма...

Его заткнул дождик из воды. Вышли из ванной они уже мокрые – победителя не отличить от проигравшей. Зато напряжение как рукой сняло. Юнги стянул футболку, закинул ее на батарею, размял затекшее плечо, оглянулся – Тасе тоже нужно во что-то переодеться. Парень заглянул за угол пустой спальни, где у стены заваленный стул со всей одеждой. Недолго выбирая, он вытянул верхнюю футболку, на удачу, не такую мятую, как остальные. Не вспомнить, когда в последний раз Тася у него была, но она явно приезжает чаще... да кого там чаще? Только она и приезжает. Может, что-то оставила в прошлый раз? Юнги оглядел без внимания голые стены и понял, что лень искать еще и штаны для нее. Себе-то он свои обычные, домашние, достал: провонявшие и давно нестиранные, но стыда хватало, чтобы не предложить такие же, только с одной полоской, девушке. 

— Эта тебе, — Юн быстро залез в широкую, даже для его плотных габаритов, майку и уселся, по привычке закуривая. Тася подошла к табурету, подняла брезгливо футболку за плечики, но не обнаружила на вещи ядреных пятен, да и запаха не было.

— Она вообще твоя? — шутит девушка, но, по старперскому узору, побледневшему от времени, узнает стиль друга. Мокрая толстовка полетела на гору дисков, роняя пару под полку. Тася неслышно извинилась, заломила руки назад неестественно, чтобы расстегнуть лифчик. Вместо него она раньше носила майку, либо вообще ничего, так что Юнги почти впервые видел этот трюк, подумав, что спина, наверное, круто хрустит. От скуки смотрел на женское тело со спины, природа которого непостижима для человечества: слишком благородна и слишком хороша. Тася поймала его взгляд на себе, молча выждала; Юн с тактом стряхнул сигарету, прерывая переглядки. Накинув футболку, она завязала пучок неприглядный, и вспомнила про накрашенные ресницы: только в тепле дома они тяжелели, враждебно покалывая. Проморгала, позволяя слезам размыть тушь, потом вытерла краем футболки комочки и довольная устроилась за столом. 

— Поплакала? — Юнги курил один. Он слышал, как стучит пятка девушки по половице – она тоже хочет, – но не предлагал. Своеобразное лечение от ее безосновательного страха.

— Готовь ведро, это только начало, — улыбается Тася и отворачивается от соблазняющего дыма, а Юнги *будто* нарочно открывает форточку, и Тасе становится несмешно. — Ты специально? — вопрос не понят, а, скорее, ответа она не дождется: плывущий взгляд белых радужек без искры выжидающе замер где-то на ее лице, и Тася знала, что в ее, почти черных, бусинках искрится отражение сигареты в чужих руках. Только сигареты. Усталость, которой пахло от них обоих, ложилась горем по никотину в крови. Девушка, с тяжелым вдохом, сдалась. — Я не могу привыкнуть, что ты снова куришь. 

— И? Причем тут ты? — парень говорил без боли, с тем же мертвым на эмоции тоном, словно это действительно _просто_ привычка.

— Твой голос до ужаса отвратительный, когда ты разводишь философию, — подмечает Тася, и Юн, пойманный с поличным, смотрит теперь уже не на нее, а куда-то в сторону, — вот тебе хорошо: ты решил курить снова, а остальным подстраиваться. Снимай стопоры с себя, которые ты так долго устанавливал своей диктатурой. А терь изображаешь из себя ангелочка. 

Юнги медлит с ответом, будто специально дожидаясь потрепанного годами (а то и веками), но все еще работающего звонка. И опять они играют на цу-е-фа, не желая и двинуться в сторону двери. В этот раз Тася проходит минное поле до прихожей, чертыхаясь:

— Блять, и как ты, с твоим зрением, тут ориентируешься?!

