Конечности ватные — мелко дрожащими руками я сдвинула край теплого одеяла с лица и села на кровати, тихо зевая куда-то себе в плечо. Глаза, привыкшие сначала к ночной темноте, а потом и ко мраку сна, заслезились из-за зажжённой люстры.
— Вставай, одевайся, — донеслось из коридора, а потом сказавшая это выглянула из-за дверного проёма. Тёмная юбка в пол, вязаный пушистый свитер с грязным, желтоватым отблеском белой пряжи, плотная шаль, покрывающая голову и какую-то часть лба, завязанная узлом сзади; в руках лежал дутый тёплый пуховик. Весь вид бабушки говорил о том, что мне стоило поторопиться.
На негнущихся ногах я подошла к комоду, открыла огромный глубокий ящик. Так, юбка… Нужно было со вчера приготовить одежду, да? Если честно, то до самого глубокого вечера в душе теплилась надежда на то, что никуда ранним январским утром мы не пойдём, что бабушка проспит, или передумает, или вообще пошутила. Мне хотелось остаться в кровати, даже если не спать, то полежать, просто полежать с закрытыми глазами. Я проморгалась, пытаясь скинуть с глаз сонную пелену, но лишь почувствовала насколько близка к тому, чтобы так и уснуть.
— Платок не забудь! — входная дверь закрылась с глухим хлопком тряпок, служивших нам теплоизоляцией. Я глубоко вздохнула и, наконец, натянула на себя тёплую школьную кофту и светлую хлопковую юбку, которая, может, и была когда-то в пол, но точно не мне и точно не сейчас. Бабушка снова будет сетовать на голые лодыжки, а потом цокать и качать головой, когда я в очередной раз вернусь домой с температурой.
Я выбежала из комнаты, закрыла за собой дверь и достаточно быстро управилась с обувью и тёплым, толстым серым пальто. Если честно, то не помню точно, как именно оно у меня появилось, но что-то в этих завораживающе неровных швах и разных пуговицах, скрывающихся за оборотом, подсказывало, что оно точно никогда не было моим. Наклонив голову, я одернула ворот, а потом вздрогнула от гудка автомобиля за окном — сегодня нас подвозит сосед с неприятными усиками, писклявым голосом и новеньким «хендаем».
Прыгнув, я одним чётким движением стянула платок с полки над потолком: белая короткая косынка с «огурцами» и потрепанным краем. Вложив её в широкий карман, я открыла дверь и сбежала вниз по лестнице. Мороз обжёг лицо, ноздри, забежал за ворот пальто и прошёлся по спутанным волосам. Я запрыгнула на заднее сиденье машины, а потом кивнула мужчине за рулём в качестве приветствия.
В пути от сна не осталось и следа. Я прилипла к окну, разглядывая очертания строений, покрытых глубоким снежным ковром. Отдельно проглядывались только трубы и железная табличка, показывающая перечёркнутое название поселённого пункта, оставшегося позади — «Никольское».
А название-то какое красивое… Помню, как когда собиралась сюда впервые, то представляла себе что-нибудь не хуже заброшенной усадьбы. Мне было десять лет, я была в восторге от возможности открыть для себя что-то другое, экзотическое, дикое даже — из города в глухую деревню. Хороший интернет и телевидение, конечно, выбивали это место из ряда уж особенно «диких», но отсутствие элементарных магазинов удивляло меня не меньше.
Тогда это место представляло из себя какой-то рай на земле: раскидистые зеленые деревья, холмы, покрытые зеленью, тарзанка, скрытая где-то в лесу. Когда-то здесь видели волков. Я сама их никогда не заставала, но было что-то особенное в том, чтобы с придыханием говорить: «Ах, волки? Да, недавно кто-то большой и зубастый растерзал несушек у моих соседей. Да-да, прямо на участке».
Но я никогда раньше не заставала это место зимой. Ни зеленых деревьев тебе, ни зелени в принципе, ночью — непроходимая темень, а метёт так, как никогда не мело у меня в городе. Сугробы такие, что за ними не увидишь привычных холмистых очертаний местности — одна лживая равнина, которой не стоит доверять. Иной раз сделаешь шаг и провалишься на всю свою открытую щиколотку в снег. А ещё здесь холодно, жутко холодно. Чем вообще занимаются зимой в деревне? У меня фантазии хватило лишь на вечерний чай и усиленное пользование интернетом. Бабушке же — на всю эту затею с поездкой в храм в селе неподалёку.
