— Я чародей, — вокруг пальцев закружили сереброкрылые бабочки, с каждым взмахом крыльев рассыпаясь в песок, уносимый порывами первородной стихии.

Мальчишка плотнее обернулся в плащ чародея в надежде укрыться то ли от рваного ветра, то ли от самого чародея, то ли от осознания милосердия Смерти, зыбкие очертания которой ещё стояли перед слезящимися от песка глазами.

— А ты, — продолжил человек рядом, — глупый маленький пират. Видишь, — он указал пальцем далеко за бьющиеся о каменистый берег пенные волны. Туда, где в море чернел лик Луны и тонули звёзды, ударяясь отблеском о кристальную чешую проклятых нимф, — конечно, не видишь, — заключил он свои мысли. И был прав. Пелена навеянной тёмной магией дремоты застилала глаза мальчишки.

Легко поднявшись с мёрзлого песка, как если бы ветер стоял за его спиной и, поддерживая, следовал за каждым невесомым движением чародея, человек, лицо которого пылало юностью, столь ветхой и теряющейся в сединах белокурых волос, направился в противоположную сторону от Пенной гавани — негостеприимной в сей час для глупцов, не снискавших милости у забытых богов этих туманных земель.

Гавань — формальное и громкое название для заброшенной рыбацкой бухты, коронованной невысоким каркасом береговых выступов. Быть может, десятилетиями назад здесь и пролегал торговый путь, однако ныне из-под ребристой шкуры морского лóха Туат* едва выглядывала грот-мачта, служащая охотничьим пикетом для чаек. Время от времени волны выбрасывали на берег обломки затонувших кораблей, напоминая о тех глупцах, что позарилась на сокровища морских глубин. Сейчас от когда-то процветающей богатством бухты остались лишь пара перевёрнутых лодок с пробоинами на дне, пирс с прогнившими брусьями, что от легчайшего касания волн обращались в труху, да стоящая поодаль харчевня, примыкающая к осиротевшему маяку.

[*Лох-Туат — морское озеро на Внутренних Гебридских островах. В переводе означает «Северное озеро».]

Нарисовав в воздухе незамысловатый жест, как если бы чародей отмахнулся от назойливого насекомого, он плавным шагом направился в сторону заведения, взирающего с пологого холма своими жёлтыми глазницами окон.

Мальчишка встрепенулся, поднялся на всё ещё ватные ноги, на которых держался лишь благодаря чуду, и, утопая ногами в рыхлом песке, поспешил за незнакомцем. В этот момент его удаляющийся силуэт, его прямая, но, казалось, нёсшая на себе бремя атлантов, спина, прочно отпечатались в глазах мальчишки.

Сморгнув нечаемое видение, которое тотчас оказалось подхвачено восточным крылом своевольного ветра, что бывает только в этих краях, он вновь увидел чародея: без ореола потаённой опасности и могущества, которые скрывались в складках его одежд, тревожно развевающихся при каждом его размеренном шаге. Мальчишка нахмурился, когда человек тенью скрылся за дощатой дверью сомнительного питейного заведения, словно забыв о нём и более того — о своём плаще, который помогал сохранить крупицы тепла в продрогшем теле.

Деревянная вывеска таверны множеством десятилетий назад оказалась сорвана пронёсшимся штормовым Лон-Бернушским* бедствием, как и разрушена добрая половина заведения. Таверна мольбами и силой тех немногих жителей «Волчьего острова»* была отстроена заново, однако вывеска навсегда осталась затеряна в истории.

[*Лон Бернуш [шотл. Lòn Bhearnuis] — лагуна, расположенная в северо-западной части побережья острова.

*«Волчий остров» (остров Алва, Ульва, Ульфра) — ныне небольшой остров во Внутренних Гебридских островах Шотландии.]

Старая лестница неприятно заскрипела под ногами, отчего следующий шаг сделался ещё тяжелее. Сквозь грубые дверные прорези вырывался оранжевый свет, разрезая мглу и выхватывая из темноты полосы заиндевевшего вереска, раскинутого по обе стороны тянущейся от побережья тропы. Вдалеке, в белёсом сумраке, угадывались холмы, и на один из них опиралась вершина горы. Отвернув взгляд от бессмысленного созерцания, мальчишка толкнул дверь. Тотчас в лицо ударил поток раскалённого воздуха, а нос уловил запах жаренного мяса и спиртного. Если от первого пробуждался аппетит, то от последнего — желание захлопнуть дверь и очистить лёгкие бризом. Но не успел он воплотить свои мысли в действия, как оказался замечен недавним знакомцем. Держа в одной руке стакан, а другой мастерски — не проронив ни капли, — наполняя его из графина подозрительной жидкостью, чародей миновал заслон из полных хмельного веселья столов.