Она открывает дверь гостю, понимая, что совершенно не ожидала увидеть прилично одетого человека, и даже смутилась, что на ней поношенная футболка и только. Ей мягко улыбаются:

— Извините, если помешал, — он не спешит заходить, и Тася отстраняется первой, приглашая лишь жестом: все еще ошеломленная девушка не могла и писка из себя выдавить.

Юнги, стирая весь этикет и воцарившуюся между ними атмосферу благочиния, грубо отвечает:

— Чему помешал? 

Хосок осматривает темноту с бледным лицом у окна, две табуретки, одну сигарету, низенькую девушку, пустующее пианино. 

— Если, — повторяет он для Юнги, кивает головой незнакомке, — Чон Хосок.

— Таисия, но Тася просто, ладно уж, — отмирает она и перепрыгивает через завалы обратно к Юну. На него она смотрит с осуждением, веря, что на парня это как-то повлияет. Однако, не из-за него Юнги так растерянно метался взглядом по стеклу; замолчал, не продолжая перепалки, и всем своим видом пытался слиться с теменью квартиры.

— Собственно... — Хо мнется, — я за телефоном.

Тася восклицает:

— Мы купили торт! 

Она, очевидно, не думала об отказе, о том, что у Хосока могут быть дела, или же о том, что человек попросту уставший. Хо машинально смотрит на безучастного Юна и сдерживает улыбку: забавно, что у этого кремня такая《живая》подруга.

— Не могу устоять перед сладким, — сдается парень и снимает пальто, а Юнги по сигналу поднимается к кухонным столешницам. Шум возни кажется оглушающим, пока Тася не заговорила.

— Мы выбирали, — чайником громко ударили по раковине – очевидная попытка перебить, и Тася ловит поддерживающую насмешку над Юном у гостя, — между... там были... Короче, какой-то розовый по скидке – брать побоялись. И я предлагала шоколадный, но Геша, — вода на полной мощности настоятельно рекомендует Тасе не упоминать о причастности Юнги к этой затее. Хосок подходит ко столу, побаивается садиться на место хозяина, когда он, очевидно, напряжен, но девушка машет, торопя парня. Когда тот сел, она перешла на шепот, — он ебнулся и выбрал уродский-желтый.

— Что там с ноутбуком? — Юнги раздраженно перебивает их тихий смех.

— Геш, ну е-мае. Че ты психуешь? — остепеняет его Тася, обращая одну пару щенячьих глазок. Затем поворачивается и другая, более кудрявая, и такого давления достаточно, чтобы почувствовать себя дураком. Юнги замолкает.

Улавливая тихий цык и шуршание зажигалки, Хосок смеется про себя, но говорит сдержанно, чтобы сильнее не ранить гордость Юна:

— Юнги, — он поднял руку, подзывая, и улыбнулся, — пожалуйста.

Юнги сверкает блекло взглядом, смотрит на этого, невинно-чистого, персонажа с наивным лицом и останавливает себя, чтобы не улыбнуться в ответ. Он знал, что лучше не натягивать через силу – потом будет мерзко, но в этот момент его словно ошпарило от уже вошедшей в привычку реакции. Как-то невежливо. Да кого волнует эта вежливость? Он все еще неспокойно, оттого криво, кидает зажигалку. Хо все равно поймал. С подобной благодарностью он улыбался и вчера. Юнги переводит взгляд на пианино. За прошлым вечером постепенно вырисовываются и другие воспоминания. Редко приятные, в основном сумбурно спутанные, эмоциональные, пеплом оседающие в груди, и парень опять царапает пальцы, пока не пробуждается от резкой боли – содрал заусенец. Выходя на свет за аптечкой, только в его отражении замечает два огонька сигарет. Тут же оглядывается на Тасю – та спокойно курила. С Хосоком, но не с Юнги: он действительно зашугал бедную. Когда девушка замечает его задумчивый взгляд – вздрагивает. Юну становится гадко на душе, и новая пачка пластырей выпадает из трясущихся рук с протяжным гулом, словно в пропасть, в которой Юнги сейчас хочет спрятаться. Не беспокоить Тасю, не срываться на людях... чтобы вины не прочитали в его взгляде прохожие. Руки сильнее царапают заусенец в такт головной боли, что колоколит без умолку, вырываясь наружу как из бурлящего вулкана. 