— Там хорошо, — говорила она, гладя мою школьную кофту вчера, — Много детишек, умных детишек с хорошими родителями, — её лицо на пару секунд скрылось за паром, выплюнутым старым утюгом, — Батюшка смиренный, содержит такой приход, что люди отказываются от переезда в город, ради храма одного остаются.
Проще говоря, причин идти я так и не услышала. Нет, не то, чтобы я была действительно против того, чтобы ходить в храм — я часто ходила в городе, это даже интересно. Только вот хотелось знать немного больше о том месте, ради которого сна у меня не оставалось даже в законный единственный выходной, а бабушка хотела, чтобы ездила я туда каждое воскресенье, будто какой-то «график» играл такую уж большую роль.
Здесь было тепло и пахло деревом — это я заметила сразу, как только вошла, закинув косынку за голову и завязав её в тугой узел на макушке. Я прошла чуть дальше косяка двери и смешалась с густой, непроходимой толпой. Причастие было в самом разгаре — вдалеке, где-то между людьми, я могла увидеть ряд детей: каждый последующий выше другого.
Здесь, при входе, столпились же взрослые, которые не причащались сегодня: причитающие бабушки с жидкими волосами, выглядывающими из-под плотной материи платков; высокие мужчины, прицелом сурового взгляда провожающие своих чад до батюшки. И пара девушек, прислонившихся к стене у входа: молодые, тихо смеющиеся, наверное, моего возраста. Именно последний факт удержал меня на месте, не давая подойти к ним ближе.
Подростки… Когда ты маленькая, кажется, что весь мир крутится вокруг них. Все эти фильмы про молодых людей в самом соку их жизни, переживающих те самые, незабываемые года. Если быть высмеянной кем-то постарше было еще неплохо, то вероятность получить неодобрительный взгляд от сверстника казалась ужасающей. Тем более здесь, в храме, в воскресное утро.
Так что, оставшись в стороне, я могла лишь наблюдать за ними, смеющимися и вспыхивающими каким-то заранее заготовленным и отрепетированным стыдом при замечаниях о неподобающем поведении в «Божьем доме». Девушки стояли, прижавшись спинами к своду белой стены, а прямо над их головами расплывались старыми пятнами силуэты фрески, давно утерявшей не то, что былое величие, но и облик в принципе.
Они выглядели очень похожими, на пару секунд мне показалось, что, возможно, они сестры, ну, или приходятся друг-другу родственницами — вихрь тёмных волос под полупрозрачными платками из органзы, карие миндалины узких глаз, спутанные, густые брови. А потом они подняли головы, всматриваясь в происходящее за толпой. Нет, не сестры, это уже вряд ли. Вздернутый аккуратный носик, точеный подбородок и усмешка в тёплых, медовых глазах. Острые углы челюсти и подбородка, прямая линия переносицы, горбинка на носу, холод беспристрастных темных глаз. Они и на подруг-то не особо походили.
Я почувствовала движение там, впереди, а потом встретилась взглядом с маленьким мальчиком, блаженно вгрызающегося в большую просфору. Сильно мы, конечно опоздали, раз уж застали только само причастие. Наверное, стоило бы поехать чуть раньше и с чуть менее тревожным водителем, объезжающим каждую дыру в дороге.
В стороне от меня прозвучал тихий смех и догадаться о том, кому он принадлежал, не доставляло труда. Девушки у стены, прикрывая рты руками, смотрели друг на друга, едва удерживая хохот. Причину такой бурной реакции я увидела лишь спустя секунду — когда одна из них повернулась к другой лицом и представила моему взору спину своего темного кардигана, покрытую характерными пятнами побелки. Я мысленно подметила — «Не прислоняться к стенам».
Постепенно люди начали выходить из храма, а я бездумно побрела за толпой. Мне кажется, это было самое лучшее решение в каком-то новом месте — подчиниться всем правилам и темпу его жизни.
— Девочки, идите в детскую, — скрипучий, но по-своему приятный голос заставил меня обернуться, будто усомнившись, что эта просьба может быть адресована мне. — Лер, ты в трапезную, — добавила женщина, остановившись и упершись руками в бока, дожидаясь, пока девушка-с-тёплыми-глазами не бросит короткое «Окей!» и не направится за ней.
