I keep on trying to let you go

I'm dying to let you know

How I'm getting on

Я все еще пытаюсь отпустить тебя.

Я умираю, как хочу рассказать тебе,

Как я справляюсь

Темнота проникает в разгром комнаты, не спрашивает разрешения, льется чернилами на разорванные в страхе простыни, на постыдные следы босых ног по полу. Просачивается меж выбитых дверок прикроватной тумбы и теснит её опустевшее стеклянное содержимое.

Неспешно касается разорванных клочков бывшего искусства. Течет на изрезанный холст, брошенный на полу канцелярский нож, на бутылку рядом с окном. Накрывает подоконник и то единственное пятно истинного живого вдоха, светлым отразившееся на грязном стекле. Прячет в себе дрожащие, покрытые засохшей черной краской пальцы.

И скрывает тревожный вдох, что звучит ответом на едва слышные шаги против двери. Меркнет, уступая полосе света из коридора. Выжидает, возрастает, ощущаясь теперь на порядок тяжелее.

Взъерошенные волосы, потускневшие впавшие глаза, вымученно изогнувшиеся губы, громкий глоток отвратительной жидкости. Все собой закрывает от истинно черного взгляда.

Ксавьер наблюдает, спрятанный в темноте своей спальни, и небрежно облизывает пересохшие губы. Не открывая рта, ведет размякшим языком по ровному ряду зубов. Вдыхает осторожно, будто пробует. Разрешает нотам парфюма опуститься внутри легких.

Уверен, она знает, что он смотрит.

Не оглядывается же, проходит через всю комнату уверенно, отодвигая носом ботинка бесконечный мусор его навязанных страданий. И нечто острое, подобное заточенному льдом ножу направляет на незашторенное окно. Ксавьер делает новый горячий глоток и не морщится.

Девушка переступает с пятки на носок, прячет руки за спиной и немного наклоняет голову, сокрытая в абсолютном мраке, как и хозяин комнаты. Ни один мускул её вырезанного из камня лица не дергается, когда стекло выпадает из рук, руша тишину своим громогласным звоном.

Безразлично подбирает осколок, вертит в длинных пальцах до случайной царапины. Слизывает проступившую кровь медленно, играясь. Откидывает стекло в сторону, что-то спрашивая, но Ксавьер не слышит вопроса, замечает только едва заметное шевеление губ.

– Почему ты сидишь в темноте? – и нечаянный яд сочится меж обыденных слов, отравляет воздух и каждую клеточку тела.

Ксавьер принимает его и пожимает плечами. Ухмыляется, смело выгибает бровь. Опускает обе ноги на пол, но продолжает сидеть на подоконнике. Стучит ладонью рядом с собой.

 – Откажусь, - Уэнсдей разворачивается, отказываясь от неозвученного предложения.  Без явного интереса замечает очевидный погром,  – Кто-то ворвался в твою комнату?

Кто-то ворвался в его жизнь и сотворил с ней вещи похуже изувеченной мебели. Изувечил его душу.

–  Нет, присоединяйся ко мне, - вместо улыбки тщеславный оскал, он ощущается весьма неприятным покалыванием лицевых мышц, и парню хочется срезать его с себя тупым ножом. И остаться одному в своей комнате, – У меня где-то еще пара бутылок была, весь этот, - он ведет пальцами по воздуху, цепляя ими темноту, – Творческий процесс выматывает.

– Нет, я слишком устала, - Уэнсдей скрещивает руки на груди, холодным взглядом упираясь куда-то внутрь парня. Не подходит близко, не дотрагивается до его неожиданно измученного тела.

И Ксавьер радуется этому, позволяя себе тихий смешок, кивает головой чрезмерно сильно и нарочито часто. Он сдастся от одного ее касания. Позволит её лжи вспороть живот, и будет держать пульсирующие внутренности под самодовольным взглядом.

– Я вижу, что ты злишься, Уэнсдей. Почему же? – заранее зная ответ, но растягивая минуты их встречи, точно зависимый растягивает последнюю дозу, пластиковой картой разделяя грамм на тонкие полосы.

– Ты слишком часто пьешь, - Уэнсдей поворачивает голову, докасываясь безучастным взглядом. Выдерживает паузу, поджимает губы, – А когда ты пьян, от тебя нет толку.

– Потому что не могу потрахаться с тобой, верно? – и смелость огнем касается искусанных губ, – Я ж только для этого и нужен, не уводи взгляд! Ответь же мне. Я это просто твоя очередная игрушка? Новое хобби или внеклассное занятие, да? Я надоем тебе, и ты забудешь о моем существовании, не так ли?

Он с непривычным восторгом наблюдает, как её лицо меняется. Глаза распахиваются, губы кривятся ухмылкой, и эти вдохи. Она так часто дышит, что сводит парня с ума. Ксавьер поправляет волосы, спрыгивает с подоконника, путаясь в собственных ногах.