— Хосок, извини, я... в подъезде докурю, — она пропала за дверью до того, как щелкнули пальцы Хосока – громко и неожиданно, пробуждая от бури в голове. Юнги растерянно оборачивается на чужую руку: он не знает, насколько напугано выглядит. Хосок притягивает к себе упаковку, достает пластырь и подносит руки до кровящего ногтя Юна, но не касается – смотрит вверх, ожидая ответа. Тепло его рук щекотало даже через слой воздуха. Либо Юнги уже настолько расковырял, что подушечка успела опухнуть.

— Я сам, — сипло бурчит он, но Хо не поддается и прижимает пластырь к ране. — Я. Сам, — повторяет Юн тверже и убирает чужую руку, напугано зарываясь в тень.

Хосок поджимает губы – неловко вышло. Поднимается, отходя к плите. Ненадолго, но этого хватило, чтобы при возвращении застать уже более стабильного Юнги:

— Так... почему она ушла?

— Она не хочет курить при мне, — спокойно шепчет Юнги. 

— Воу, у нее какие-то комплексы? — Хосоку девушка такой отнюдь не показалась – его подруги до сих пор не могут так естественно сидеть полураздетыми рядом с ним (а он ведь совсем на отморозка не похож).

Юнги замечает, как тяжело дался ему этот ответ: с едкой желчью, из-за которой голос вздрогнул: 

— Да. Из-за меня.

— Ты против, чтобы девушки курили? — Хосок спрашивает очевидное. Хотел бы по-другому, но видел – Юнги сразу защитится и не раскроет и капли. Оно и понятно: не так уж они и близки друг другу. 

— Та не, бл, это тут не при чем. Просто я... — когда это он успел стать таким разговорчивым? Юн хмурится. — Та свои причины.

Хо наклоняется, заглядывает в чужие глаза, а они опять убегают. Однако, Юн может поклясться: кожей чувствует эту пытку. Но Хосок быстро оставляет его почти на грани, и говорит легко, словно допроса с пристрастием не было:

— Ты, кстати, зажечь плиту забыл, — плечи Юна тяжелеют, пальцы дергаются, но натыкаются на пластырь.

— Твою мать... — Юнги скрипит зубами и срывается встать, но Хо загораживает путь ладонью.

— Я уже поставил его. Все в порядке.

Какое мерзкое《все в порядке》. Слишком правдивое, от которого спокойствие кружит голову. Действительно все в порядке. Не "похуй", "могло быть и хуже", а самое настоящие: то, что бывает только в сказках. Юнги падает дрожащими коленями на табуретку и не совсем понимает, отчего он чувствует такую тоску. 

— Тебя расстроило, что я чайник поставил? Сам хотел? — пальцы обжигают щеку, и, только когда костяшки Хосока доходят до мокрых ресниц, Юнги понимает, что, как-то... перегрузился. Слезы-то настоящие, но он бы их не почувствовал, не прикоснись к нему живой человек. Юнги видит через мыльную дымку расслабленные черты. В них нет и капли осуждения, скорее, детский интерес, но глубоко скрытый, обузданный. Не хочется отгораживаться, рявкать – тут безопасно. То ли из-за своего дома, то ли усталость накрыла, потупляющая всю рациональность, однако Юн позволяет себе хоть на момент успокоиться.

— Я как старик с деменцией, — он наклоняет голову, сталкиваясь сильнее с теплой рукой. Глаза щурятся от боли, что вызывают чужеродные слезы. — Постоянно все пропускаю, забываю. 

