Минсок проснулся посреди ночи и больше не смог уснуть до самого утра. У него в груди что-то с уханьем оборвалось, а рука, с которой он содрал ноготь, до сих пор ныла так, что ему в пору было плакать. Он не мог уснуть, не мог повернуться на живот и зарыться носом в ту часть постели, на которой обычно спал Кай. Все было не так, неправильно, и омеге только и оставалось, что смотреть в потолок, в то время как его любимые волчата мирно посапывали, ни о чем не беспокоясь. Это и утешало, и не приносило никакого облегчения одновременно. Хотелось кусать локти, выть в подушку. Только Минсок знал, что этим может напугать детей. Этого ему совсем не хотелось. Хотелось, чтобы Кай вернулся к нему как можно скорее.

Он пролежал так весь остаток ночи, иногда ворочаясь и затыкая теплое одеяло между ног, когда совсем не было сил и хотелось разрыдаться. Нет, ему хотелось кричать. От страха, от осознания того, что он всего лишь омега, который не в силах помочь. А потом наступило утро…

Мерзкое и туманное. С росой, которая окутывала каждую травинку, в то время как туман окутывал каждый дом, не давая смотреть по сторонам больше, чем на несколько метров. Минсоку было не по себе. Даже тогда, когда к нему пришел Исин с Луханом на руках и отпустил маленького волчонка играться с Чондэ и Джено.

— Ты выглядишь уставшим, — старший омега тут же пошел к печи, чтобы нагреть немного воды и заварить трав, которые принес с собой. Он знал, что беременному Минсоку сейчас не то, что плохо. Скорее ужасно. Излишняя тревожность могла только усугубить ситуацию и навредить маленькому, еще не родившемуся волчонку.

— Я не спал почти всю ночь, — честно признался Минсок, проведя рукой по лицу, будто пытаясь согнать с себя сонный дурман.

Тяжелый уличный воздух все еще прел в легких и лез в закрытые ставни окон, когда Исин снял с огня воду и разлил ее по глиняным кружкам, добавляя туда специальные травы.

— Выпей, должно стать полегче, — Минсок лишь покачал головой на слова старшего омеги.

— Не думаю, что мне сейчас что-то поможет. Просто на душе как-то… неспокойно? Не знаю, и этот туман, и тучи эти на небе. Меня это все пугает. Они ушли всего ничего и неизвестно, когда вернутся. Неужели ты не волнуешься за Криса?

— Волнуюсь, больше всего на свете волнуюсь. Ведь никогда не знаешь, что может произойти в лесах во время Большой Охоты. А тут…

Исин вздохнул, а потом поднес к губам чашку. Ему не хотелось пить, но в этом была своего рода необходимость. Способ успокоить собственные нервы и попробовать успокоить нервы Минсока. Он видел, что этот омега был на пределе своих сил. Еще пара таких вот бессонных ночей и он может потерять друга. И более того… они могут потерять малыша. Этого ему хотелось меньше всего на свете. Исин не хотел, чтобы кто-то из этой семьи страдал, но прямо сейчас Минсок гробил не только себя.

Минсок держал в ладонях кружку с настоем и, кажется, даже забыл, что нужно его пить, а не просто руки греть. Он посеревший, осунувшийся — какую ночь он вот так уже не спал?

— Хэй, — негромко произнес старший омега и накрыл своей ладонью чужую.- Ты же помнишь про амулет? Ты сделал всё, что мог. Не волнуйся, Кай вернется.

Исин, если честно, уже жалел, что напомнил ему про ритуал — но это лучше, чем ничего, не так ли? По крайней мере, он сейчас мог хоть как-то успокоить Минсока.

— Он опытный волк, хитрый и сильный. Его дома ждёт семья. С таким любящим омегой, частичку которого он носит с собой. Он защищен больше, чем кто-либо ещё из нашей стаи. Поэтому постарайся не волноваться и заботиться о том, кто остался с тобой.

Исин ободряюще улыбнулся.

— Кай же не будет рад, если обнаружит тебя в таком виде, когда придет?

Минсок убито качнул головой. Казалось, он вот-вот заплачет, и Исин улыбнулся ещё мягче и теплее, чтобы не довести беременного до слёз.