— Пей.

В руках мальчишки оказалось то, от чего он так рьяно пытался сбежать. Запах забродивших ягод, плескавшихся в стакане, не вызывал ни желания, ни доверия. Скривив губы, он сдался под настойчивым взглядом серых, почти чёрных глаз, в которых не было и тени жалости, и отхлебнул, поморщившись. Да и только глупец на его месте отказался бы от пускай и отвратительного, но необходимого в его состоянии пойла.

Нужно было срочно согреться.

С каждой секундой, с каждым глотком, на языке становилось всё противнее. Пожалев о своём решении, он, согнувшись пополам, выплюнул всё, что было во рту, и вернул чародею стакан с недопитой бодягой.

— Ну и гадость, — закашлявшись, мальчишка не заметил зрителей произошедшей сцены, ухмыляющихся в свои стаканы с таким же низкосортным питьём. Чародей, не выказав и толики эмоций — не считая скользнувшей по губам насмешки, — осушил стакан.

Мальчишка скривился во второй раз. Но тут же стушевался под обращёнными на него взглядами. Их было немного, может, пара-тройка близсидящих пьянчуг, которые давно не вслушивались в бессвязную речь собутыльника, то и дело норовя оказаться бородой в полупустом стакане. Но не они волновали и сбивали гнев мальчишки. Два острых глаза, которые после ударившего в мозг тепла казались далёкими от человеческих. Не выдержав взгляда, он почувствовал как его повело в сторону. Неожиданная хватка на плече остановила от горизонтального путешествия.

— Ты выбрал не лучшее место для сна, — насмешливо сказал чародей, кивнув на пол, устланный песком, смешанным с тем, что с нетрезвой руки оказалось опрокинуто со столов. — Пошли.

— Будто у меня есть выбор, — буркнул мальчишка, неуверенный в том, что чародей услышал его слова. В голове звенело: он не был уверен — будь то из-за алкоголя или «ночи духов»*, что сопровождалась азартными спорами, как легли кости и за чей счёт теперь выпивка.

[Другое название — «Йоль». Языческий праздник у кельтских и скандинавских народов, знаменующий зимнее солнцестояние. Начинается с 21 декабря и длится тринадцать суток.]

Пропустив брошенную фразу мимо ушей, мужчина потянул за собой мальчишку в противоположную сторону от входа в таверну. Он хотел было возмутиться, что не куль с картошкой, чтобы волочь его за собой, но весь энтузиазм испарился, как только жаркое пламя из очага лизнуло замёрзшие пальцы, словно большой пёс, а сам он оказался на застеленной шкурами животных широкой лавке.

— Сиди здесь, — бросил очередной скупой на эмоции приказ чародей и завернул за угол.

Зоркий глаз заметил бы небольшой проход, ведущий к узкой винтовой лестнице, что шла наверх, но большей половине заведения не было дела ни до чего, кроме празднования, а разморенному теплом да спиртом мальчишке и подавно.

Несколько любопытных глаз всё ещё не отпускали юнца с прицела, но дальше косых взглядов они не заходили. Никто не желал связываться с чародеем. Иные же — портить сложившийся нейтралитет. Пускай страх перед колдовством до сих пор был прочно закреплён в умах людей, однако они понимали о необходимости в магическом ремесле. Да и не было им никакого дела: какой из пришлых богов или же диавол стоит за плечом чародея.

Коснувшись шеи и не найдя привычной тяжести, Кайден горько выдохнул. Море никогда не прощало безрассудства, поэтому, затолкнув удручающие мысли куда подальше и проведя рукой по лицу, он смахнул с глаз сонную пелену и, наконец, огляделся. Высокий рыжеволосый мужчина за пивным прилавком — быть может, хозяин таверны — не жалел времени на то, чтобы налить каждому из посетителей, которые не видели ничего, кроме выпивки, еды и азартных игр. В заведении стоял шум, сквозь который еле-еле пробивалось звучание задетых охмелевшими скальдами струн. Тепло из печи лишь распаляло праздное настроение посетителей, однако даже эта атмосфера не казалась безопасной.