Они полились быстрее, засушили сильнее, казалось, омыв кисть Хосока целиком, после чего у Юна совсем сжалось в горле, и он чувствовал, что дальше так беспристрастно говорить не сможет. Моментально едва румяное лицо прячется в волосы, отталкивая весь мир. Хотелось сказать спасибо Хо в том числе и за то, что он не полез утешать. Юнги не представлял, что у того было в голове, и как сильно он не желал зла – врезал бы. В нос ударил знакомый пар от кипятка, но вразумило не то – чужие пальцы невесомо убрали солому с лица. Юн откинул голову уже не плача, лишь шмыгая, а Хосок напугался: слишком резко на него посмотрели, причем прямо, не сбегая.

— У тебя только один чайный пакетик, — Хо быстро стал таким же спокойным, как и обычно. Сел обратно с той же вездесущей улыбкой и, словно гром среди ясного неба, выдал. — Я буду тебе напоминать все, что ты забудешь.

Юнги теряется и отмирает не сразу:

— Что, блять?

— Ну, например, ноутбук, — Хосок вспоминает про сумку, и на стол с грузным стуком ложится кусок кирпича. — Я его смог починить.

Незаметная пылинка в лице Таси приземляется с краю и задорно спрашивает:

— О, это же ноут. А че вы его достали?

— Тася, — испугался Хо, а Юн осторожно повел взглядом в сторону голоса за плечом, — Ты боишься курить при Юнги? Неоч комфи выходить каждый раз.

Тася поморщилась, когда ее перебили, и оттого менее весело заговорила:

— Я ему это говорила как раз до тебя. И до тебя до еще говорила. Много раз. 

— Как вижу, изменений не последовало.

— Да, потому что Геша опять скукожится в вот это вот, его, драматичное, — Тася рассказывала будто о безделушке, совершенно зеркально тяжелому тону друга, — 《Ну, вот, че ты? Это не твое дело》с видом, будто говна поел, ну серьезно.

— Да, блять, какой вид? — Юнги развернулся, пугая девушку покрасневшими глазами, но не дал себя остановить. — Че, мне, нахуй, те сказать? Что? Не кури вообще?

— Тебя это раньше не смущало! И не надо мне тут бровями играть, я сама себе поиграю, — она приблизилась, смотря исподлобья, — хочешь, чтобы я те дымом воняла под носом?

— Та мне похуй, блять.

Хосок смотрел на живые огоньки, что так сверкали в перепалке, но при этом ничуть не жгли друг друга, а, скорее, становились все теплее и теплее. Парень открыл крышку, хлебнул чаю, и в ожидании выглянул из-под края. Так, исподтишка посмотреть на веселье. Но глаза все время останавливались на Юнги с беспокойством, совсем не подходящим под безмятежную, Хо даже бы сказал, семейную посиделку. Соль еще осталась корочкой на его пальцах: парень никогда не видел, чтобы человеку было так больно плакать. За этим безразличным взглядом не было видно ни одной эмоции, и слезы будто текли из пустоты. Абсолютной пустоты, которую не успели или даже не пытались залечить, давая разрастаться, забирать в себя все. А слезы – просто гной необработанных краев. Хосок моргнул, сметая навожденную печаль. Юнги выглядит спокойным, значит, 《кровопускание》прошло успешно – большего и не нужно.

— Все, блять, заебал. Я буду эгоисткой, забью хуй на твою менталку, и буду курить, понял? — Тася, взъерошенная яростью, ткнула пальцем в стол.

— Да и нахуй думать, блять, кури и кури, — парень рыкнул напоследок, разворачиваясь от Таси.

Гость перевел глаза на девушку, что теперь выглядела живее, и улыбнулся так, словно это с его плеч сняли крест:

— Разобрались?

— Да, — Тася довольно оскалилась, а Юн лишь моргнул. Здравое решение проблем точно не про них, или Хосок впервые видит способ помимо обсуждения насущных вопросов. Главное, что конфликт позади, раз эти двое сидят так спокойно. Значит – время действовать. Хосок поднял экран, тот потрещал, загорелся не сразу синим, и только после ручной настройки появилась картинка 《Windows 7》с матерыми квадратами аккаунтов. Их было шесть, и каждый подписан в... своем стиле. Благо, Юн не импровизировал, дабы точно отличиться, и его синий квадрат был подписан просто:《Мин Юнги》.

