За полночь давно, ты крепко спишь

Горницу наполнил дивный лунный свет

За печкою — сверчок, под половицей — мышь

И я не сплю, плету для тебя свой амулет

Весточки с берегов Великого Моря расходятся быстро — даже слишком. На другой стороне уже давно вспыхивают какие-то междоусобицы, похлеще тех, что были когда-то здесь. Но сейчас… все хуже. Ветер доносит запах крови и пожарищ. Заставляет ночью запираться на все засовы — омеги с непривычки дрожат по ночам от страха, хотя стараются быть сильными — перед своими детьми, перед своими альфами.

Вожак — Ву Крис — как никто знает — ветер меняется. Быстро, каждый новый порыв нагоняет все больше неприятностей на их деревню и с этим надо что-то решать. Ведь он никогда не станет ждать того, что на него нападут. Потому что теперь, по прошествии времени, это не будет не просто группа тех, кто ничего не может и приходит со своими вилами. Что-то, что будет сильнее в сотню, в тысячу раз.

Сидеть, сложа руки, не может ни он, ни Кай. Даже Енхо внимательно присматривается к каждой тени в лесу, когда небольшая стая волков выходит на Малую Охоту. Спокойствию приходит конец, когда Сехун приходит к Крису и говорит, что ветер поменялся и теперь окончательно дует в их сторону. И если бежать, то только вперед. Через пот, кровь и Большую Охоту.

И это то, чего боялась вся деревня. Потому что приказ вожака о Большой Охоте неоспорим. Все, кто может идти и биться за свой дом, пойдет за своим лидером, за своим вожаком. Смерти на месте никто не хотел. Поэтому выход для всех и каждого был только один — альфы покидали деревню.

— Выступаем завтра на рассвете, — властно говорит Ву, и все склоняют головы в знак согласия. Все, кажется, почти спокойны — ну или верят, что вожак приведет их к победе. Все, кроме Минсока.

Тому неспокойно, и он не может усидеть на месте. Кай улыбается ему ободряюще, говорит что-то, но у Минсока пульс в висках бьётся, что птица свежепойманная.

— Не ходи, — просит Минсок, вцепляясь в предплечья альфы, — пожалуйста, не ходи. У меня предчувствие нехорошее. Пожалуйста, Кай, если любишь меня — не ходи.

Кай не может не ходить. Потому что черный волк, потому что гроза окрестных племен, потому что без него Ву — как без клыков да когтей, потому что без него стая точно понесет потери. И Минсок, в принципе, это понимает, но в увеличившемся животе тянет, в горле сухо, коленки трясутся и паника тисками сердце сжимает.

— Ты тут ничего не сделаешь. — Пожимает плечами Исин, к которому бежит омега, когда понимает, что дело к закату, а он так ничего и не придумал. Даже Кай, который был с ним максимально милым и понимающим, просто поцеловал его, сказал что-то про неспокойную беременность и продолжил работать у дома — а у Минсока от бессильной злости чуть ли зубы не скрипели. И теперь вот Исин туда же.

— Сам посуди, — говорит травник, — ты прекрасно понимаешь, что без Кая идти если и есть смысл, то мало. Даже не столько потому, что он отличный боец — просто слава черного и белого волков идет далеко впереди них. Возможно, серьезных стычек вообще не будет — такое случается, когда кто-то видит Кая рядом с Крисом. А если он не пойдёт? Черный волк Ву не пошёл на Большую Охоту, потому что его не пустил омега? Серьёзно?

— Я понимаю, — Минсок прячет уставшее лицо в ладонях. — Но не знаю, куда деваться уже от этого. Мне даже не «неспокойно», мне паника покоя не даёт. Я чувствую, что что-то пойдёт не так, понимаешь, Исин? Чувствую, что мой альфа не вернется с этой Большой Охоты. И что, по-твоему, я должен сделать? Просто отпустить его?

— Ну, — вздыхает Исин, — у меня есть только одна мысль. Не пойти он не может, пойти с ним ты не можешь, тогда есть только один способ ему помочь. Ты знаешь, о чём я.

Минсок судорожно сглатывает и сжимает ладони вместе.

Он знал, о чём Исин молчал.