– Алкоголь плохо на тебя влияет, ты не понимаешь, что говоришь, Ксавьер, - упрекает, теперь уже явно, не фильтруя тот яд, что ручьями бежит из глотки. Парень чувствует укоризненный взгляд меж своих лопаток и крупно вздрагивает.

– Хочешь интересный факт? – спрашивает, стиснув челюсти,  – Я не пил сегодня. И вчера, и каждый раз когда я отказывал тебе. Вот это, - тычет пальцем в осколки бутылки, темное содержимое которой лужей растекается по полу, – Ни разу ни вино, ни виски, ни что бы то ни было. Это уловка, а теперь давай, уходи.

Выпрямляет спину, смеется в голос над ситуацией и с силой открывает дверь. Задерживает вдох между легкими и глоткой. Кивает в нетерпении, отворачивается. Смотрит вновь, уже с большим требованием, но Уэнсдей не двигается.

Она незримо тянет петлю на его шее. И он сдается. Снова.

Опускает голову, выдыхает шумно, зажмурившись до проступивших слез, и плетется обратно к подоконнику, садясь до опасного близко к девушке. Пламенем ощущает её нарочитое касание.

– В прошлый раз мы все обсудили, Ксавьер. И ты согласился, - не напоминает, командует, чеканя каждое слово, будто машина, – Это наш с тобой общий уговор.

Который он обозвал отношениями, и в котором самолично себя утопил.

– Уйди. Пожалуйста уйди, Уэнсдей, - с мольбой в дрогнувшем голосе. Парень стряхивает с себя чужую ладонь, и поворачивает голову на отблеск угасающей луны, – В следующий раз.

Когда он перебросит себя через перила последнего этажа.

Девушка согласно кивает головой, не ищет его взгляда в темноте, стучит каблуками туфель по полу до середины комнаты. Неожиданно наклоняется,  всматривается в бумагу на полу и цепляет пальцами скомканный лист. Поворачивает его, чтобы карандашные линии было видно. Секундой хмурит брови.

– Ты теперь рисуешь…себя? – Уэнсдей рассматривает ничтожный рисунок, где выпотрошенное тело парня лежит на дощатом полу, накрытое лишь тенью. Её узнаваемой тенью.

Два глаза, нахмурившиеся брови, распущенные чуть вьющиеся волосы. Петля на шее, нож под ребрами. Разодранное, анатомически верное, сердце в бескровной груди. Его замученный взгляд в каждом изорванном рисунке, отражение истинной никчемности.

Перестал рисовать её, теперь только себя, бесстыдного, замученного, мертвого.

Ксавьер сглатывает, пересекает то небольшое расстояние между собой и девушкой, грубо вырывает клочок бумаги из не особо удерживающих его пальцев. Рвет пополам и еще раз, роняет остатки на пол. Вновь указывает на дверь, теперь уже с возросшей просьбой дрожащих пальцев.

– Уходи, - повторяет ответом на её явное приближение. На её руки, накрывающие ладонью измятую ткань рабочей футболки.

Надави она чуть сильнее, надави же, и дотронется до его трепещущего сердца. Сожмет, вырвет и выкинет, точно оно парню совсем и не нужно.

Ксавьер морщится, накрывает её ладони своими, сжимает, согревая ледяные пальцы. Притягивает девушку к себе, жмет так крепко, что уверен, ей вряд ли приятно. Опускает подбородок на её голову, измученно закрывая глаза.

Целует с отчаянием, которым наполнился сам до краев, которое льется с его языка в случайных разговорах, которым исписаны все разлинованные листки его тетрадей. Отчаянием, что обвило его запястья и шею грубой веревкой, обвязанной вокруг громоздкой люстры.

Оттолкни она сейчас, он оступится, и удавка затянется на горле. Переломит, раскрошит, выдержит весь вес и успокоит холодом навсегда.

Оттолкни она сейчас, он спустится со стула, зубами разгрызет запутанные узлы, протрет запястья и распрямит плечи. Поднимет голову, вдохнет полной грудью, где кроме сердца все будет на месте.

Ксавьер жмет Уэнсдей к себе еще сильнее и не может заставить себя прекратить эту сладостную пытку, даже если она выжигает его изнутри. Сам горбится, касается губами чужого холодного виска и слабо покачивает головой.

Она убьет его. Не сейчас, но однажды. Торп видит это в своих снах каждую из вещих ночей, и просыпается в холодном поту от ощущения действительной неизбежности.

Парень прячется от своего навязчивого видения, вновь накрывая губы Уэнсдей своими, и крадет её воздух. Его собственный уже давно отравлен.

Ксавьер знает, её пальцев на его шее вовсе не существует. Он сам впихнул себя в удавку и вручил другой конец в чужие руки.

– Уходи, Уэнсдей.