— Ты помнишь пароль? — Хо приподнимает взгляд, опускает крышку и, заново настраивая, показывает экран. Юнги сомневается: какая из комбинаций рандомных чисел в его памяти также подходит и для ноута? Скорее всего принадлежащая почте, т.к. парень не помнил, чтобы хоть раз менял пароль этой старушки. Долгая трель пальцев по клавиатуре и, – вуаля! Чистейший рабочий стол разблокирован.

Хосок смеется:

— Впервые вижу, чтобы папки датировали, — он пробегает глазами по двум строчкам примерно пятилетней давности, что выглядели даже наивно: слишком аккуратно для такого, как Юнги. Машинально, может, от безразличия хозяина, может, от привычки, Хо открывает папку. Пару натруженных вздохов процессора, и на экране вылезает окно с картинкой. Множеством картинок. 

Это был тот момент, когда ты начинаешь смотреть на человека по-другому – с трусостью, подозрением и желанием оправдать свои мысли чужими руками. Когда глаза больше не видят той ауры, и невидимые рамки приобретают плоть непробиваемую, душащую своим существованием. Ты чувствуешь себя ребенком, что пытается спрятать свой проскок за молчанием. Отводишь глаза, но ведь надо что-то сказать, пока случайно упавшая спичка не подожгла весь дом. Хосок мнется – горло виновато сипит, и голос тихий:

— Юнги, можешь... подойти, — как бы не хотелось осознавать, но перед ним тот же человек. Тот же Юнги, что и на фотографиях, и Хосок прячет румянец за крышкой ноутбука.

— Шо там? — измученно наклоняется Юн к экрану и замирает. Почти теряется среди света экрана, как и кудрявая макушка Хосока. — Твою мать.

— Че там? Че там? — Тася с любопытством было вскакивает, но ее судорожно останавливают две ладони.

— Тася... сиди, — грубое, но какое-то обессиленное бурчание рядом. До абсурда стоит рядом, смотрит на экран вместе с Хосоком: тот сам не понимает, какой реакции ожидал, но сейчас в ушах застыло чужое дыхание, и тихое, еле слышное, биение сердце, что своим шепотом сбивает Хо с такта. 

Спустя тяжелое молчание Юнги переводит взгляд на дату и выдает повседневно, будто не его компрометирующие фотографии обнаружили:

— Ну, мне действительно было двадцать, — и садится на место, открывает торт с шумом, будто заглушая беспокойство.

— Да че там? — Тася недовольно куксится и с требованием следит за Юном, который начал как ни в чем не бывало наливать чай, иногда поглядывала на все еще окоченевшего Хосока. — Хо... сок?

— А, да, да... — как от тока Хо дергается, сворачивает папку. — Просто... рекорд в игре.

Юнги ухмыляется, но ничего не говорит, а продолжает нарезать торт.

— Них, а скока? — девушка забирает нож из рук Юна. — Ты хоть для приличия се крошки положи, а.

— Я и без сладкого живу неплохо, — Юнги опять забирает нож и отдает его дальше по очереди Хосоку, не отвлекаясь от Таси, — семьсот гпм за леорика.

В глазах Таси появляется гордость, только какая-то грязная, с насмешкой и примесью высокомерия:

— Хуйня, — она властно откидывается на спинку стула ради драматичной паузы, — девятьсот девяносто за фантомку.

— Та ну.

Их диалог для Хосока растворяется где-то на заднем плане, становится естественным шумом, как бурлящая в трубах вода или же свист метели за окном. Все, что ясно отражается в зрачках, – белая рука, исписанная венами с парой родинок, выглядывающих из-под рукава. Хо, завороженный, наблюдал, как невесомо напрягаются синие линии, когда Юнги что-то говорил. И нож легко спадал с мозолистых костяшек в промежутки меж пальцами пианиста. Такими крепкими на вид, но хрупкими на ощупь.