Не горит в огне, в воде не тонет

В лютую метель доведет до дому

Храни его у сердца, не снимай с груди, —

Из любого боя выйдешь невредим

В принципе, каждый, кто хоть раз в детстве слышал сказки, слышал и легенду об амулете — волшебной вещице, что Омега сделал для своего Альфы, который должен был пойти на Дикую Охоту — бой с самой Смертью в облике черного волка, что выбрала его своим. Каждый помнил, что нужно для этого амулета — и именно поэтому его никогда никто не делал. Потому что корешок мандрагоры, конечно, можно было найти в лесу — незрелой мандрагоры там всегда что твоих лопухов — но вот с перьями совы было сложнее, а плести шнур из жгучей крапивы желающих особо не нашлось. А если бы и нашлось…

Последним ингредиентом был коготь. Коготь омеги, который желает защитить любимого, отданный добровольно и вырванный самостоятельно. И чаще всего об этом даже подумать было больно — поэтому этот пункт надежно охранял амулет от всех праздных омег. Да и не праздных тоже — в конце концов, это просто легенда, кто пойдёт на такое для того, чтобы проверить детские сказки?

Минсок пойдёт.

Поэтому вечером он мягко улыбается уставшему Каю, который почти закончил работы над пристройкой к дому. Джено и Чондэ росли быстро, в людей обращались хоть и непроизвольно, но всё чаще, и небольшая хижина с кухней да спальней становилась для них мала. Поэтому Кай почти всё свободное время проводил снаружи, занятый стройкой и расширением своего жилища. Два маленьких альфы постоянно путались под его ногами, но он только смеялся и периодически на них порыкивал — на что оба волчонка тоненько рычали в ответ, иногда доводя отца до неконтролируемых приступов хохота. Но работа била ключом, поэтому удивляться не стоило и тому, что альфы засыпали почти сразу после ужина — волчата просто отрубались, где сидели, а Кай целовал Минсока, урчал в ухо что-то смущающее — и отключался сразу же, как только его голова касалась подушки.

И сейчас это было только на пользу. Поправив на альфе одеяло, Минсок подхватывает своих вялых со сна волчат и несёт их к Исину. Тот как раз укладывает маленького и гиперактивного Лу, а положить рядом с ним двух уставших волчат никогда не было проблемой — тем более когда Чондэ просто кладет лапу ему на голову, стоит Лу начать пытаться его растормошить.

— Решился? — просто спрашивает Исин, глядя на собранного Минсока. Тот кротко улыбается, прося присмотреть за волчатами сегодня, и знахарь, неодобрительно качая головой, дает ему небольшой мешочек. Минсок сглатывает — останавливающий кровь и обеззараживающий сбор. Очень полезно для него сейчас, но раньше времени напоминает ему о том, <i>что</i> он сегодня решился сделать.

В лес он заходит незадолго до полуночи, как в той сказке. Найти мандрагору на ближайшей полянке не проблема — проблема её выкопать. Молоденький корешок изворачивается, пытается втянуться в землю, но омега держит крепко, выкапывает полностью, вытаскивает из земли, обрывает листву — и корешок застывает. Искорёженный, гибкий, изворотливый. Минсок бережно кладет его в мешочек на поясе и задирает голову вверх.

Перо совы найти сложнее. Нужно либо достаточно большое брошенное гнездо, либо другое убежище — расщелина в скалах (которых в этой части леса отродясь не водилось), или дупло. Ночью искать мифическое дупло в лесу было, мягко говоря, глупо, поэтому Минсок сел под дерево, выжидать — и полностью обратился в зрение и слух. Повезло ему лишь спустя пару часов — с макушки соседнего дерева тяжело, но бесшумно скользнула крылатая тень. Пришлось лезть наверх — но спустя полчаса мягкое серое перышко уже лежало в его мешочке на поясе, а Минсок только отряхивал ладони и тяжело дышал, согревая потяжелевший живот ладонью и обещая себе больше не устраивать таких испытаний во время беременности.