Дверь таверны издала протяжный скрип: ветер, не дожидаясь приглашения, тут же метнулся к пламени в печи, разбросав по углам пожухлые листья, а на пороге показался едва стоящий на ногах волчий житель. Схватив с ближайшего стола наполненный коричневой жидкостью стакан, он помпезно начал тост, осыпая комплиментами то ли свою жену, то ли кобылу — никто так и не разобрал, но ближайшие к выходу из таверны столы по завершении речи подняли свои стаканы в знак одобрения.

— Держи, малец, — неожиданно донёсся голос справа и мальчишка вскинул голову, увидев перед собою красивую женщину с толстой красной косой, закинутой набок. В протянутой руке она держала деревянную кружку, содержимое которой исходило лёгким паром. Её веснушчатое лицо было весело, на губах играла лукавая улыбка, собираясь морщинками в уголках тёплых зелёных глаз. Нет, так дело не пойдёт, Кайден свёл брови к одной точке. Он уже проходил через это и не собирался повторять ошибки прошлого.

Увидев недоверие на молодом лице, женщина коротко рассмеялась.

— Это всего лишь чабрец, шалфей и морская роса. Я видела, с кем ты пришёл, поэтому не беспокойся, никто не пожелает тебя отравить, — пояснила она, после чего подмигнула: — Твой друг справится с этим гораздо раньше.

— Он мне не друг, — недовольно ответил парень, но кружку взял. Всё же она права: желай ему кто-либо смерти, он бы не сидел сейчас в тепле да коконе из шкур, а был бы уже на пути к своей могиле.

Женщина с удивлением взглянула на него, но промолчала. Присев рядом, она внимательно осмотрела помещение, словно выглядывая кого-то, а затем окинула мальчишку изучающим взором. Тот не остался в долгу, хотя сейчас его больше интересовал напиток. На вкус он оказался слегка горьковат, но горечь была приятной и оставляла свежее послевкусие.

— Эстер, — представилась женщина, переместив взгляд обратно на оживлённую часть таверны, — а ты у нас…?

— Кайден*, — соврал мальчишка, не желая выдавать настоящее имя.

[С кельтского означает «воитель».]

Женщина хмыкнула:

— По тебе и не скажешь. Кожа да кости, — а после добавила, — но глаза блестят. Нечасто встретишь человека с таким выразительным взглядом.

Уже наполовину пустая кружка замерла в паре дюймов от лица, и Кайден, сбитый с толку неожиданными словами, уставился на Эстер, а затем, словно опомнившись, отвернулся и попытался придать своему лицу более строгое выражение. Женщина звонко рассмеялась, даже не скрывая этого.

Разговор зашёл в тупик. Кайден снова уставился в кружку и, сделав последний глоток, поставил её на ближайший выступ. Неожиданно пальцы коснулись чего-то мягкого и тёплого, что большим и шипящим клубком меха опрокинулось на пол, утянув за собой деревянный стакан и грязное покрывало. На секунду мысли разрезал резкий звук клавиши. В воздухе закружилась пыль: в янтарном полумраке камина казалось, словно солнце рассыпало горсть золотых поллен. Опускаясь на сколотые и зияющие в некоторых местах пустотами клавиши клавесина, сейчас она казалась отголоском чего-то старого и забытого за тёмной завесой сознания.

Отмахнувшись от непрошеных страхов, Кайден с любопытством взглянул на музыкальный инструмент — ветхий, как и эта таверна, одинокий, как и примыкавший маяк.

Мальчишка завороженно коснулся расколотой надвое клавиши.

… Звучный, как ветер, взывающий к белым парусам, которые так давно не колыхались над здешними берегами. Очевидно, что его дом здесь, чего не скажешь о Кайдене, который тут же убрал руку, озираясь по сторонам. Никому не было дела до небольшого шумного переполоха. Посетители слишком увлечены застольем и царящим за ним пьяным смехом. Оказалось, Эстер тоже исчезла со своего места за это короткое время, как и кружка с покрывалом, что скрывало под собой такое сокровище. Кайден выдохнул. Ужасно клонило в сон, но засыпать сейчас и здесь могло означать не проснуться вовсе. Оставленный чародеем плащ давал надежду, что тот вернётся. Кайден не доверял ему — ещё чего, доверять всяким сомнительным личностям. Но решил для себя, что лучше держаться подле этого человека, спасшего его от чар проклятых нимф, чем обращать на себя внимание захмелевших крестьян.

Только сейчас мальчишка заметил два тёмных янтаря, взиравших на него из полумрака; пара жёлтых глаз чудовища, что перевернулось в воздухе, прежде чем снести кружку и покрывало с клавесина. Чёрный и упитанный кот, застывший, словно каменная гаргулья на сводах собора Сен-Жермен-ле-Ронд*, готовая вот-вот расправить свои массивные крылья.