— Не бушь? — прямой взгляд Юнги. Хосок слишком долго любуется длинными ресницами, и Юн успевает убежать от переглядок, повторяя. — Не хочешь торт – так и скажи.

— Не, я буду. Просто засыпаю уже, — тихо повторяет Хо сквозь транс. И как он мог упускать произведение искусства, называя себя художником? Ну ничего, не в последний раз видятся. А пока кладет торт, подпирая пальцем и медленно толкая кусок на тарелку, продолжает смотреть на Юна. Тревожно задевает взор спина: сейчас она в футболке, но даже в тени видно, как выпирают лопатки, и Хо прекрасно теперь знает _как_ еще они могут складываться. Особенно, когда Юнги не горбится. 

— Слушай, а ты домой, мож, не поедешь? С нами сериал посмотришь, — Тася слишком невинно смеется, и Хосоку почти становится стыдно за свои мысли. 

Он прикрывает покрасневшие мочки руками, и говорит наигранно-пугливо:

— Мне как-то неудобно девушку напрягать, — на самом деле его волнует Юнги, рядом с которым, в квартире которого, Хо не сможет быть таким же беззаботным.

— Ой-й-й, слишком плоско, — опять веселеет Тася, — мне с Гешей ваще похуй: он любому влепит, будь че.

— Это засчитывается как оплата моего долга за тот случай? — равнодушно сербает Юн.

— Фе, какой ты черствый. Тебе же не надо завтра на работу?

Хосок только сейчас спохватился телефона, ибо не нашел на чем проверить дату. По правде, ему это было не нужно, разве что для вида занятого человека, ведь признаться стыдно: общаясь с девушкой неудобно обращать внимание на ее друга. Хосок смотрит на аккумулятор с грустной моськой, и придумывает:

— Работы нет, но у меня рано утром выставка, а с вашего района неочень удобно ехать, — звучит пластиково, как объяснительные речи для старосты, и под взглядом Юна Хосок чувствует себя голым. Однако, Тася поверила, либо сделала вид из приличия. Юнги промолчал. Теплая атмосфера чаепития, незнакомая этой квартире, слишком по-свойски обустроилась в углу у темного окна. Тихие речи с веселыми возгласами под трель посуды звучали естественно, почти не путаясь в несогласиях с замершим воздухом. Пар жасминового чая растворялся в сигаретном облаке, пока не стал его частью. Хосок почти не смотрел на Юнги весь вечер, а, когда тот провожал, парень надеялся убежать как можно дальше. Вот только Юн закрыл дверь за своей спиной. 

— Чет не нравится? — резкое, с быдловатой манерой, пугает Хо, заставляя застыть, не обравшись до заветной лестницы. Отмирая, медленно и с тактом проворачивает на каблуке свою фигуру лицом к Юнги.

Выжидающее молчание, за которое Хосок натягивает улыбку... и понимает, что в ней нет смысла. К черту эти игры, побеги с места преступления и тому подобное. Парень расслабленно выдыхает и поднимает глаза на Юна:

— Наоборот. Даже слишком.

Юнги не ждал такого быстрого《лечения》, что выбило его из колеи. Хотелось бы вмуроваться в стену, но бетон ему не проломить. Долго приходится вспоминать, почему именно он пошел за Хосоком, ведь... они же о фото говорили? Вроде как. Однако, от такой исповеди, Юнги захотелось поверить в любую тему разговора, лишь бы она не касалась его интимок. Уши краснеют, и парень закрывает их локтем, будто у него чешется спина, а за челкой прячет глаза и нарумяненные щеки. Какой бред: он хотел забыть про этот инцидент, но, очевидно, не всем так наплевать на лакомый кусочек, по неаккуратности брошенный мимо миски. Куда-то быстро пропадает его уверенность, а вместе с ней агрессивный тон, и теперь Юнги самому жаль себя за такую потерянность в голосе:

— Торт нормальный был?