Стало быть, девочками в детской должны быть я и…
Оставшаяся девушка обернулась, кивнув мне. Во время проявления каких-то эмоций её лицо переставало казаться таким твердым и ровным, а глаза будто бы становились немного менее холодными. Только вот всё равно мне как-то инстинктивно хотелось съёжиться под эти взглядом.
— Пошли, — отрезала она, а потом развернулась и побежала куда-то вперед, по каменной кладке, к воротам храма. Не ожидая таких маневров, я замерла на месте на секунду, а потом все-таки бросилась в бег, в погоню, внимательно следя за тем, как белая спина её темного кардигана исчезает за воротами, а потом круто сворачивает по заснеженной тропинке, к деревянному дому, скрывается за тяжелой дверью.
Я подбежала к крыльцу, в пару прыжков преодолела лестницу, а потом влетела в открытую дверь. Если честно, то это пугало. Я совершенно не знала, где что тут находилось, а потому и держалась за ту единственную нить, которая помогла бы мне не затеряться — и та всерьёз убегает, будто не понимает важности своей фигуры в происходящем. Или просто хочет посмеяться надо мной. Не знаю.
Это не было домом — так, строением. Строением, которое встретило меня использованным малярным валиком на пороге и запахом краски. Если честно, то после той фрески в храме, мне как-то не особо верилось в то, что здесь кто-то может делать ремонт.
— Ты чего убежала? — спросила я, стянув платок с макушки и бросив его в карман пальто. Голос неприятно саднило от долгого утреннего молчания. Нет, такое поведение не разозлило меня, в какой-то степени мне действительно было просто интересно, чем был обусловлен этот порыв.
— Там так холодно, жуть, — она скинула кардиган со своих плеч, а потом растянула его в руках, внимательно смотря на пятно побелки, которое еще больше въелось в шерсть из-за попыток его смахнуть, — Ты бы потерялась в трёх дубах? — девушка подняла на меня взгляд, а потом прищурилась, но сделала это как-то совершенно по-доброму, так, что я поняла: она не шутит и не смеётся надо мной. — Пошли, — она направилась дальше, к тёмному узкому коридору, а мне не оставалось ничего, кроме как поспевать за ней.
Я вдохнула запах свежей древесины и оглянулась: только-только обтесанные доски на стенах, отверстия для проводки в потолке, белые полы, покрытые плёнкой. Здесь не ремонт, это место только строится. Девушка открыла дверь, заглядывая в небольшую комнату. От детской здесь были только название, дети и три плюшевых медведя разной степени «заигранности».
Мы сейчас будем сидеть здесь? Девушка переступила порог комнаты и впустила меня. Кажется, да. Моя «напарница» приподнялась на мысках сапог и закрыла дверь на щеколду, которая висела почти под самым потолком. «Чтобы дети не могли открыть.» — пронеслось у меня в голове.
— Не балуйтесь. — на просьбу это было похоже меньше всего, скорее, констатация факта, даже приказ. Девушка прошла к дальней от двери стене, открывая вход к еще одной комнате — та была меньше и тоже не особо выделялась хорошей меблировкой: две одноместные кровати с каким-то потрепанным бельем на них.
— Вот так, — сказала она себе под нос, а потом повернула щеколду и в этой комнате. До меня не дошла суть плана, пока девушка на растянулась на одной из кроватей с блаженным вздохом. Есть что-то в этом: закрыть детей с двух сторон щеколдами, а самой просто доспать несправедливо отобранные часы сна, — Ты здесь впервые?
— Ага, — как-то неуверенно протянула я, — А ты? — я подсела на кровать к девушке, чувствуя, как подо мной прогибаются пружины. Наверное, батуты из этих кроватей были бы просто замечательными.
— Лет пять, — она закинула руки за голову, немного отодвигаясь, чтобы освободить мне место на кровати, — Меня Аля зовут.
Я посмотрела на девушку и больше не увидела ничего пугающего. Может, тогда, на улице, мне хотелось съежиться именно от холода, а не от её взгляда?
— Как Валя?
— Как Алевтина, — она приподняла брови так, будто объясняет лично мне это уже не в первый раз, но даже в этом жесте было что-то, скорее, смешливое, чем действительно раздраженное, — А ты?
— Женя, — я подобрала ноги под себя, опершись рукой о матрас, — Как Евгения, — добавила я, вызвав улыбку у своей собеседницы, — Я из Никольского.