— Вот видишь. Ты же такой хороший папа, должен заботиться о себе и о волчатах, когда отца нет дома.

— Я должен пойти за ним, — бездумно прошептал Минсок, будто не слушавший старшего всё это время.

— …что?

— Я должен, у него кроме меня никого нет. Никто не сможет сказать ему, что где-то там опасность или… или я не знаю. Я просто чувствую, что должен пойти, — глаза у Минсока тоже безумные, и по тому, как он смотрел на старшего, было видно, что он верил в свои собственные слова.

Было понятно, что уже ничто не сможет переубедить его. Что невозможно перечить такому решению, но Исин хотел попытаться. Он крепче сжал руку Минсока — не до боли, но так, чтобы тот не смог ее выдернуть слишком легко. Ему не хотелось причинять младшему боль: Исин до сих пор был уверен, что рука омеги болела после того, что он сделал для амулета, и будет болеть еще очень долго. Но если это единственный шанс остановить этого глупого влюбленного мальчишку, то он готов пойти на подобное.

— Ты же понимаешь, Минсок, для тебя там сейчас куда опаснее, чем для него. Он альфа — и пожалуй, единственный, кто может справиться с толпой этих дворняг и остаться жив-здоров, особенно ради тебя.

— Но я чувствую… — Минсок чуть дернулся и тут же зашипел от боли. Исин и правда держал его довольно крепко. — Я чувствую, что все уже пошло не так, чувствую, что ему грозит опасность.

— Твоему малышу будет грозить большая опасность, если ты пойдешь туда, ты же понимаешь? У тебя срок. Неужели ты хочешь, чтобы этот волчонок, <i>его</i> волчонок пострадал из-за какой-то необдуманной глупости?

Минсок уже не сдерживал слез, просто не мог. Эти слова ранили еще сильнее, чем мысль о том, что с Каем, его любимым, могло что-то случиться. Для него был важен его бесстрашный черный волк, единственный в своем роде. Для него был важен этот малыш, еще не родившийся, но уже такой любимый. Ведь Минсок прекрасно чувствовал: этот волчонок — сын своего отца.

Он чувствовал это по тому, как тот толкался по ночам. Как реагировал на любой звук и успокаивался, стоило только Минсоку начать петь колыбельную для других волчат. Кай реагировал так же поначалу. Ходил под окнами, беспокоился и не мог уснуть, но стоило Минсоку спеть — волчата мирно посапывали, а Кай уже присаживался рядом с печью и ждал, когда муж сядет рядом и положит голову ему на плечо.

Минсок не мог сдерживать слез. Времени прошло всего ничего, но воспоминания били по самым болезненным местам, заставляя плакать. Он не знал, что ему делать прямо сейчас. И слова Исина заставляли сомневаться еще больше — как в трезвости своего ума, так и во всем остальном.

— Я понимаю, что ты волнуешься, — мягко проговорил старший омега, осторожно отпустив руку Минсока — и тут же обнял его и погладил по голове, как волчонка неразумного, — Но ты же должен знать, как это вредно. И для тебя, и для малыша. А Кай… Он выберется. А если с тобой что-то случится, особенно по его вине, то он мне голову открутит, а себя… Не простит. Ты же сам чувствуешь, что не простит. Даже если жить будет — всё равно мучиться ему, как беспокойнику. Ты хочешь этого для него?

Минсок убито покачал головой, рвано дыша и пытаясь сдерживать слёзы. Исин только вздохнул (кажется, облегченно) и легонько похлопал его по спине.

— Ну, ну. Ты хороший муж, но ты же знаешь, что не только ты можешь чувствовать Кая. Волчата спокойные, а уж Чондэ ты можешь доверять.

Чондэ действительно не волновался — ещё пару минут назад он самозабвенно грыз ухо Лухана, который стоически терпел. Знал, что заслужил, потому как до этого сбил Джено с ног, а такого вероломства чёрные волчата не прощали.

— Это не только мой собственный страх, — прошептал Минсок, — но и его. Он ещё не родился, но ему болит. За отца. Он тоже чувствует что-то, я уверен.

— Конечно, чувствует, — важно кивнул Исин, — твой страх. И возвращает его троекратно, потому что верит папе безоговорочно. Он даже не понимает, что происходит — как он может подсказать тебе?