[Французская церковь 1220 года постройки в центре Парижа. Современное её название — Сен-Жермен-л’Осеруа.]

Кайден зевнул и отвернулся. Воображение всегда было его занозой. Порою настолько, что плод его фантазии невозможно было отличить от реальности.

Множеством поколений королей назад чёрные коты считались истойэманацией тёмной магии. Но сейчас, на закате Эона Рыб, когда от былого волшебства осталась лишь горстка шарлатанов, облачившихся в льняные стихари*, обшитые планетарными глифами* — это обычный чёрный кот, точно такой же, как сто тысяч других котов, не нашедших себе места в нише чужеземных вероисповеданий.

[*Стихари — богослужебное облачение священно- и церковнослужителей.

*Планетарные глифы — магические сакральные символы, которые использовались/ются наравне с рунами, но имеют более легкий характер и свою специфику. В данном тексте они тесно взаимосвязаны с христианской религией.]

Кайден слегка, как бы невзначай, подвинулся к клавесину, отчего шерстяной тартан. Он не заметил этого — потёртые клавиши музыкального инструмента имели для него бо́льший интерес. Мальчишка отметил про себя, что в прошлом клавесином часто пользовались, об этом говорят стёртые пальцами впадины в жёлтых клавишах; также о нём бережно заботились, натирая олифой — ныне стрескавшейся по всему деревянному корпусу. Но, очевидно, этого не было достаточно, чтобы уберечь его от разрушающего натиска времени. Набравшись немного храбрости, Кайден пробежался по слегка шероховатым клавишам парой знакомых нот, после чего недовольно цокнул языком. Инструмент был полностью расстроен. Видимо, тот, кто прежде заботился о нём, давно умер, и теперь до него никому не было дела, о чём Кайден не преминул чуть слышно выругаться вслух. Неожиданно последовал ответ:

— Никто давно не прикасался к нему.

Мальчишка почувствовал себя вором, пойманным на краже чужих, не принадлежавших ему воспоминаний, однако удержался на лавке, лишь вздрогнув от сухого комментария севшего напротив чародея. Задержав взгляд на Кайдене, мужчина откинулся спиной на стену и прикрыл веки. Только после этого он немного расслабился — ему стоило усилий выдержать на себе взор этого человека.

— Почему? — спустя короткое время повисшего молчания, спросил Кайден. Не сказать, что ему не было интересно. В конце концов, именно любопытство привело его туда, где он сейчас: в обветшалую таверну на берегу моря рядом с человеком, в чьих волосах, казалось, лишь прибавилось седины за то короткое время, прошедшее с их встречи.

Чародей неоднозначно махнул рукой в воздух:

— Суеверия, — и замолчал, явно не собираясь говорить на эту тему.

Кайден не стал настаивать на разговоре. Сейчас — рядом с чародеем — он, наконец, почувствовал, как на него навалилась тяжесть событий прошедшего дня.

— У магии есть свои последствия, — вдруг добавил мужчина, вытягивая мальчишку из омута бессвязных мыслей. Казалось, его слова имели более глубокий смысл, чем Кайден мог для себя понять — сейчас и когда-либо, — сегодня тебе повезло, чего не скажешь об оставшихся без трапезы нимфах, — нарочито сочувствующе произнёс мужчина. Прежде, чем мальчишка смог ответить на колкость, он продолжил говорить: — Сейчас тебе стоит уснуть. Иначе тело продолжит истощать себя. Это чревато любым из худших последствий, а магия не всесильна.

Между предложениями чародей делал короткие паузы, слегка хмурясь то ли своим словам, то ли тому, что стояло за ними. Когда мужчина закончил говорить, Кайдену не оставалось ничего, кроме как молча согласиться. Колдовство, алкоголь и общая усталость делали его слишком податливым, но думать об этом он будет уже завтра. Сейчас же он едва держался на грани сознания, что сворачивалось в лениво кусающую свой хвост змею. И словно под силой извне его веки сомкнулись, и мальчишка только и успел опуститься головой на шкуры, прежде чем сознание оставило его.

Чародей рассёк жестом воздух, усиливая рунескрипты, вышитые на внутренней стороне плаща. Тропа благих поступков лежит лишь в одном направлении — известном каждому, кто однажды и навек ступил в неотвратимое течение Фатума. И ему об этом известно больше, чем кому-либо из ныне живущих и уже почивших. Мысленно застонав, мужчина достал из кожаного споррана*. флакон и, откупорив, выпил его содержимое залпом, чуть поморщившись. Пелена в сознании немного развеялась, чтобы понять, что этот мальчишка если не принесёт проблем, то может стать его головной болью.