Хотя крапива была тем ещё испытанием. Минсок не знал, мог ли он пользоваться перчатками или хотя бы натянуть на руки рукава — поэтому он, сжав челюсти до боли в скулах, рвал чертову крапиву за домом прямо голыми руками. Пальцы отвратительно жгло, ладони сводило, руки чесались, но омега продолжал рвать эту траву, а после, сидя на кухне — ошпаривать её горячей водой и плести шнурок. И молиться, чтобы трава не порвалась в самый ответственный момент — поэтому старался вязать как можно крепче. Пусть неаккуратно, неровно или некрасиво — зато крепко. Чтобы даже зубами не сразу сорвать.

Минсок завязывает последний узелок, достаёт непослушными пальцами перо и корешок из мешочка — и кладет рядом с шнурком. Малодушно медлит, поэтому идет проверить, как там Кай. Альфа спит спокойно, возвышается над смятыми простынями и шкурами — и чем дольше омега на него смотрит, тем больше крепнет его решимость.

От тайного капкана, от змеи шипящей

От напрасной крови, от тоски и горьких дум

От ночного страха и стрелы летящей

Моя любовь укроет, сумеет отвести беду…

Щипцы лежат за печкой — как раз альфа что-то с ними делал днем в пристройке. Минсок отрешенно моет их, вытирает и сворачивает полотенце в жгут, который повязывает около рта и вцепляется зубами покрепче. Теперь ему предстоит сделать две вещи, в которые он сам весьма смутно верил — частичная трансформация и причинение себе невыносимой боли. Но он должен это сделать. Ради того альфы, что сейчас спокойно спит в его кровати, и ради их детей.

Только нервы все равно не дают сделать этого так просто, Минсок судорожно сглатывает слюну, что готова застрять в горле противным комом, вздыхает. Он совсем не понимает, с чего ему нужно начать — взять в руки щипцы? Начать трансформацию? В сказке об этом ни слова — решай сам, будто бы говорит. Поэтому Минсок пытается сосредоточиться на <i>одной</i> руке, но получается, естественно, хреново. Даже без привязки к тому, что руки не слушаются и чувствует он их после крапивы, мягко говоря, не особо.

Хотя, спустя какое-то время, у него получается взять контроль над своими эмоциями. Омега крепко зажимает щипцы в собственной руке, стискивает полотенце зубами покрепче — и пристально смотрит на левую руку, которая постепенно, будто нехотя, обрастает шерстью и и с тихим хрустом каждая косточка меняется — одна за одной, а когти понемногу начинают вытягиваться. Минсок пытается сосредоточиться на этом и не продолжать трансформацию — и, удивительно, у него это даже получается. Правда, напрягаться приходится сильно очень, да и последующие его действия совсем не приводят омегу в восторг. Но он думает о лежащем за стенкой Кае — и щипцы неуклюже смыкают свои концы на когте безымянного пальца. Минсок жмурится — и дёргает. Щипцы, естественно, слетают с когтя — и омега почти рычит от досады, но повторяет нехитрую операцию. Щипцы дергают до боли, но слетают во второй раз.

Третий раз оказывается самым болезненным. Потому что Минсока пробирает до слез от той боли, что он испытывает. Потому что клыки в его рту не поддаются контролю и он вцепляется ими в полотенце, практически перегрызая его. Омега крепче сжимает эти чертовы щипцы на собственном ногте, скулит от боли, но все равно дергает. И у него почти получается. Потому что коготь отделяется практически полностью, а потом — от жгучей боли в собственной руке — Минсок выпускает инструмент, и тот остается висеть на пальце, держась на жалком лоскуте кожи.

Он из последних сил, уже голыми руками, дергает за этот коготь, готовый кричать от той невыносимой боли — потому что его любовь стоит всех этих жертв. Потому что ради благополучия Кая он честно жертвует всем собой, только бы дальше быть спокойным, уверенным в том, что с его альфой все будет хорошо. Только бы сказка оказалась правдой. И Минсок готов потерять сознание от всех этих ощущений, которые рвут его на куски, от боли и эмоций, что смешиваются в один сплошной поток, ломая и разрушая настолько, что он даже до пузырька с отваром, что дал ему Исин, дотягивается не сразу.