Минсок сглотнул и поспешно кивнул. Исин прав, во всём прав, конечно, как всегда, не зря он целитель и омега вожака — он мудр и к нему стоит прислушаться. Поэтому он чуть отстранился, утёр слёзы и благодарно улыбнулся, а сам всё старался выкинуть чушь из головы и гнетущую тяжесть — из сердца. И, если честно, даже не задумался о том, что Джено и Чондэ тоже ещё слишком малы, чтобы понимать, что происходит с их отцом.

Исин ушёл ранним вечером — у него тоже дел по горло, даже если не считать маленького Лухана. Минсок наконец выпил успокаивающий отвар, закончил готовку и планировал разобрать вещи на печке до ужина — посмотреть, что можно подшить, что выкинуть, и прикинуть, какая одежда может пригодиться для его малышей, которые совсем скоро должны научиться принимать облик человека по своей воле — но на полпути к печи запнулся и скривился от рези внизу живота. Для родов рано, волчонок должен быть здоров, что может…

Чондэ, умостившийся было под лавкой, вскочил и прислушался — и тихонько, тоскливо завыл, обратив морду к лесу.

— Кай…

***

Взлетают вороны, кружатся над пепелищем.

Какой ценой досталась мне эта мудрость?

Волосы спутаны и падают на глаза, но омега не останавливается. Шаг сбивается, он запинается за торчащие из земли коренья и падает на землю, больно ударяясь коленками — но стискивает зубы, встаёт и снова бредёт вперед.

Он не уверен, что идет правильно. Он не уверен, что ему вообще можно ходить — в окровавленной исподней рубахе до бедра, с грязными от земли и крови ладонями и дрожащими губами — но остановиться сейчас он не может. Гладит ладонями свой непривычно уменьшившийся в размерах живот и прерывисто вдыхает влажный, но отчего-то колкий воздух, пахнущий прелыми листьями и кровью — или кровью пахнет от него?

Неважно. Он должен идти.

Он потерял своего волчонка, но не может потерять своего альфу. Ради всего, что между ними было и — Минсок убеждает себя в этом — ещё будет. Если он успеет, у них обязательно всё будет. Он должен успеть. Куда, к какому времени — непонятно, и подсказать может только тянущее чувство в груди и боль внизу живота, наверняка говорящая о том, что он опоздал и время позаботиться о себе — но омеге плевать. Он должен успеть.

Первый луч солнца красит небеса темно-розовым. Второй только усиливает эффект, разливаясь красным. Или бордовым, непонятно. Ему прямо сейчас нет до этого никакого дела, он не смотрит на небо. Но раньше Минсок ассоциировал бы этот цвет с цветами шиповника, сейчас — только с разливающейся кровью.

Ноги скользят, он падает, выставляя вперед многострадальные руки — и снова поднимается, упрямо стиснув зубы. Нужно идти. Осталось немного — по крайней мере, он уверен в этом. И убеждается в этом, когда через пару десятков минут видит за кустами какое-то движение — правда, не чёрный мех мелькает, а… Серый? Цвет непонятный, будто в крапинку или пятнышко, и движется мерно, вверх-вниз, будто бока от дыхания вздымаются.

И только через несколько шагов он понимает, что ошибался, когда в воздух поднимается целая туча бабочек-рассветниц, бледно-серых, толстых и так похожих на мотыльков. Бабочки поднимаются в воздух — и становится понятно, на чём они сидели. И что вряд ли вернутся, потому что тепло тела, которым они прельстились, уже явно не вернется, а крохи, которые на крылышках бабочек держались, выветрились вместе с рассветницами.

Минсок падает на колени и прижимает к губам грязные и окровавленные руки, нисколько не заботясь ни о том, что колени сбиты и саднят, ни о том, что лицо теперь тоже в крови, а перед альфой стоит быть красивым. Альфе всё равно уже.

Глаза открыты — некому было их закрыть, когда он уже не смог. Чёрная шкура грязная, свалявшаяся в тех местах, где запеклась кровь. Под животом лужа, в которой что-то виднеется, и омега старается не всматриваться. Ничего хорошего он там не увидит. И лучше бы ему вовсе не смотреть, закрыть глаза, да бежать прочь. Только не может он. Его альфа здесь.