— Никольское? — Аля подобралась к изголовью кровати, села и закинула ногу на ногу, — Не видела тебя там.
Почему-то показалось, что вопрос этот был полон непонятного подозрения. И зачем мне врать о том, что я живу в какой-то деревне, пусть и не самой глухой? Я нахмурилась слегка, будто собираясь защищаться от этого глупого нападения.
— Я только недавно переехала, — я сложила руки на груди, — К бабушке.
— А почему ты живешь с бабушкой?
Спросила, как отрезала. И что отвечать на подобные вопросы? Сама не зная, почему, я чувствовала себя как на минном поле, когда общалась с этой девушкой. Я выгляжу подозрительно? Смотрю подозрительно? Сказала что-то не то? Я поджала губы, старательно продумывая ответ. Нужно было приготовить правду в голове, прокрутить её с разных сторон, а потом обратить в слова — в те, которые передадут мои настоящие чувства, а не тот образ чувств, которые у меня должны быть. Будто устав от моего молчания, Аля сказала:
— Ладно, храни свои секреты, — она пожала плечами, а потом отвела взгляд, раздумывая над чем-то, чтобы в следующую же секунду начать противоречить самой себе, — Твои родители какие-то миллионеры с прогоревшим бизнесом, да?
— Ну, — я отмахнулась от этого предположения, почти посмеявшись над его абсурдностью. Мне определенно не нравилось, куда вел этот разговор, но рассказывать правду после такой-то теории было еще глупее, чем вообще говорить об этом, — Нет, — будто пресекая дальнейшие догадки сказала я.
— Ладно-ладно, — она вскинула руки, а потом повернулась к окну, открывая его, — А я живу во-о-он там, — она как-то неопределенно указала рукой на снежные просторы, но потом отломила большую сосульку с ободка окна, используя её как указку. И правда: теперь я увидела вдали большую зеленую крышу, выделяющуюся среди белоснежных деревьев. Это точно не выглядело как деревня со стороны: я могла различить только их дом. Наверное, у них, какая-нибудь своя ферма там. Интересно, какого здесь летом?
— У вас есть коровы? — осторожно спросила я с нескрываемым интересом. Меня бы это не интересовало так сильно, если бы вчера бабушка не говорила об «инаковости» сельских подростков, о том, что вокруг них одни фермы, утки да коровы, за которыми юное поколение следит. Если честно, то верилось с трудом, но что в этом могу понять я?
— Нет, — казалось, совсем не удивившись моему вопросу, ответила Аля, — У нас есть гуси, большие и наглые, — она усмехнулась, а потом посмотрела мне в глаза, пристально и серьезно, — Тебя когда-нибудь кусал…
Её вопрос, определенно интригующий, прервал глухой стук в комнате через стену и последовавший за ним детский вопль. В душе похолодело — пока мы тут болтаем ни о чем, дети предоставлены сами себе! Кто-нибудь там уже точно откусил голову своему товарищу. А этот глухой стук? Шкаф, не иначе. Раскачался, упал, погребя за собой нескольких сорванцов. Или крыша. Дом не достроен, ещё удивительно, что по углам не напихали оголённых проводов. Это точно крыша. Шкаф. Окно. Я вскочила с кровати.
Аля, похоже, моих опасений не разделяла. Гулко простонала какой-то усталостью и лишь спустя несколько долгих секунд встала с ложа. Не дожидаясь девушки, я спешно открыла щеколду и вошла в детскую, и лишь спустя несколько секунд смогла заставить себя посмотреть на комнату. К моему облегчению, ни шкафа, ни кусков шифера с крыши тут не было. Зато на полу перед подоконником, вытянув ноги, лежал ребёнок лет пяти от силы. Копна тёмных волос, карие, с холодным отблеском, покрасневшие глаза — всё это наталкивало на очевидную логическую цепочку.
И в этот раз я не прогадала.
— Пётр, — достаточно твёрдо, с нажимом подстать настоящей старшей сестре, сказала Аля, а потом подняла ребенка за плечи. Мальчик еще пару раз всхлипнул, но, скорее, ради приличия, — Не лезь туда, откуда не захочешь падать, — тоже как-то для приличия отчитала его девушка, а потом посмотрела на собравшихся вокруг зрителей: остальных детей и меня, — Пошли, отведем их к трапезной, — уже без нажима сказала она, начиная вслух пересчитывать макушки детей, не забывая и про ушибленную «страдальца».