— Очень вкусный, прям как для меня приготовленный, — улыбается Хо и снова замолкает. Пытка. Жестокая пытка, из которой Юну не выбраться: опыта не достает, потому тонет в неловкости, и не может выплыть, вздохнуть хоть раз. Руки сами сдирают кожу на затылке, пока их не останавливают чужие, со знакомым теплом. Юнги слишком быстро находит лицо Хо – привык видеть его выше.

— Ты, главное, не карябай себя, — он отстраняется чересчур резко, но и Юнги мог бы так не пугать, — все же хорошо.

— Тсч, — Юнги харкает в угол (вместо чужой образины) и быстро отнимает кисти в карманы. Отчего-то взбешенный, как по щелчку пальцев или же все дело в бесящей фразе "все же хорошо". — Иди уже. Умник, бл. 

Хо лишь вежливо улыбается. Напоследок позволяет себе разглядеть бледные костяшки Юна, на одной из которых красуется пластырь, что почти отвалился: так себе из Хосока медбрат. Парень все думает до нижней ступеньки, что же сказать, чтобы Юнги о нем не забыл? Как оправдать свой, возможно, внезапный визит в будущем? Поднимает голову на где-то там, еще не ушедший в тепло квартиры, силуэт, и выдает свою радость:

— Я зайду за компом.

***

Мягкий, светлый, добрый, теплый, одним словом – наивный, сказал бы Юнги про Хосока, если бы не встречался с ним в жизни, и не чувствовал бы себя открытой книгой. Кровь все еще пульсировала в голове, а парень теперь замечает каждый порыв оцарапать себя. Это сводит с ума.

— Блять, он все больше бесит меня, — вскакивает Юнги с кровати к стакану воды и пачке успокоительного винстона на подоконнике.

— Кто《он》? — полусонно спрашивает Тася, неестественно скрюченная на худом матрасе. После молчания в качестве ответа, она прокручивает поясницу, чтобы посмотреть в сторону голоса закрытыми глазами. — Ну?

— Та... боль головная.

Спустя тишину нервных затяжек, девушка выдает что-то бредовое на философском уровне:

— С тобой общаться саморазрушительно, Геш. Свои проблемы кажутся симуляцией, выдуманной, чтобы пострадать снихуя.

— Че, блять? 

— Ну, например, — у нее будто срастаются все кости, и из положения узла Тася садится вполне себе прямо, и только потом продолжает. — Ты не можешь заснуть из-за мигрени, а я – из-за неудобного матраса. Чуешь разницу?

— Ебать, блять, Тась, — хрипит Юн и измученно поглядывает на сбредившую девушку, — Ты не можешь заснуть, блять, из-за хуйни в голове, а не из-за моего матраса, который, между прочим, ахуеть какой люксовый.  

Безразличный зевок. Тася снова падает на подушку и, видимо, подумав, шепчет:

— Напомни мне утром предупредить Хо.

— Чего, блять?

— Да, Юнги... сейчас необязательно голубями пересылаться или звонить каждый раз... . Можно просто добавить друг друга в друзья.

Парень опешил: и зачем он такой язве отдал кровное одеяло? Мерзнуть из-за нее, чтобы потом она издевалась над его предпочтениями? Зачем ему лишний раз забивать телефон всякими иконками, к тому же, переплачивая, если с его булыжником куда проще заплатить раз в полгода. Юнги ругался злобным взглядом со спиной уже спящей Таси, а потом подуспокоился и лег под боком. Кажется, даже отпустило. Из-за сломанных часов тишина стала удручать, а холодный ветер из форточки все больше мешал заснуть. Юнги провалялся с получаса и только потом нашел успокоение в кончике подушки: нагретом своим же дыханием и казавшемся мягким из-за спавших волос. Такой же легкий и нежный, как были чьи-то пальцы, с такой же невесомой заботой оставляющие свои отпечатки на коже. Юнги шмыгнул носом, прогоняя наваждение, но все же зарылся в край наволочки глубже.