Стоны боли вязнут в прогрызенном полотенце, которое он до сих пор между собственных зубов стискивает. У омеги дрожит единственная работающая сейчас рука, настолько что он половину содержимого проливает мимо — на стол, и только потом, прикладывая максимум усилий, у него наконец получается попасть на эту рану, нанесенную им самим. Когда боль совсем чуть-чуть отступает, а рассудок едва проясняется, Минсок осматривает все необходимое ему, понимая, что почти на каждом предмете осталось по одной-двум каплям крови. Хмыкает сквозь зубы, и неуклюже пытается обмотать крапивным шнуром всё получившееся. Получается плохо — потому что одной рукой делать подобное жутко неудобно, а вторая работает только чисто номинально.

Когда корешок, коготь и перо надежно завязаны и скреплены, Минсок выдыхает и откладывает амулет в сторону. С отвращением смотрит на свою руку, где вместо аккуратного ногтя на пальце творится еле затянутое тонкой кожей кровавое месиво, и морщится. Перевязывает палец тряпицей — если что, скажет, что порезался. Вытирает кровь, обильно накапавшую на стол и на пол, и выглядывает в окно, за которым уже брезжит рассвет.

И сил совсем не остается, но Минсок знает, что ему нужно дождаться пробуждения его альфы, дождаться именно потому, что как только тот встанет, у всей деревни начнутся сборы и всем будет не до того. Ему, кажется, в том числе, сейчас ложиться спать уже бесполезно. А потом, когда утро полноправно вступает в свои права, омега тихонько выскальзывает за Каем на площадь, куда потихоньку подтягиваются другие альфы и омеги, кто-то уже плачет, кто-то прижимает к груди еще маленьких волчат, давая возможность попрощаться. Минсок видит там и Исина — три маленьких альфы прыгают вокруг него, а сам омега стоит рядом со своим альфой, будто бы спокойный абсолютно. И Минсок понимает, что тому не меньше остальных хочется кинуться своему мужу на шею и просить никуда не уходить, но Исин гордый, Исин мудрый — поэтому стоит спокойно, улыбается, хоть немного заражая своим спокойствием остальных омег.

А ещё Исин смотрит на него и его перевязанный палец — и ничего не говорит. Просто улыбается краем губ ободряюще и чуть подталкивает Чондэ в спину — и тот несётся, вывалив язык, прямо к отцу на руки, лижет ему лицо и рычит предупреждающе. Джено, естественно, за ним, и Кай смеётся, гладит их, треплет за уши, а Минсок не знает, смеяться ему или плакать — просто достаёт амулет, перепачканный кровью и в ладони измятый нервно, подходит к альфе со спины близко-близко и надевает ему на шею.

Тотчас на площади замолкают все. Причитания и слёзы — и те стихают. Все смотрят на Кая и Минсока — даже вожак Ву глядит на Минсока со смесью недоверия и уважения. Один Исин улыбается уголком губ и берет Лухана на руки — не удивленный ни капли. А Минсок в землю смотрит, не в силах глаза поднять и даже на Кая посмотреть.

Чондэ спрыгивает с отцовских рук первым, и несётся к замеченному в толпе Тэёну. Джено, естественно, за ним — только уже к Ренджуну. И если Джено руководствуется простым принципом «вижу Ренджуна — бегу к нему», то Чондэ… Чондэ в принципе был умным волчонком и понимал, где он сейчас нужен явно меньше всего.

— Минсок, посмотри на меня, — хрипло говорит Кай, и омега несмело поднимает глаза. Но заглянуть в лицо альфы не успевает — потому что тот склоняет голову и крепко прижимает Минсока к себе, дышит в шею жарко, и шепчет глупости всякие.

— Ты глупый мой, — и Минсок задыхается от того количества нежности, что сквозит в этом шепоте, — ты чего творишь. Я вернусь. Я обещаю, я вернусь. Целый и невредимый, к тебе и нашим оболтусам вернусь, и всё хорошо будет, понял? Я не дам чему-либо случиться со мной. И с вами — тоже. Понял? О, владыки, какой же ты у меня любимый глупыш.

И Минсок плачет, когда его крепко-крепко обнимают, целуют щёки, губы и изуродованную руку.

Над деревней проносится хриплый вой. Вожак подает сигнал отходить.

За семью морями, в краю чужом

На семи ветрах ты волчьей стаей окружен

Вьется в небе ворон, знак дурной несет

Но незримой силой, верю, будешь ты спасен