[*Небольшая шотландская сумка.]

— Снова подкармливаешь щенков? — беззлобно произнёс подошедший мужчина — хозяин таверны, — прислонившись плечом к стене, увешанной деревянными оберегами — древними, не диктуемыми веяниями последних столетий, что яростно и безжалостно отсекали корни Кранн Бетадха*, превознося над миром омытый кровью крест.

[*С кельтского — «Древо Жизни».]

На секунду чародей прикрыл глаза и сделал глубокий вдох. Голос Аскольда звучал как гром среди ясного неба даже в полной людей таверне.

— Подобрал на свою голову, — чародей усмехнулся и проследил за взглядом Аскольда.

Сейчас мальчишка выглядел куда живее, чем временем раньше, когда сирены едва не увлекли его ко дну мёртвого моря — на кладбище, где покоятся черепа таких же глупцов, служа отныне приютом для рыб и моллюсков. «Совсем ребёнок», — подумал про себя чародей, но произнёс вслух другое:

— Поблагодари от моего имени Эстер.

Аскольд кивнул. Не было ни одной просьбы, в которой он отказал бы этому человеку. Не было ни одного человека, к которому он испытывал бы большее почтение и уважение, чем к чародею, что сейчас задумчиво взирал на тени, отбрасываемые пламенем из очага на спустя многие года обнажённый клавесин. Сколько сезонов урожаев минуло с тех пор, когда чародей последний раз садился за него? Десять? Пятнадцать? Достаточно много, чтобы обычному человеку забыть звучание мелодий, что были колыбелью для двух осиротевших детей. Но недостаточно, чтобы молодое лицо чародея сбросило бремя, навязанное самим его существованием.

— Я отнесу его наверх, — предложил Аскольд и хотел было подойти к юнцу, но чародей остановил его рукой.

— Я сам. Слышал, что ваши дела в последнее время стали идти в гору. Будь с гостями.

Аскольд недовольно вздохнул — так, чтобы чародей услышал его, но ожидаемо был проигнорирован. Таков он во всём — никогда не вмешивает других в то, с чем имеет дело. И не объясняет, считая, что тем самым делает их жизнь легче. Ни его, Аскольда, жизнь, ни жизнь Эстер от этого легче не стала. Лишь смирила их с мыслью, что наступит день и каждый отправится в своё путешествие без тягостей за чужое прошлое.

— Есть ещё кое-что, — тихо, так, чтобы не коснулось ни одного чужого уха, заговорил Аскольд, остановив чародея на середине лестницы. — Слышал от Мирхольда, что это коснулось и его двора. Шестой случай с начала метелей. Если близ Спьёрден-Гойта завёлся опасный зверь, то лэрд…

Договорить предложение мужчина не успел.

На периферии глаза на короткое мгновение мелькнуло нечто быстрое, от чего невозможно было увернуться. Засаленное кухонное полотенце попало точно в цель, заставив Аскольда оборвать речь и перевести внимание на обращённую в гнев сестру:

— Аскольд, если ты сейчас не вернёшься, старик Грэтиш и остальные проходимцы снова вынесут половину погреба! — устало, даже несколько зло сказала Эстер, выходя из кухни с корзиной свежеиспечённого хлеба в одной руке и выталкивая за шиворот едва стоящего на ногах конюха, что не мог и двух слов связать. Аскольд устало потёр рассечённую шрамом переносицу и кивнул вслед Эстер. Не впервой, когда особенно захмелевшие жители под шумок пытались обнести погреб. В какой-то момент это даже стало местной традицией и соревнованием.

Аскольд снова вернул внимание к чародею, что тоже проводил Эстер взглядом.

— Вы всё ещё…? — мужчина не нашёлся в словах, но знал, что чародей поймёт его.

— А когда было иначе? — вопросом на вопрос усмехнулся тот. И не желая продолжать терпкую для них всех тему, шагнул на ступень выше. — До завтра, Аскольд.

— До завтра, Валь.

Услышав скрип двери, за которой скрылся чародей с мальчишкой на руках, мужчина застыл на ещё некоторое время со скомканным полотенцем в руках, бездумно оглядывая старый клавесин. Ровно восемнадцать зим назад он слышал его последнее звучание в стенах заброшенного маяка.