Моракс свивается в кольца, и от трения его чешуи вздрагивают скалы. 

Под скалами воют бессчетные мертвецы, но их проклятия и мольбы для Моракса значат не больше, чем перестук нефритовых пластин на ветру.

Под его когтями крошится камень и старый мир, и даже время становится пылью. Гуй Чжун могла обратить все в пыль и пыль во все одним лишь дыханием, но Гуй Чжун больше нет ни в одном из миров, и пыль теперь не способна быть чем-то большим.

Камень жадно впитывает и тепло, и кровь — и руки Моракса темны от пролитой крови.

Где-то в его трещинах застыла и кровь Гуй Чжун.

Дракон извергает янтарь — и под Мораксом слой за слоем застывает янтарное озеро. Он не знает, чего в этом янтаре больше — его слез или его крови. Они золотятся одинаково.

Жидкое золото и янтарь текут по его жилам, золотом и янтарем сияют его глаза… золотом и янтарем осталась Гуй Чжун в его памяти.

Моракс помнит все: каждый свой и чужой вдох, каждый предсмертный крик и каждое слово почитания и любви. Его память — янтарь, хранящий все неизменно — неизменно мертвым — тысячи лет. Он не может не запоминать.

Он помнит Гуй Чжун — все ее движения, все обличья, вкус всех поцелуев и звук всех песен, что рождала их трущаяся чешуя.

Он помнит ее шепот и полным страсти, и полным ненависти, и он помнит глазурные лилии, которые она вплетала ему в волосы и меж которых они танцевали, пьяные от звезд и любви.

— Ли, — говорила она ему, сцеловывая с губ цветочную пыльцу и присохшую к пальцам кровь, — ты жесток и прекрасен, как солнце.

Он похоронил Гуй Чжун там, где они впервые встретились, и он пел глазурным лилиям, что проросли сквозь ее прах. От ассамблеи Гуй Ли остались лишь обнаженные ребра умерших надежд, и он вырезал на них поминальные узоры и все, что Гуй Чжун хотела бы сохранить. 

Его память хранит Гуй Чжун надежнее янтаря, но даже боги умирают, а камень стирается в пыль.

Он похоронил и Гуй Чжун, и имя, под которым она его знала, и все их мечты и надежды о счастье.

Ассамблея Гуй Ли, Возвращение-и-Прощание, мертва, и из ее праха родился Ли Юэ, в котором нет места ни пыли, ни милосердию.

Моракс свивается в кольца, душит в объятиях молодые скалы, и солнце красит его чешую в теплое золото, но тепла в Мораксе нет. 

Камень жаден и берет многое — но вместе с тем многое отдает.

Моракс и сам вырезан из камня, и по жилам его струятся янтарь и жидкое золото.

Он забирает и солнечный свет, и льдистый холод. Он забирает и страх, и почтение. Каждое его слово отлито из вечного янтаря, каждый контракт высечен не на камнях, — камни тоже неизбежно становятся пылью, — но на душах.

В Ли Юэ нет ни следа Гуй Чжун, но люди — потомки тех, что обращали к ней молитвы, и они помнят ее заветы. Если они забудут, они познают гнев камня. Моракс вырезал это знание на ребрах спящих богов и убитых чудовищ — и ни время, ни ветер не смогут стереть с них этого значения, даже если сотрут слова.

Моракс свивается в кольца, и все его враги с содроганием ждут того дня, когда он развернется.

Гуй Чжун была милосердием — и милосердия больше нет в этом мире. Этот мир еще существует лишь потому, что Гуй Чжун этот мир любила — и потому что у Моракса память крепче вечного янтаря. Он помнит о милосердии и об одной на двоих надежде — и потому его черные когти раздирают лишь камень и тех, кого он в этот камень обратил.

Моракс свивается в кольца, из его ран течет золото и янтарь, но перед ним Ли Юэ и хрупкие смертные, которых он не хочет, но поклялся защищать.

Он прошептал эти обещания в холодеющие губы Гуй Чжун, когда еще не был Мораксом, и прокричал, когда Мораксом стал.

Это — страдание, закованное в янтарь, единственное мерило любви, которое ему известно.

Гуй Чжун говорила, что страдания укрепляют любовь — и она любила смертных, страдала за смертных, умерла ради смертных.

Если страдания укрепляют любовь, то нет никого, кого ее Ли любил сильнее.

Если страдания укрепляют любовь, Моракс не хочет ничего знать о любви.

Но для этого у него слишком хорошая память.