Конечно, они не могли убить его просто так. Они дождались, пока он не останется один, измотали — окровавленная пасть подсказывает, что Кай всё же достал одного или нескольких. Перед этим. Перед тем, как кто-то особенно ловкий или мелкий не подлез под него, вцепляясь клыками или когтями в мягкий и незащищенный живот.

Минсок не видит. Не не замечает, а действительно не видит — потому что слезы застилают взор, потому что он даже представить себе не может, что ещё здесь могло происходить — только гладит ладонями холодную морду мертвого волка, невыносимо твердую из-за засохшей крови на шерсти.

Солнце наверняка показывается из-за горизонта полностью — различимы тени от листьев, лес начинает просыпаться. Но Минсок не слушает и не смотрит — и догадывается только по тому, что может рассмотреть отражение качающихся ветвей в чужих остекленевших глазах. Он смотрит жадно, запоминает — Кай ведь никогда не сможет посмотреть, и Минсоку теперь нужно делать это за двоих.

— Проклятье…

Белый волк показывается на поляне первым. Быстрый шаг сменяется на бег, когда он замечает омегу, сидящего рядом с телом крупного волка, чья чёрная шкура изодрана, но всё равно кажется такой… Знакомой?

Да. Конечно, знакомой. Слишком часто он видел этого волка рядом с собой на Охоте — как Малой, так и Большой, и слишком привык к тому, что он рядом, чтобы поверить в… это. В запах крови, пропитавшей полянку — не чужой крови.

Крис кидается к ним, понимая, что уже ничем не поможет — но всё равно толкает носом чужой бок, будто призывая подняться. Но Кай не поднимается — безжизненная морда лежит на коленях зарёванного омеги, остекленевшие глаза не выражают уже ничего. Волки, окружающие поляну, садятся почтительным полукругом — никто не решается подойти или нарушить скорбящую тишину. Никто, кроме двоих.

— Минсок, поднимись, — шепчет Ёнхо — единственный, кто вообще осмелился обратиться человеком. Тянет послушного омегу к себе, обнимает за плечи, как брата, оглядывает внешний вид — и старается не паниковать, понимая, что кровь на ногах и рубашке — явно не кровь мёртвого альфы.

— Давай, нам нужно уйти отсюда, — шепчет он. — О Кае позаботятся. Ты сейчас ничем не поможешь.

— Я должен быть с ним, — шепчет обескровленными губами Минсок, с трудом фокусируя взгляд на охотнике. — Убей… Убей меня. Пожалуйста.

— Ты должен быть дома, — беспощадно говорит альфа, — ты должен жить. Ради его жертвы. Ради ваших волчат.

— Я не могу, — всхлипывает омега, закрывая глаза, — я убил его. Убил его, сам…

Минсок слабеет, перед глазами отвратительно кружится весь мир, и он почти оседает на землю — и Енхо подхватывает его на руки, осторожно, под спиной и коленями, прижимая к своей груди.

— Обыскать тут всё, — отрывисто приказывает вожак, — Ёнхо, отведи Минсока домой. Остальные — найти их, чего бы это вам ни стоило.

Все согласно молчат, вставая и готовясь разбежаться по окрестностям, когда Крис дополняет приказ.

— Пленных не брать.

Видимо, чтоб стать светлее и чище,

Нам нужно пройти по горящим углям.

***

— Боже, — хрипло выдыхает Исин, держа на руках неаккуратный одеяльный сверток — и кидается за околицу, навстречу альфе, уверенным шагом выходящему из леса с бессознательным омегой на руках.

— Он был в часе ходьбы отсюда, — сухо произносит Ёнхо, не убавляя шага. — Рядом с телом Кая.

Исин бледнеет и закусывает губу. Он чувствует вину, но… Если бы он не отговаривал Минсока идти за Каем, трупа было бы два. Даже скорее три — не стоит забывать про малыша.

— Кто ещё?.. — тихо спрашивает он, надеясь, что белый волк не остался лежать рядом с чёрным.

— Уджи ранен, Ханыль хромает. С остальными порядок, — отчитывается альфа и Исин облегченно выдыхает — ещё больше чувствуя свою вину, будто он виноват в том, что его альфа жив и здоров, — это?..

— Малыш Минсока и Кая, — шепчет он, — омега. Слабенький, нужно держать в тепле, ухаживать, кормить… Видимо, Минсок скинул раньше срока — и окончательно обезумел. Если бы не Чондэ и Джено, буквально вытащившие меня из дома, он бы умер почти сразу.

Говорить о том, что у него, кажется, появились первые седые волосы, когда он увидел незнакомого серьёзного мальчика, колотившего маленьким кулачком в его дверь, и знакомого беснующегося щенка у него под ногами, он не стал. И о том, с каким ужасом он обнаружил маленькое окровавленное тельце на сложенных у печки шкурах, покрытых кровью и слизью. И о том, как он искал Минсока, боясь увидеть безжизненное тело — сначала в доме, потом в палисаднике… Нет, лучше не вспоминать.

Исин тихо просит Ёнхо отнести Минсока в свой дом, положить на кровать. Теперь он просто обязан позаботиться не только о малыше, но и о его родителе. Должен сделать все возможное, чтобы выжил не только кто-то один — оба. В память о черном волке, о Кае — единственном, кто действительно защищал всех, несмотря на то, как его не любили, несмотря на то, как ему было сложно.

***

Все остальные волки возвращаются назавтра. Изрядно уставшие, но явно довольные тем, что совершили. Вожак идет впереди с опущенной мордой, и Исин почти сразу понимает — волк устал. Чертовски устал и прямо сейчас хочет только одного — отдохнуть. Но в то же время омега осознает, что ему далеко не до этого.

Сначала совет. Сначала рассказать о том, что происходило, рассказать о том, что их ждет впереди. Рассказать всем о Кае, а потом… потом будет погребальный костер, лечение раненных и почести для всех остальных. Минсок ворочается на кровати и стонет, поэтому омега тут же отрывается от созерцания своего собственного <i>живого</i> альфы и возвращается к больному омеге.

Он ухаживает за ним уже сутки, да только состояние его ни капельки не меняется. Минсок все еще бредит, у него все еще горячка, а недоношенный волчонок слишком слаб и не дает спать даже ночью — за ним нужен глаз да глаз.

Крис появляется в доме только спустя час. Смотрит внимательно на маленького волчонка у Исина на руках, кивает. И омега всего на пару секунд замечает, что в глазах альфы безмерный омут боли, такого он не видел никогда. Без Кая Крис Ву значительно слабее. Значительно растеряннее — потому что впервые никто не может прикрыть его спину.

— Как?.. — тихо спрашивает Исин, надеясь на лучший результат.

— Мы убили всех, кого достали. Юкхей уже был мертв, валялся на соседней поляне к северу от нас. Думаю, Кай его достал. Во всяком случае, смертельно ранил… Думаю, он мучился. Страдал. Это к лучшему. А вы?

— Плохо, — омега только качает головой и смотрит в сторону Минсока, с губ которого срывается очередной стон. — Волчонок очень слаб, за ним нужен постоянный уход. Да и Минсок не лучше. Он?..

— Да. Сидел с ним, когда мы пришли. Не хотел уходить, просил убить его…

Исин молчит. Потому что понимает Минсока, но просто не может такого допустить — потому что волчата, один из которых ещё так слаб, так уязвим…

— Нам надо позаботиться о них.

— И мы это сделаем, — это слишком серьезное утверждение после такой потери, но Исин верит своему альфе. Верит в то, что все будет хорошо. Потому что новый рассвет не кроваво-красный. Новый рассвет приносит облегчение от того, что до очередной Большой охоты еще далеко. А Малая будет тогда, когда будет.

Через три часа Минсок открывает глаза и просит воды. В горле у него пересохло. Исин подходит к нему со скулящим волчонком на руках и младший омега не может сдержать слез. Маленький омежка жив, хоть и тяжело дышит, но стоит Минсоку протянуть слабую руку, как маленький носик охотно тыкается в ладонь.

Минсок знает, ради чего жить.

Упавшие в воду мосты однажды

Исполнят неосуществимое.

Под пеплом опять прорастают цветы

И Солнце встаёт над руинами…